И тотчас опоминаюсь. Я только что приказала ему и его отчиму выметаться из собственного дома. В день знакомства. Что со мной не так? Стоит ли удивляться, что родители никуда меня с собой не брали? Рори усмехается мне – гора с плеч! – и снова поворачивается к матери: – Не думаю, что это хорошая идея. – Нет. Я люблю тебя, Рори, но позволь мне решать самой. После Джессики ты не приводил в дом девушек, и, да, я говорю о ней, потому что она бы не хотела, чтобы ты жил добровольным монахом. Я хочу лучше узнать Белл и не хочу, чтобы ты стоял над душой и все контролировал. Поэтому делай, как тебе сказано. Жестко. Я не смею поднять глаза на Рори. Ох, сколько всего накручено-наверчено. Элисон идет напролом. И хотя Джессике, вероятно, хотелось бы, чтобы Рори двигался вперед, вряд ли она обрадовалась бы тому, что за этим кухонным столом сижу я. Не говоря уже о том, что я нахожусь здесь исключительно в качестве друга. Может быть, следует сказать об этом Элисон? Хотя было бы неплохо, если бы Рори взял эту обязанность на себя. – Мама, я… – Дорогой, не стоит взваливать себе на плечи ответственность за весь мир и все, что в нем происходит… Она выразительно указывает на дверь. – Хотя плечи у него крепкие. Слова выскакивают у меня изо рта сами собой, когда перед моим мысленным взором калейдоскопом проносятся воспоминания о том, как в универе Рори с голым торсом играл в футбол, а потом в июльскую жару танцевал на музыкальном фестивале в Эштон-корте. – Это точно, – кивает Элисон. – Плечи у него что надо. И ноги замечательные. – О, господи! – восклицает Рори, а Дейв хохочет. – В гараж сейчас же! Оба. Марш! Мужчины разворачиваются и уходят, качая головами, – один хихикает, другой досадует, – а я до глубины души жалею о том, что родилась не в такой семье. Где по-доброму подтрунивают друг над другом и честно говорят, что думают, где все друг друга любят и уважают. – Вы сказали, вас что-то беспокоит. Пусть даже дело пустяковое, я охотно выслушаю. Я наклоняюсь вперед и кладу ладонь на ее руку. – Мне, право, неловко. – Ерунда. Я – специалист по неловкостям. Могу пояснить на примерах, но боюсь произвести плохое впечатление. – Это исключено. Рори стал улыбаться – другого впечатления мне не нужно. Кроме того, не знаю, рассказал ли он вам об этом, но не столь давно я пополнила ряды матерых преступников. – Как же, рассказал. Хотела бы я на это взглянуть. Должно быть, это выглядело уморительно. – Если честно, не знаю, что на меня нашло в тот момент. Мне просто захотелось это сделать. Нет, вообще-то знаю. Когда тебе диагностируют рак, это потрясает до глубины души. И меня потрясло и побудило задуматься над тем, как я прожила жизнь, какие решения принимала и какие поступки совершала. Пусть это прозвучит самодовольно, но я считаю, что неплохо справилась. Мое самое главное достижение – это Рори… – Я киваю. Своих детей у меня нет, но я понимаю ее материнскую гордость. – Я старалась никому не причинять зла и дурных наклонностей за собой никогда не замечала. Я откровенно говорю, что думаю, так что застенчивой фиалкой меня не назовешь, и в юности была той еще оторвой, но желание созоровать, совершить какую-нибудь пакость – такое со мной было только в детстве. И знаете что? Это было потрясающе. И я ни капли не раскаиваюсь. Момент неверия, что я таки осмелилась на это, когда бежала по торговому центру, – это я, которая никогда не бегает! – а сердце заходилось в груди – таких упоительных ощущений я уже давно не испытывала. Это было что-то. И после операции таких волнующих моментов в моей жизни станет больше. – Она улыбается мне, и я ее понимаю. – Я не про магазинные кражи – это был не лучший поступок, и, нужно сказать, на следующий день Рори вернулся в магазин и заплатил. Он не одобряет моих методов борьбы с социальной системой. – Она подмигивает. – Но когда сердце заходится от волнения – я хочу пережить это снова. Вот, подумываю прыгнуть с парашютом. Дейв и Рори развопятся, конечно, но я это сделаю. Возможно, в вингсьюте – костюме белки-летяги. Знаете, что это такое? – О да! Мне тоже этого хочется. Представляю, каково это – парить в воздухе. – Да! Так и думала, что вы меня поймете. – Она делает паузу и задумчиво смотрит на меня. Я не знаю, как реагировать, и потому улыбаюсь и жду продолжения. – Мой сын довольно сдержан в проявлении эмоций, как вам известно. – Ого! Это что, у нее такой прием? Втянуть в разговор, а потом поймать врасплох? – Не знаю, что происходит между вами. Я любопытна, хочу знать, он мой сын, мой единственный ребенок, и я его обожаю. Я пристрастна, но другого такого замечательного мужчину, как он, вы вряд ли встретите. Я киваю. С этим трудно поспорить. – Должна вам сказать, что мы просто… Она вскидывает руки, прерывая меня: – Не нужно ничего говорить. Да, я хочу знать, но это не означает, что я должна знать. Он взрослый человек и имеет право на личную жизнь. Но что бы там у вас ни происходило, пусть это продолжается – я буду вам бесконечно признательна. Я не знаю, что на это сказать. Физиономия у меня пылает – такого количества тепловой энергии вполне хватит на то, чтобы расплавить снег между Бристолем и Батом. Внутри меня все ликует от радости. Даже в качестве друга я способствую тому, чтобы на лице этого прекрасного мужчины снова сияла улыбка. И я нравлюсь его маме. Такое со мной впервые. Мое сердце делает колесо – нет, круче, выполняет полный набор акробатических трюков. Но сегодня речь не обо мне. Сегодня день Элисон. – Я так рада, что Рори стал более расслабленным, но давайте на минуту забудем о ваших мужчинах и поговорим о вас – что беспокоит вас? Они хотят как лучше и явно пытаются уйти с этой темы, потому что переживают, но, возможно, они не понимают… – Хотите поделиться со мной своей солнечной магией, я так понимаю? – В это время года я скорее рождественский эльф. – В таком случае вам это понравится. Речь идет об исключительно рождественской, вполне эльфийской и очень забавной затее. Она озорно улыбается и становится очень похожей на Рори. Я потираю руки. Я здесь ради этого. – Тогда выкладывайте. Элисон излагает причину своих переживаний и уверяет, что до эскапады в «Хаус оф Фрейзер» ничего более проказливого она себе не позволяла. Я слушаю и очаровываюсь ей еще больше. Она такая славная! Понятно, в кого Рори такой заботливый и всегда делает больше, чем требуется, – его ролевая модель сидит прямо передо мной. Элисон с воодушевлением рассказывает о том, что последние пять лет она каждое Рождество готовит печенье с шоколадной крошкой, а потом рано-рано прокрадывается на работу и оставляет у всех на столах, включая собственный, кулечек со сладким сюрпризом. По ее лицу видно, как ей нравится это делать – такое же озорство периодически мелькает во взгляде Рори, – она на цыпочках крадется по зданию, адреналин зашкаливает, она вздрагивает от малейшего шума, боится, что ее поймают. Она гордится тем, что до сих пор никто не раскусил, что тайный Санта – это она. – Последние две недели я порываюсь их сделать, но понимаю, что это глупо. Когда назначили дату операции, я испытала облегчение от того, что все произойдет так скоро, до Рождества, что скоро меня избавят от этой гадости. А потом я прикинула, что это будет не раньше и не позже, а именно в понедельник. Но таков уж порядок вселенной – что-то она дает, а что-то берет. С этим не поспоришь. Я улыбаюсь. Элисон делает паузу и смотрит на меня – я легонько киваю, предлагая ей продолжать, а она принимается рисовать пальцем круги на столе. – Я так благодарна за моих мальчиков, за то, что Рори прилетел домой, находится здесь и будет со мной до и после. За то, что есть Дейв – самый добрый и самый заботливый человек на планете. Мне повезло – у меня не один, а целых два мужчины, готовых сопровождать меня в больницу, сидеть рядом и ухаживать за мной. Просить их о том, чтобы на рассвете они метнулись на другой конец города с подарками от тайного Санты, у меня язык не повернется. Это чересчур. Это злоупотребление. Но беда в том, что если я не сделаю подарки в этом году, а потом долго пробуду на больничном, то все поймут, что это была я. Я делаю это не ради внимания, а ради тайны и рождественского волшебства – в этом моя радость. И если потом, когда поправлюсь… постучим по дереву… я начну делать это снова, волшебства уже не будет. Все будут знать, что анонимные сюрпризы – моих рук дело. – Я понимаю. Я прекрасно вас понимаю. – И мальчиков тоже можно понять. Это не вопрос жизни и смерти. Рак… рак – вопрос жизни и смерти, и мне повезло, что его диагностировали вовремя, благодаря информационным кампаниям и маммограммам. Полагаю, Рори сказал вам. – Я киваю, но ничего не говорю, ожидая продолжения. – А эта затея с тайным Сантой, о ней нужно забыть. Я уже и забыла, но сегодня я еще могу что-то сделать и разволновалась. Знаю, мне нужно успокоиться, что все это чушь. Но мозг хитрая штука – в голове все крутится и крутится, хотя вы здесь, и мне бы думать о другом. Вы, наверное, считаете меня чокнутой. – Вовсе нет. Я считаю, что ваш пример достоин подражания. А еще он говорит о том, какой вы человек. Я считаю, это замечательная затея, и, да, наш мозг – хитрая штука и не всегда функционирует так, как нам бы того хотелось. Мой уж точно. Где вы работаете? – В «Долтонсе». Нет, не может быть. – В «Долтонсе» на Бат-роуд? Таких совпадений просто не бывает! – Да, именно там. – А там где именно? – В бухгалтерии. Шарики у меня в голове приходят в движение. – У вас есть все необходимые ингредиенты? – Для печенья с шоколадной крошкой, которое я обычно делаю, нет. Но я могла бы сделать ромовые трюфели. Элисон проверяет содержимое холодильника, потом подходит к кухонному шкафу и открывает ящик. С того места, где сижу я, видно, что он забит шоколадом. Она поворачивается ко мне и кивает, ее лицо расплывается в улыбке. – Элисон, если вы чувствуете в себе достаточно сил, чтобы помочь мне сделать трюфели, то я готова помочь вам совершить рождественское чудо. – Белл Уайльд, вы просто нечто. Вы это серьезно? – Конечно! С превеликим удовольствием. – Знаете что? Последнее время газеты писали о вашем отце всякие гадости, но я этому не верю. Раз у него такая дочь, как вы, он не может быть настолько плох, в глубине души он хороший человек. И он, должно быть, очень вами гордится. Вы такая славная. Элисон обходит стол и крепко обнимает меня. Я смахиваю слезы, которые угрожающе подступают к глазам, и наслаждаюсь теплом ее объятий. …Векам на зависть, любовь дойдет до Страшного суда, не изменяя и не изменяясь[36]. Двадцать первое декабря