Малышка говорит медленно, с придыханием, как будто очутилась перед волшебным замком. Пожалуй, для нее все так и есть. Лошадь стоит на подъездной дорожке Тинтесфилд-хауса. Перед входом возвышается большая елка, колонны портика увиты гирляндами, в них вплетены красные розы – такого же оттенка были красные ленты на больших кустах при въезде в поместье. Все выглядит очень по-рождественски и, как обещала Белл, по-викториански. Мишуры нигде не видно, рождественских песенок не слышно, и на том спасибо. – Желаете прокатиться на пони? – интересуется молодая женщина в викторианском облачении – на ней цилиндр и алый галстук-бабочка. – Да, желаем, – тихо говорит Марша, которая явно находится под сильным впечатлением. – Хорошо, в таком случае ты и твоя семья можете садиться в экипаж… Женщина указывает на повозку. Она не обращается отдельно ко мне или к Белл, но именует нас троих семьей. На щеках у Белл проступает румянец, она начинает заикаться. Я протягиваю руку и помогаю Марше забраться в повозку – тем временем Белл сможет справиться со смущением – и тут понимаю, что меня это предположение тоже задело. Не смутило – Марша и Белл были бы идеальной семьей, – а слегка опечалило. Я всегда знал, что буду отцом – отсутствие биологического отца и надежность Дейва сформировали во мне эту уверенность. Я знал, что когда у меня появятся дети, я буду рядом, стану им надежной опорой. Навсегда. Это было незыблемо. И потом появилась Джессика. Мы собирались стать семьей и родить троих детей. С золотыми, как у мамы, волосами. Они играли бы в саду дома, который мы хотели купить на окраине… Этой мечте не дано было осуществиться. А после Джессики мне пришлось, в частности, примириться с тем фактом, что иметь семью, возможно, не для меня. Гибель Джессики отозвалась во мне ужасной, невозможной болью, а будь это мать моих детей или мой ребенок – что тогда? Нет. Об этом страшно подумать. Это более чем убедительная причина, чтобы жить одному. Мне необходимо отвлечься. Цвет лица у Белл пришел в норму – повозка наполняется, и она сажает Маршу себе за колени. Мы сидим вплотную, соприкасаясь бедрами, и при движении повозки явно повалимся друг на дружку. – Ну как тебе – весело? – шепотом спрашивает она. – Есть немного. – Мне тоже, – откликается Марша, и я понимаю, что вопрос адресовался ей. – Как думаешь, а вскачь лошадка поедет? Я хочу вскачь. – Я думаю, лошадка поедет так, чтобы мы не упали, но ведь так тоже весело, – говорит Белл. Мы с Маршей удивленно вскидываем брови. Не такого ответа ожидал я от Белл. – Это не вскачь, – говорит Марша. – Так едет Санта, – Белл убежденно кивает, – а что хорошо для Санты, хорошо и для нас. – Это верно, – поддакиваю я. – Санта едет быстро, но осторожно. Повозка приходит в движение, и мы валимся вперед. Марша ныряет носом, затем выпрямляется – мордашка довольно сияет. – Иго-го! Поездка продолжается всего пять минут, но Марша в полном восторге и кивает головой в такт цоканью копыт по асфальту. – Было так весело, так весело! – щебечет она, вылезая из повозки, и долго-долго поглаживает лошадь по боку. Все это время Белл смотрит на нее обожающим взглядом, а я смотрю на Белл. – Предлагаю зайти в дом и выяснить, как там внутри с рождественским настроем. Заодно согреемся – как вам идея? – Идет, – быстро и по сути отвечает Марша. Белл смотрит на меня. – Рори? – Да, я – двумя руками «за». – Двумя руками? – Ну, ты же знаешь, я с радостью. Это правда. Дейв взял отгул и везет маму куда-то с ночевкой. Она пыталась отказаться, мотивируя тем, что нехорошо уезжать, когда я приехал домой, и сдалась, только когда я сказал, что проведу день с подругой. Это слово оказало на нее магическое действие. Лицо расплылось в улыбке, она бросилась собирать вещи, попутно крича, что они будут отсутствовать все выходные, а если нужно – и дольше, только дай знать. Я возразил, что в Бате у меня есть собственная квартира, но мама гнула свое, де, а вдруг мне захочется привезти свою «новую подругу» сюда, в дом, где я вырос, так что, пожалуй, стоит протереть все поверхности. Дейв похохатывал, наблюдая за тем, как она в очередной раз моет унитаз – на всякий случай, но мама и ухом не вела. Не помогли и мои упорные (по меньшей мере пятикратные) заверения в том, что у нас исключительно платонические отношения. И хотя по возвращении мама спросит с меня по всей строгости за собственную оплошность, плюс в том, что в выходные я свободен. Пусть атмосфера в Тинтесфилде самая рождественская, но мне сегодня на удивление хорошо. Я захожу в дом. Белл и Марша уже присоединились к небольшой группе посетителей у рояля. Тут же стоит молодой человек в викторианской одежде и зычным баритоном поет «Двенадцать дней Рождества», с видимым удовольствием позвякивая колокольчиками. Притворяться восемь часов кряду – мне такое не под силу. – …Моя любимая отправила мне куропатку на грушевом дереве, – гудит он к восторгу слушателей. Он, конечно, молодец, но с меня хватит. В моей голове начинают роиться нехорошие мысли: баритона – прибить, колокольчики – объявить вне закона. Возле рояля стоит большая елка, и я принимаюсь разглядывать ее, чтобы не вслушиваться в песню. Тем более что посетители начинают подпевать. – Если тебе нужен тихий темный уголок, дай знать, – раздается шепоток у меня под ухом. Я оборачиваюсь: Белл стоит рядом со знакомой ухмылкой на лице. – Как-нибудь справлюсь. Хотя найти здесь темный уголок не составит труда. В этом доме куда ни посмотришь, везде темное дерево. – Красиво, правда? Мне ужасно нравится вся эта резьба и гравюры. Сколько в этом мастерства, скрупулезности и совершенства! Этот темный цвет меня не угнетает, а утешает, как пуховое одеяло. Я представляю, как иду по анфиладам комнат и вздыхаю на манер героини викторианского романа. Мой возлюбленный отправляется на Крымскую войну, а я вынуждена выйти замуж за местного помещика, который похож на жабу и имеет серьезные проблемы с пищеварением. Совсем не обязательно, что я – дочь владельца дома, – поспешно добавляет она, – возможно, я помогаю на кухне, скребу полы как одержимая, а сама вздыхаю о своем любимом, который тоже уехал в Крым, и держусь подальше от младшего дворецкого Роулингса – при виде меня он разве что слюни не пускает. – Ты все отлично продумала. Мы движемся дальше вслед за Маршей – она замечает маленький столик, на котором лежат раскраски. Малышка обожает рисовать. – Я ничего не продумывала, это была импровизация. У меня к ним талант. Белл снова усмехается, и мои губы сами собой растягиваются в улыбке. Когда ей комфортно, она настоящий бесенок, как выразилась бы мама. Она излучает озорство, вовлекая тебя в свой особый мир. – Ха! У тебя воображение законченного романтика, – говорю я. – А я и есть законченный романтик, – со смешком отвечает она. – Хотя Луиза сказала бы, что я – законченный романтик с ужасным вкусом и проблемами в интимной жизни. – Что касается проблем в интимной жизни, я тоже не лучше, – вырывается у меня. Только сейчас, произнеся это вслух, я понимаю, что так и есть. Посмотрим правде в глаза: я даже не задумывался об этом, пока не сказал. Но теперь признаю: да, это так. Возможно, общение с Белл Уайльд идет мне на пользу. – Это я тебе нарисовала. – Марша сует мне в руку бумажный листок, на котором изображен олень. – Ой, а это что? Она задерживается взглядом то на одном предмете, то на другом и тотчас переключается на что-то третье. Мы с Белл переглядываемся и следуем за ней в большую комнату, где нас приветствует улыбчивая женщина, тоже в викторианском платье, а рядом с ней играет граммофон. Других посетителей, кроме нас, в комнате нет. Женщина приглашает нас проходить, а у меня волосы на затылке встают дыбом. Ох, не к добру это, больше похоже на ловушку. – Здравствуйте, как ваши дела? – Отлично, спасибо, – отвечает Белл. – У нас Рождество, мы делали украшения, пробовали снежинки, ездили на лошадке, а я только что раскрашивала раскраску, – докладывает Марша. – О, вы столько всего успели! А как насчет урока танцев? – О, я люблю танцевать, смотрите-ка! Марша пускается в пляс. Что именно исполняет малышка – кислотный рейв или чарльстон – со стороны не понять. – Да, вижу. Очень необычно. А у нас здесь рождественские танцы. – А я так и танцую, – пыхтит Марша, усердно кружась и подпрыгивая. – Да, вижу. Этот танцевальный стиль до нас еще не дошел. А хотите, я научу вас танцевать по-нашему? Марша останавливается. – Моя крестная Белл говорит: век живи – век учись. – Она у тебя очень мудрая женщина. Твои родители не ошиблись с выбором. Женщина с улыбкой смотрит на нас. О господи, она приняла нас за родителей. Я хочу внести ясность, но Марша опережает меня: – Это верно. И что за танец? – Вальс святого Бернара. Вставай в пару со мной, а мама и папа будут танцевать друг с другом. Женщина разводит руки, и Марша подходит к ней. – О, мы не… – начинаю я. – Замечательно, – говорит Белл. У нее снова озорной вид – от румянца смущения не осталось и следа. – Издеваешься, да? – бормочу я. Она становится в центре комнаты и разводит руки приглашающим жестом – отлично знает, что я не посмею отказаться.