Белл Сбегая по ступенькам в подвал «Дома надежды», я не могу сдержать улыбки. Обожаю такие рождественские миссии – можно сказать, я рождена для них. Остается надеяться, что сегодня – не тот день, когда Толстяк Алан отказался от своей пагубной привычки отсыпаться в подвале. Я спросила у Арианы, могу ли обратиться за услугой к ее клиенту – она засмеялась и дала несколько советов. Которые, как я надеюсь, не понадобятся. Я в два счета управилась с уборкой и теперь приступаю к выполнению миссии. Я распахиваю дверь и слышу тихий храп, доносящийся из угла, где на двух поддонах покоится очень большое тело. Сейчас я должна сыграть роль, которая мне совсем не по вкусу. Которую я никогда в жизни не стала бы играть, если бы не мама Рори и возможность порадовать ее в этот самый страшный день в ее жизни. Я немного нервничаю, подходя к Алану, присаживаюсь на корточки и осторожно трясу его за плечо. – Алан, Алан! – шепчу я ему на ухо. Он ворочается и чмокает губами. – М-м-м. – Алан, Алан! Слышится тихий храп. Я предпринимаю очередную попытку. Безрезультатно. Не работает. На ум приходит совет Арианы: будь с ним пожестче. Он любит строгость, когда ему приказывают. Прикрикни на него, и он станет шелковым. Мне это не нравится. Я очень надеялась, что обойдется без этого. Я вспоминаю, как в первые дни работы он просыпался и явно получал удовольствие от прикосновений пипидастра. Я вынимаю его из корзинки и собираюсь с духом. – Алан, подъем! – Я делаю командный голос и тыкаю его кончиком метелки, хотя что он там может чувствовать сквозь латексный костюм, – это для меня полная загадка. – Алан! Я снова тыкаю. Он приоткрывает глаза. – Алан! Я шлепаю его пипидастром. Лица под маской не видно, но, кажется, он доволен. – Алан, вставай и делай, как тебе сказано, – рявкаю я. Это какой-то бред. – Мне нужна твоя помощь. Тишина. – Алан. А ну встал, оделся и повел меня в «Долтонс»! Впустишь меня внутрь, я пробуду там десять минут, а потом запрешь дверь. И будешь молчать, а я никому не скажу про это. Живо. Давай пошевеливайся! – ору я. Он вскакивает на ноги. – Да, хозяйка. Он мямлит, но головой кивает очень энергично. – Прямо сейчас. Говорить не нужно. Просто сделай, как я сказала. Ощущение самое странное. – Конечно, хозяйка. Он нагибается, и я несколько раз охаживаю его по заднице пипидастром. О, господи, я ли это? Но мысль о том, что Элисон будет счастлива, меня поддерживает и вдохновляет. Рори Тот самый день наступил. Надеюсь, сегодня мы узнаем, распространился ли рак на лимфатические узлы и потребуется ли маме химио- или лучевая терапия. Если нет, то просто удалят опухоль. Врач настроена оптимистично и верит во второе, но окончательно это станет ясно во время операции. Я стараюсь не нервничать и держу себя в руках, но боюсь услышать окончательный вердикт – вдруг он окажется не таким, как мы надеемся? У меня брякает телефон – это Белл прислала фотографии. Когда вчера мы с Дейвом вернулись из гаража, на кухне витали запахи какао-порошка и рома, а в огромной кастрюле плавился шоколад. Мама и Белл катали шарики и, отчаянно фальшивя, во весь голос распевали «Белое Рождество». Обе одновременно повернулись и помахали нам с Дейвом перепачканными шоколадом руками. В том, как они держались, чувствовалась радость и невысказанная единодушная угроза. Пугающе единодушная и пугающе не высказанная. Вполне вероятно, что за этот час, проведенный один на один, у них возникла своего рода диковинная рождественская телепатия. Мама была полна решимости приготовить шоколадные штучки, и, хотя мы с Дейвом считали, что ей следует сосредоточиться на своем здоровье и сегодняшней операции, улыбка, появившаяся вчера на ее лице, доказывала, что мы ошибались. Рождественская стряпня оказалась именно тем, что ей было нужно, и Белл поняла это и поддержала ее. Пару часов спустя я доставил Белл домой с огромной картонной коробкой, наполненной красивыми целлофановыми пакетами, скрепленными красными, золотыми и зелеными ленточками. Я открываю сообщение и наклоняюсь к маме, чтобы показать фотографии. Она уже побывала в отделении интенсивной терапии, и сейчас мы все ждем врача. Мама все еще немного вялая, но так обрадовалась нам с Дейвом, что при виде ее на каталке у меня на глаза навернулись слезы. Фотографии две. На первой – гора пакетиков, которые лежат на мамином рабочем столе. Как Белл умудрилась туда попасть, ума не приложу. На другой фотографии – она сама, в маске, крадется на цыпочках через парковку с пакетиками в руках. Очевидно, у нее имелся сообщник – ведь кто-то ее сфотографировал и помог проникнуть в здание. Мама не дала бы ей ключи, и как Белл попала в здание на рассвете – это за пределами моего понимания. – Эта девушка просто ангел. Ты меня слышишь? Ангел, – говорит мама. – Возможно, ты права, – соглашаюсь я, не вдаваясь в дискуссию о том, что способность к незаконному проникновению в здания вряд ли относится к числу ангельских умений. В том, как она вчера трудилась бок о бок с мамой в кухонном хаосе, как они пересмеивались, точно знали друг друга много лет, было что-то особенное. Меня охватывает мимолетная грусть при мысли о том, что мама всегда была приветлива с Джессикой и относилась к ней по-доброму, но я никогда не видел, чтобы она держалась с ней настолько естественно и по-свойски, как вчера с Белл. Мне не хочется додумывать эту мысль, но невольно приходит на ум, как все-таки странно все складывается в жизни. Разве мог я представить, глядя на Белл на семинарских занятиях – в те редкие дни, когда она появлялась в университете, – что эта дикая и отчаянная гедонистка однажды станет мне другом, окажется на нашей кухне и будет помогать моей маме осуществлять ее рождественское желание. О, если б мой отец взглянул, как я![37] Двадцать второе декабря Белл Я спешу по улице под пронизывающим ветром – глубже утыкаюсь лицом в шарф и ниже натягиваю шапку на уши. Я представляю, как они краснеют, потом синеют и наконец отваливаются. Адски холодно. Всю дорогу до Сент-Маркс-роуд я развлекаю себя игрой в волшебного дракона Пыха. В такую погоду у нас с Роуз это была любимая игра: мы выдыхали облачка теплого воздуха и представляли, будто мы – драконы. Действо сопровождалось страшными драконьими рыками, которые я сейчас держу при себе. В нашем околотке чего только не услышишь – мама терпеть не может этот район, брезгливо морщит нос и всегда говорит что-то вроде: «Ведь можно же жить в Клифтоне или Котэме – там, где поцивилизованнее, детка», – но даже здесь громкий драконий рык будет явно не к месту. А я люблю этот район, наверное, по тем же причинам, по которым мама его не выносит. В нем бурлит жизнь и конгломерат людей, с которыми постоянно сталкиваешься и начинаешь дружить. Сейчас Рождество, и кругом украшения в окнах домов, и вся улица радостно оживленна. Так же было в прошлом месяце на Дивали, и на отмечавшийся ранее Большой ифтар. Все собираются, угощают друг друга, слушают музыку и вместе празднуют. Мне это очень нравится. Я иду мимо мини-маркета и машу Темперанс. Она надзирает за Инносенсом, который, сидя на корточках, баллончиками рисует рождественский вертеп на оконном стекле, закрашенном белилами. Темперанс стоит за его спиной, темпераментно размахивает руками и костерит его почем зря: – Талант, данный Богом, нужно использовать на то, чтобы люди поняли силу Его слова. Аллилуйя! Момент идеальный: на ее «аллилуйя!» я делаю «дай пять!» и двигаю дальше. Сейчас я поворачиваю на Сент-Маркс-роуд и держу курс на «СвитМарт» – магазин сластей и пряностей, где планирую купить для отца специи, которые он использует дома. Теперь, когда у меня есть деньги, я готовлю ему рождественскую корзинку с ингредиентами и надеюсь найти то, что он оценит по достоинству и что вряд ли продается в других местах. На стенке стоит коробка с елочными игрушками – я притормаживаю, копаюсь в ней и нахожу маленького раскрашенного оленя. Он выглядит таким старым, и в то же время кажется, что им очень дорожили. Я сразу влюбляюсь в него и кладу себе в сумку. На моей елке он будет смотреться идеально. Потом мой взгляд выхватывает другую очень старую игрушку – шерстяную лисичку, похожую на древнего плюшевого мишку. Местами она в заплатках – там, где шерсть вытерлась, и немного колючая на ощупь, а еще без одного глаза, но почему-то – помимо нездоровой зацикленности – напоминает мне Рори. Мне кажется, что ему понравится это старое чучелко, я просто в этом убеждена. И я отправляю ее в сумку к раскрашенному оленю. Сегодня утром позвонила мама и сообщила, что папа дома, успешно прошел курс реабилитации и уже повстречался с психотерапевтом, которого нашел Рори. Видела ли я фотографии в прессе, на которых запечатлена их беседа? Он выглядит очень серьезно. По ее мнению, это, безусловно, большой шаг вперед. Я не стала распространяться о том, что блокирую материалы об отце в своей новостной ленте. И о том, что, на мой взгляд, реабилитационный курс должен быть гораздо длительнее – по моим подсчетам, папу должны были продержать до сочельника. Я лезу в Google, и быстро выясняется, что фотографии делала не пресса, а мама, которая пряталась за перелазом в конце сада. Оно и понятно: зачем идти на прогулку с психотерапевтом, особенно в декабре, как не ради фотографий? Мда, эти двое стоят друга. Я благодарна Рори за желание помочь. Специалист, которого он нашел, упакован дипломами и рекомендациями по самую макушку, в клиентском списке у него значатся как минимум двое из «Роллинг Стоунз», а папа очень падок на все «звездное». Если бы не настойчивость Рори, он бы никогда не отправился на реабилитацию и не встал на путь трезвости. Хотя я сомневаюсь в серьезности его намерений и не уверена, что наши семейные проблемы решаются настолько просто. Но начало положено, и есть вероятность, что папа прислушается. Я уповаю на «откровение по пути в Дамаск» – авось, до папы дойдет, что ему (да и всему женскому населению планеты) будет лучше, если он окончательно завяжет с пьянством. Особых надежд я не питаю, но, проснувшись сегодня утром, на мгновение потешила себя фантазией, как вручу ему рождественский презент, а он прослезится и поймет, что относился ко мне довольно по-свински. Эгоистично, да, но кому не хочется отцовского одобрения? Особенно когда это одобрение настолько запоздало! Отсюда такой сдержанный энтузиазм в связи с предстоящими закупками. Я поворачиваю за угол – старая церковь с каменными стенами и древними деревьями смотрится очень по-рождественски, а находящаяся рядом мечеть отсвечивает золотом и выглядит нарядно. Когда я иду мимо «Тхали», мне на ум снова приходит Рори. Я достаю телефон и, не снимая варежек, набираю сообщение. Задача не из простых. Как все прошло у мамы? Я полагаю, что все в порядке, это просто проявление дружеского внимания. Кроме того, я хочу узнать, что выяснилось на операции. Я не убираю телефон, потому что как только сообщение уходит, на экране сразу появляются точки – Рори пишет ответ. Разумеется. Не припомню случая, чтобы он заставлял меня ждать. Благодаря ему я узнала, что на свете есть порядочные, заботливые и благородные мужчины. И хотя такого, как Рори, мне не видать – это я знаю точно, – но он помог мне совершить монументальный шаг на пути к здоровому взрослому будущему. Когда я расскажу об этом Луизе, она обалдеет от радости. Но это я сделаю только после того, как Рори улетит из страны. Я люблю Луизу, но в данном случае доверия к ней нет. Она непременно решит вмешаться. А Рори сейчас нужен своей маме. Ему не до объяснений с Луизой, которая будет пытаться свести его со своей чокнутой подружкой, настолько не отвечающей его идеалу, что даже смешно. Нас с Джесс даже сравнивать нельзя. Это все равно что поставить Кузена Итт[38] рядом с Джиджи Хадид и предложить выбрать, с кем встречаться. Бинг!