— Ну что, Рикардо, давай-ка вытащим тебя отсюда. У Карины кое-что есть для тебя. Билл произносит это с непомерным восторгом, точно родитель, перед тем как вручить маленькому ребенку особенный подарок. «Вот здорово! Подъемник Хойера! Всегда мечтал о таком!» Билл кладет обратно на подголовник голову Ричарда, и того теплой волной накрывает неописуемое облегчение. Билл выкатывает его в гостиную. Ричард смотрит на рояль, стоящий перед эркерными окнами, которые выходят на улицу. Раньше там был диван. Карина сияет. — Чо э-то? — Я его спасла, — говорит Карина. — Он мо? — Я не могла допустить, чтобы твой рояль попал в чужие руки. Он не может поверить, что она пошла на такое. С ее стороны это невероятно внимательно и трогательно! Поступок, сделанный из самых лучших побуждений. Однако при виде своего рояля, после того как он с ним попрощался, как смирился с тем, что больше уже никогда его не увидит, не услышит, не коснется, в душе у него все переворачивается, будто Ричард неожиданно натолкнулся на бывшую любовницу, чувства к которой до сих пор не угасли. Он задыхается от нахлынувших эмоций и подступающих слез, растеряв все слова. Карина с Биллом пристально смотрят на него, затаив дыхание в ожидании какого-то проявления радости с его стороны. Он не хочет их разочаровывать. Бросает через всю комнату взгляд на свой рояль, на свою любовь. Невыносимо знать, что они оба, инструмент и он сам, оцепенеют и умолкнут. — Сы-га-ешь ля ме-ня? — Его нужно настроить. — Э-то ни-че-го. Карина мнется. Она никогда не играла на рояле Ричарда. Рояль был только его. Он улыбается и, глядя в ее сторону, долго моргает — его версия «разрешаю» и «пожалуйста». Она уступает, садится на банкетку и, подняв руки над клавишами, замирает. Оборачивается: — Что мне сыграть? Он задумывается, все его любимчики истово тянут руки, словно ретивые ученики, знающие ответ. Моцарт, Бетховен, Шопен, Дебюсси, Лист. Выбери меня! Нет, меня! Слишком много голосов в голове сливаются в нестройный хор. Сидящая за его роялем Карина ждет ответа. Ждет, чтобы начать играть. Уже двадцать лет, как ждет. — Сы-гай шо-ни-бу жа-зо-вое. На этот раз уже Карина улыбается и медленно моргает — ее версия утвердительного кивка и «спасибо», и между ними, вспыхнув искрой, устанавливается на мгновение невидимая, но крепкая связь. Чары рассеивает Карина, она размышляет, решая, что ей сыграть, обратив бегающий взгляд вверх, словно читая собственные мысли. Широко улыбается: — Сыграю-ка я «Где-то над радугой»[39]. Билл, ты как, в настроении попеть? — Летают ли синие пташки счастья?[40] Еще как в настроении! Билл присаживается на банкетку Ричарда, подвинув Карину. Карина начинает играть, задавая настроение вступительным проигрышем. Ричард ожидал, что ее изложение будет легким, предсказуемым регтаймом, радостным и свинговым, но вместо этого она выбирает гораздо более медленный темп, задерживается на нотах, добавляет интересные созвучия и мелизмы, и он искренне удивлен. Впечатлен. Ему нравится. Она с головой погрузилась в музыку. Вступает Билл. Их версия получается сдержанной и романтичной. Она навевает нежную грусть, милое сердцу воспоминание о потерянной любви. Эта мечтательная колыбельная, пожалуй, самое красивое, что исполнял на его памяти Билл. Ричард слушает, как играет Карина и как поет Билл. Нет, он не убит горем и не мучается завистью, оттого что никогда больше не сможет сыграть на своем рояле, — напротив, он чувствует себя странным образом счастливым. Он освобождает свой рояль, отпускает его, отправляет в дальнейшее путешествие, а сам остается. И когда Карина отыгрывает завершающую фразу и его сердце следует за нотами, Ричарду приходит на ум, что это не свой рояль он отпускает и освобождает. А Карину. Глава 28 Подъемник Хойера все еще не доставили, и пока его не привезли, подъемником работает Билл. Он напевает «Будто молитва» Мадонны, связывая ременным поясом для перемещения ноги Ричарда чуть выше щиколоток. Сейчас вечер, и Билл уже почистил Ричарду зубы и умыл его. Пусть даже Ричард заснет не раньше чем через пять часов, его пора перенести из кресла в кровать. Ричард — последний клиент Билла в эту смену, Билл — последний приходящий помощник Ричарда в этот день, а Карина не сможет поднять его из кресла. Потому Ричард и отправляется в кровать. Под взглядом Карины Билл оборачивает второй ремень вокруг торса Ричарда и плотно его фиксирует. Потом хватает трубку отсасывателя со стоящей рядом тележки, щелчком включает аппарат и отсасывает слюну, собравшуюся у Ричарда во рту. Билл по собственному опыту понял, что лучше делать это перед перемещением Ричарда, в противном случае озерцо слюны, скопившейся у того во рту, выплескивается на Билла, когда больной оказывается в вертикальном положении. Эта работа не для брезгливых. Затем он надевает на склоненную шею Ричарда мягкий шейный воротник, чтобы его голова не завалилась вперед, и ставит одетые в носки и перетянутые ремнем ноги Ричарда параллельно друг другу на вращающийся диск, похожий на крутящийся сервировочный столик. Диск стоит у подножки кресла, непосредственно примыкая к пункту назначения — кровати. Требуется взрослый мужчина, куча времени и специальное снаряжение, чтобы переместить неподвижного человека на несколько дюймов. Билл приседает перед Ричардом, точно олимпийский лыжник. — Раз, два, три. Правой рукой Билл дергает за вспомогательный ремень, затянутый на туловище Ричарда, а левой тянет его вверх, придерживая под лопаткой. Резкий рывок, и Ричард стоит на своих парализованных ногах. Мышцы-разгибатели в его ногах спазмированы и ригидны, что позволяет им удерживать вес тела — тела, которое совершенно не реагирует ни на какие сознательные приказы, но, подобно детской пластиковой фигурке героя, при соблюдении правильного баланса может удержаться в вертикальном положении. Билл поднимает и кладет руки Ричарда на свои плечи, чтобы они не свисали плетьми, болезненно напрягая плечевые суставы. Потом пропускает свои руки под мышками Ричарда и сцепляет их за его спиной. Ричард чуть выше Билла, но их глаза оказываются практически на одном уровне. — Мой приятель Дэвид обзавидовался бы, если б узнал, что мне каждый вечер выпадает вот так танцевать с тобой медляк. Он на тебя крепко запал. Ричард вскидывает брови, запрашивая дополнительную информацию. — Он видел твое выступление с Бостонским симфоническим оркестром три года назад. Забавно, да? Я тебя вроде как знал еще до нашего знакомства. Ремень, которым перевязаны внизу ноги Ричарда, не дает щиколоткам подвернуться. Не будь на них ремня, Ричард стоял бы на лодыжках, а не на ступнях. Билл продолжает удерживать его на ногах не меньше минуты, каким-то шестым чувством улавливая, какое это восхитительное ощущение: распрямиться, оказаться в вертикальном положении, нагрузить кости, словно ты наконец встал из тесного кресла самолета после трансатлантического перелета. Ричард просидел в своем кресле, не меняя положения, целых восемь часов. Он вздыхает, наслаждаясь блаженным облегчением оттого, что выпрямился, и освежая воспоминание о том, каково это — стоять прямо. Их медленный танец заканчивается, когда Билл разворачивает стоящего на диске Ричарда на девяносто градусов так, чтобы тот оказался спиной к кровати. Используя поддерживающий ремень, закрепленный вокруг торса Ричарда, Билл осторожно опускает его на матрас. Приземление у Билла, по обыкновению, выходит удачным. — Мне все еще кажется, что я бы справилась, — говорит Карина. — Я уже очень давно этим занимаюсь, милая. Поэтому со стороны все выглядит гораздо легче, чем есть на самом деле. Поверь мне. Ты же не хочешь его уронить. Вы оба можете расшибиться. Дождись Хойера. Его привезут со дня на день. Билл дергает за каждую из сторон скользящей простыни, подтягивая тело Ричарда к центру кровати, и раскладывает конечности Ричарда так, будто поправляет цветы в вазе. Потянувшись к прикроватной тумбочке, Билл берет что-то смахивающее на литровую прозрачную пластиковую бутылку для воды. Засовывает руку в трусы-боксеры Ричарда, вытаскивает пенис, вставляет его в бутылку и несколько секунд ждет. Ничего не происходит, как и всегда. Ожидание было лишь любезностью. Затем Билл нажимает основанием ладони на живот Ричарда, снова и снова надавливая на мочевой пузырь, словно выкачивая воду из колодца. Прием срабатывает, и бутылка медленно наполняется мочой. Карина отводит взгляд в попытке создать видимость уединения — странный и бесполезный жест. Части тела Ричарда с утра до ночи находятся в разной степени обнаженности, и церемоний с ними никто не разводит. Его моют, сажают на унитаз, подтирают, бреют, одевают и раздевают. Его тело — всего лишь очередное задание, которое надо выполнить, очередная работа, которую нужно сделать. Все помощники по уходу, все патронажные сестры, все физиотерапевты обращаются с его голым телом отстраненно, между его кожей и собственно прикосновением другого человеческого существа — тонкий слой латексной перчатки. Это всего лишь очередной пенис, всего лишь очередная отвисшая задница, всего лишь немощное тело очередного больного. Так что Карине нет нужды отводить взгляд. Он всего лишь очередной бывший муж с БАС. Как только мочевой пузырь опорожнен, Билл заправляет член Ричарда обратно в трусы и выходит из комнаты, чтобы вымыть бутылку в ванной. Теперь черед Карины. Она задирает футболку Ричарда, подсоединяет шприц с водой к порту его зонда и пускает воду. Та обычно освежает, но сегодня ощущается в желудке тревожно холодной. Затем Карина вводит «Ликвид голд» из сашета. — Ладно, ребята. — Билл уже стоит в пальто и шапке. — Я удаляюсь, покачивая бедрами. — Приобняв Карину одной рукой, целует ее в щеку. — Будь умницей, — говорит он Ричарду. — До завтра. — Спасибо, Билл, — благодарит Карина. Ричард медленно моргает. Сейчас конец дня. Он слишком устал, чтобы шевелить языком. Карина медленно и уверенно надавливает на поршень, наполняя жидким ужином желудок Ричарда. Весь прием пищи занимает около получаса, и они обычно проводят это время в компании телевизора. Происходящее на экране отвлекает и надежно притягивает их внимание, но сегодня телевизор остается выключенным. Должно быть, пение Билла сбило в мозгу у Карины какие-то настройки. Рассеянно уставившись в стену, она мурлычет «Будто молитву», не открывая рта, а на ее губах играет полуулыбка. Ему становится интересно, о чем она думает. С тех пор как она вернулась из Нового Орлеана, в ней чувствуется какая-то легкость. Ричард слышит, как она распевает попсовые песенки, пока занимается в кухне готовкой, и наигрывает по утрам джазовые риффы на своем пианино. Ловит на ее лице мечтательно-радостное выражение. У нее изменилась энергетика. Атмосфера ее присутствия кажется менее тяжелой, менее давящей, более счастливой, даже оптимистичной, и хотя ему ни за что не дойти своими парализованными мозгами до причин происходящего, эта необъяснимая перемена в ней вызвала у него ответную перемену. Глядя ей в лицо, Ричард узнает в ней ту женщину, в которую когда-то влюбился. Она его кормит, ухаживает за ним, и то, что он эгоистично воспринимал как проявление мученичества или долга, неожиданно видится ему проявлением любви. Его потрясенное сердце переполняется эмоциями, и под ее мурлыканье песни Мадонны он вспоминает, как впервые услышал голос Карины, ее польский акцент, как отчаянно мечтал, чтобы она с ним заговорила, какой восторг испытал, когда это наконец случилось. Ричард неотрывно смотрит в ее зеленые глаза, на ее улыбающийся рот и надеется, что она поймает его взгляд. Как и много лет назад, ему безумно хочется, чтобы она с ним заговорила. Он до сих пор не сказал Карине, как сожалеет о том, что изменял ей, что ранил ее, что так долго лишал ее губы этой улыбки. Действительно сожалеет и надеется, что она узнает об этом, что сможет почувствовать его сожаление и раскаяние так же, как он чувствует ее недавно обретенную радость. Хочет услышать ее голос, заверяющий его, что у нее нет на него обид. Хочет ее прощения. Просто хочет. Шприц опустел. Карина наполняет его второй порцией. Когда она присоединяет шприц повторно, ее теплая, не обтянутая перчаткой рука дотрагивается до голого впалого живота Ричарда, и хотя, с ее точки зрения, она сосредоточена на кормлении своего бывшего мужа через гастростомическую трубку, Ричарду ее прикосновение кажется интимным, личным, человеческим. Сначала он испытывает неловкость и надеется, что она не заметит его возбуждения под простыней и тканью боксеров. Потом надеется, что заметит. Он каждое утро просыпается с эрекцией и ничего не может с этим поделать, разве что переждать. Он не мастурбировал с октября, с тех самых пор, когда ему отказала левая рука. Во время этого ежедневного взлета и падения он сознательно гонит от себя любые мысли о сексе. Однако сейчас, неожиданно возбудившись, представляет себе, как Карина касается его напряженного члена, касается его самого, и его желание становится мучительно назойливым, разгораясь в пенисе, сердце и голове, безмолвно выпрашивая у нее внимания. Он хочет, чтобы она легла с ним рядом и поцеловала, не переставая поглаживать. Он хочет побыть в постели мужчиной, а не развалиной. Хочет, чтобы его касались и любили. Хочет кончить. У него так давно этого не было. Просто хочет. Она выдавливает из шприца остатки содержимого, промывает трубку под водой и закрывает порт заглушкой. Опускает рубашку на Ричарде, подтягивает к груди одеяло и поднимается: — Так, до десяти тебе этого должно хватить. Телевизор включить? Ричард смотрит на нее, не мигая. — Может, хочешь чего-нибудь? Он улыбается. Были бы у него силы ответить. Карина мешкает, озадаченно его разглядывая: — Тогда ладно, еще зайду попозже. Выходя, она не закрывает за собой дверь полностью. Ричард сидит в кровати и, уставившись на приоткрытую дверь, слушает, как она готовит себе в кухне ужин. И хочет. Глава 29 Ричард сидит в своем кресле-коляске в гостиной, где Карина оставила его полчаса назад и где он пробудет до тех пор, пока она или следующий помощник по уходу его не перекатит. Карина «припарковала» Ричарда в квадрате солнечного света, лицом к окну, как будто вид на Уолнат-стрит в теплый погожий денек должен сподвигнуть его воспринимать происходящее с бо́льшим оптимизмом, а не так, словно он застрял в ловушке. Ричард знает, что намерения у нее самые добрые. Наблюдает за беспечной суетой белок и птиц. Все живое пребывает в движении. Он слышит, как Карина чихает три раза подряд. Всю последнюю неделю она боролась с простудой и держалась от него как можно дальше, чтобы не заразить. Сейчас она в кухне готовит завтрак. От мучительно-восхитительных ароматов кофе и бекона его рот наполняется слюной, которая клокочет у него в горле. Ричард сглатывает снова и снова, стараясь протолкнуть вязкую жидкость вниз и при этом не подавиться. С его нижней губы свисает клейкая струйка, доходя до груди, которая по этой самой причине прикрыта хлопчатобумажным полотенцем, выполняющим роль слюнявчика. Ричард вертит головой из стороны в сторону, но паутинка слюны не желает рваться. Он сдается. Ричард переносит свое внимание с солнца и преисполненного движения существования за окном на свой «Стейнвей». Восемьдесят восемь блестящих черных и белых клавиш. Боже, чего бы он только не отдал, лишь бы к ним прикоснуться! До него десять футов. Миллион миль.