Мама чувствует себя хорошо, спасибо. Операция прошла успешно. Это такое облегчение, хотя я еще до конца не осознал это, и она, по-моему, тоже. Как будто она ждет, что ей скажут, нам очень жаль, миссис Уолтерс, ошибочка вышла. Врач сказала, что лимфатические узлы, похоже, не задеты. Меня это очень беспокоило. Маму записали на полную мастэктомию в январе с последующей реконструктивной хирургией. Мама обычно такая позитивная, но известие про мастэктомию сразило ее. Она с трудом привыкает к этой мысли. Зато ни химиотерапия, ни лучевая терапия не потребуются. И окончательная операция будет означать, что рак больше не вернется. Так что скрестим пальцы, это замечательный результат. Я могу только догадываться о том, как тяжело привыкнуть к мысли о мастэктомии. На рациональном уровне понимаешь, что это правильно и разумно, но на эмоциональном уровне это сложно принять. Возможно, мне стоит навестить ее в рождественские дни, если она захочет поболтать? Бинг! И да, она по-прежнему говорит о тебе и о том, каким чудом тебе удалось проникнуть в здание и доставить ее сладкие подарки. Вечером подруга принесет ей «ее» пакетик, так что мама очень рада, что еще год ее секрет продержится. Я тотчас пишу ответ: Этого я сказать не могу. И рада бы, но нет. Ты бы умер со смеху. Просто не могу. Этого я и боялся. Я читаю его слова, слышу его смех и вижу морщинки возле глаз. О господи. Как же я вляпалась. Телефон звонит, и я быстро жму на зеленую кнопку – мне представляется Рори, и я считаю, что это он. Но это не так. Мгновение спустя до меня доходит, что звонит папа. – Как было мило с твоей стороны проведать меня, Белл. – О, привет, папа. Рада тебя слышать. У тебя бодрый голос. Как дела? Я пытаюсь сохранять веселый тон, но сердце бешено колотится – атака неминуема и уже на подступах. Отчаянно хочется курить. Это автоматическая реакция при звуках его голоса. До сих пор? Черт возьми, мне уже тридцать! – Ну, я дома. Готовлюсь к безалкогольному Рождеству. Жду не дождусь возможности ощутить тепло любящего семейства. Трезвость не уменьшила его сарказма. – О’кей. Буду рада с тобой увидеться. Лгу, как дышу. Человеку, которому ложь дается с трудом – я не вижу в ней смысла, – подобный защитный механизм в разговоре с отцом должен внушать тревогу. Ан нет, я не чувствую ни малейшего беспокойства по поводу лжи. Или это моя готовность угодить и получить его одобрение берет верх над стремлением к полной честности? – Могла бы повидаться со мной в любое время. Последнюю неделю я был в Бристоле. Ну вот, началось. – Я бы с радостью, папа, но работаю. Очень много. А иначе бы пришла. А что, мама и Роузи навещали тебя? Не знаю, что со мной не так. Почему я переключаюсь с самозащиты на нападение? Мне известно, что Роуз не стала бы его навещать. – Мама, конечно, приходила, а Роуз, как тебе известно, очень занята. Она должна быть рядом с Джеком – работа, которую они выполняют, имеет большую общественную значимость. Общественную значимость, вот как? Очевидно, терапия прошла не совсем зря. – Последнюю неделю я была весь день загружена в школах города, а еще трудилась на двух работах с частичной занятостью, папа. Неужели он не может понять, что я работаю не покладая рук? Что я становлюсь профессионалом. Что кое-чего достигла за этот месяц и могу собой гордиться. Что после долгих лет работы смогла заработать на своем шекспировском проекте. – Пффф! Ладно, может, и нет. Я стою прямо перед «СвитМартом», и внезапно мое желание купить ему много-много необычных специй и приправ идет на убыль. Это ночь веселья. Люди требуют[39]. Двадцать третье декабря Рори – Таких вечеринок, как у Луизы, больше нигде не бывает, так что приготовься! – смеется Белл, когда мы останавливаемся у дома ее подруги. Дверь холодного серо-зеленого оттенка украшена венком и выглядит гостеприимно – сейчас я с той, кому здесь всегда рады. Я поворачиваю голову и улыбаюсь ей в ответ. – Не сомневаюсь. Ожидаю увидеть эльфов на роликовых коньках, подающих вкусный глинтвейн. – Смотри-ка, мистер Уолтерс, как изменился твой настрой. Похоже, мой метод привить тебе любовь к Рождеству работает. Стокгольмский синдром не дает осечки. – Возможно. Хотя я разочарован, что ты не надела свою светящуюся шапочку. Это моя первая рождественская вечеринка после той ночи пять лет назад. С тех пор я их избегаю, опасаясь того, что атмосфера веселья, рождественская музыка и снующие туда-сюда принаряженные люди станут для меня триггером. Что моя скрупулезно выстроенная реальность рухнет, и я полечу вверх тормашками в безысходную печаль, буду себя корить и осуждать. Выходя из машины, я на мгновение закрываю глаза. Воспоминания вернулись. Одна за другой мелькают картинки: мы с Джессикой вопим друг на друга в столовой, а в это время наши друзья и родные находятся в соседней комнате. Я теряю контроль и испытываю недоумение, не понимая, что она мне говорит, что имеет в виду. Она фурией выносится из дома с ключами от машины, а я ощущаю свою беспомощность и ору ей, что садиться за руль опасно. Она настолько не в себе, что, стоя под проливным дождем, с невероятной остервенелостью кричит: «Провались ты пропадом, Рори, мать твою!» Я выбегаю из дома следом за ней, но не догоняю. Она уезжает в ливень. Машина, врезавшаяся в дерево; судмедэксперт, констатирующий смерть в результате несчастного случая. Я делаю глубокий вдох, затем другой. – Тебе известно мое отношение к той шапке. Я не осмеливаюсь ее носить на людях. Эй, ты в порядке? Сквозь ткань пальто я чувствую нежное прикосновение ее руки. – Да, конечно, – заверяю я. Ее лицо напоминает мне о том, что сейчас другое время и другой период моей жизни. Белл предстоит пережить два непростых дня. Последние три недели она поддерживала меня, а теперь я должен подставить плечо и отплатить ей добром за добро. Ее отец вернулся из реабилитационного центра – преждевременно, – и я знаю, насколько ее угнетает мысль о Рождестве в кругу семьи. У меня в этом году будет замечательное Рождество – если, конечно, я и дальше буду держать своих демонов на цепи. Мы с мамой и Дейвом наконец-то будем общаться лично, а не по Skype, и радоваться ее выздоровлению. Это Рождество станет для меня особенным, и я уверен, что отныне я буду гораздо чаще приезжать домой в праздничный сезон – мне под силу пережить это время, а благодаря Белл теперь у меня появились приятные воспоминания. – Ты уверен? Мы не обязаны туда идти. Мы стоим на пороге. Из дома доносится пульсирующая музыка и взрывы смеха. Она такой надежный товарищ! Люди, которых она любит больше всего, за этой дверью празднуют ее любимое время года, но если я попрошу, она уйдет вместе со мной – я искренне в это верю. – Нас ждет самая лучшая вечеринка. – Я беру ее под руку. – Готова? Она кивает, и мы одновременно стучим в дверь. * * * Я смотрю на часы в углу, большие старые дедушкины часы, и с удивлением понимаю, что прошло уже три часа. Я-то думал, что пробуду здесь час, максимум – два, если будет очень хорошо. Я выпил гораздо больше сидра, чем следовало, и меня это почему-то не беспокоит. Сегодня я вернусь домой на такси. Я смотрю на Белл, которая танцует почти всю ночь. Сначала ее вытащила в круг Марша, и мы втроем танцевали до упаду. Потом Белл подхватила на руки свою полусонную крестницу, кивнула Луизе, и мы понесли малышку наверх – уложили в кровать и положили ей на подушку шарик со снегом. Марша уснула, не дослушав «Рождественские злоключения кота Мога». Сейчас мы с Белл снова внизу, и она полностью растворяется в музыке. Это уже не играющие фоном рождественские песенки, а композиции, звучащие из стереосистемы, которую Реми, специалист по этой части, включил в гостиной. Белл вскинула руки над головой и движется в идеальном ритме с бас-гитарой. Я и забыл, как она замечательно танцует. Насколько мне помнится, в колледже она гораздо больше танцевала, чем училась. Я радуюсь тому, что, став старше, она не утратила этой своей любви. – Ну вот, узнаю твою улыбку. – Луиза останавливается рядом. – Почему не танцуешь? – Не очень хочется. – А раньше любил. Это правда. Когда я только поступил в университет, я танцевал со страстью, но это было до отношений с Джессикой. Куда пропало это желание? – Мы были моложе, – говорю я. – Мы и сейчас молодые.