В комнате воцарилась тишина. Одри была права. И хотя до сих пор она не произнесла ни слова, но все время кипела от ярости, это было видно. Как и все остальные, моя мать искала, кого объявить виновным. Она не защищала меня, а просто хотела вонзить нож в невестку. Люси предложила посадить Майкла в сушильню. Единственную комнату, откуда он не мог сбежать. Я сокрушался, что брат оказался там из-за меня, но на самом деле его засадила туда Люси. Вот почему она бросала обвинения всем подряд – чувствовала свою вину. София шепнула что-то Кроуфорду, тот разблокировал свой телефон и передал ей. Она подошла и присела на корточки перед Люси, чтобы показать ей экран. – Думаю, ты еще не видела этого, – сказала София очень мягким и спокойным голосом. – Знаю, то, что я говорю, звучит безумно. Но если бы ты видела… – Она позволила картинке завершить объяснение. – Здесь есть убийца. Этот человек умер не от переохлаждения. Кровь отлила от лица Люси. Ненависть отхлынула от него, как разбегающиеся по углам кладовки тараканы, когда кто-то открыл дверь и внутрь упал свет. Люси подняла глаза от экрана, и вид у нее был совершенно ошарашенный, будто она не помнила, где находится и кто с ней рядом. Похмелье после злости, так мы с Эрин называли это состояние: когда ты яростно споришь из-за ерунды и в холодном свете утра понимаешь, что выглядел просто глупо. Такой в тот момент была и Люси. Смущенной и пристыженной. – Это человек, которого нашли на склоне? – прошептала она. Теперь ей стало ясно то, о чем все мы могли судить по черному лицу Зеленых Ботинок: этот человек умер странной, неестественной смертью. Что усугубляло вину Люси, которая, предложив запереть Майкла в комнате, откуда не было выхода, просто выложила его убийце на блюде. София кивнула. Я понимал, что она пытается утешить Люси, а не предъявить ей обвинение, демонстрируя факты. Но это не сработало. Люси видела только свою вину. – Я не могу больше здесь оставаться. – Она встала. – Простите, Эрнест, Эрин, за то, что я вам сказала… Все простите меня. – Люси вышла из бара. Никто не попытался остановить ее. Кроуфорд без особого энтузиазма погнался было за ней, крикнул ей вслед, чтобы она вернулась, но Люси отмахнулась от него, бросив в ответ что-то едкое, до меня донеслись слова: «Вы же тут босс», явно намекавшие на то, что это не так. Остальные заглядывали в дверной проем, желая удостовериться, что Люси идет не в сторону сушильни, где все еще лежал Майкл, так, на всякий случай. Она, тяжело ступая, пошла вверх по лестнице, вероятно в библиотеку. Или на крышу – ловить связь. Не курить. Мы с вами уже знаем, что последнюю сигарету она уже прикончила. Глава 29 – София, мой сын мертв, и я хочу знать почему, – мягко сказала Одри, когда Люси ушла. Это были самые спокойные слова, которые она произнесла за выходные, поэтому собравшиеся в баре отнеслись к ним с особым вниманием. – Мы все расстроены, и каждый из нас готов кого-нибудь обвинить. – (Я не уверен, действительно взгляд матери скользнул по мне или мне это только показалось.) – Но чем больше информации мы получим, тем лучше. – Она сделала вдох, собралась. – Потому что я хотела бы выяснить, кто это сделал. И если этот человек здесь, то с удовольствием отомстила бы ему. – Нет, ее тон не был спокойным, это был лед. – Так не соизволишь ли ты объяснить некоторым из нас, каким образом воздуходувка и мешок с углем могут кого-то убить? – Вообще-то, мешок с пеплом, а не с углем. Пепел состоит из мелких хлопьев. – София не смогла скрыть легкую нотку волнения в голосе, довольная тем, что кто-то наконец заинтересовался ее теорией. – Частички пепла образуют нечто вроде цемента в ваших легких, когда вы вдыхаете его. Вы фактически задыхаетесь изнутри. Моя мать немного подумала, потом помахала рукой, как взбалтывают вино в бокале, имитируя воображаемое завихрение пепла в воздухе. – То есть достаточно вдохнуть его совсем немного, да? И это повредит? – Да, – отозвалась София. – Совсем немного. А если в комнату нет доступа свежего воздуха, и того меньше. – Она спрашивает, сколько времени это занимает, – добавил я, тоже заинтересованный, и заметил едва различимый кивок, которым отреагировала на мои слова Одри. – О! Несколько часов. – Часов? – в ужасе переспросила моя мать и совсем спала с лица. – Это больно? – всхлипнув, проговорила Кэтрин. София не ответила, ее молчание само по себе было ответом на вопрос. Произнесенный вслух он вызвал бы муку. – Часов? – повторила Одри, на этот раз, как я понял, обращаясь к Кроуфорду. Просила уточнения, объяснения. – Доктор описала нам процесс с точки зрения медицинской науки. А теперь вы скажите мне, шпик, как случилось, что мой сын умирал несколько часов в комнате, которую вы охраняли? Кроуфорд откашлялся. – Мэм, со всем уважением… – Это было неудачное начало; моя мать всегда плохо относилась к формальной вежливости и оправданиям. – Резиновый уплотнитель на двери… из-за него комната звукоизолирована почти наглухо. Я хотел было предположить, что ветер сильно шумел, но выучил урок, когда в последний раз поддержал полицейского, и закрыл рот на замок. – Но, честно говоря, я не слышал ничего, потому что… – Кроуфорд осекся. – Выкладывайте. – Меня там не было. В комнате стало очень тихо, и вся она зарядилась напряжением, казалось, вот-вот произойдет взрыв. События могли развиваться по двум сценариям: либо последует продолжительное молчание, либо Одри встанет и оторвет Кроуфорду голову. В конечном итоге не произошло ни того, ни другого, но первой заговорила Одри. Правда, ей удалось извлечь из себя только глухой шепот. – Вы засадили моего мальчика в запертую комнату и оставили его там одного? Марсело с нежной твердостью похлопал ее рукой по спине между лопатками. – Мэ… – Кроуфорд опять начал было называть ее «мэм», на этот раз с американским акцентом, но оборвал сам себя. Он казался взволнованным. Снова открыл рот, выбрал обращение «миссис Каннингем» и сказал: – Комната даже не была заперта. Те из нас, чье внимание рассеялось, а именно Энди или те, кто находился на грани обморока, а именно я и София, которая едва держалась на ногах от усталости, метнули взгляды на Кроуфорда. – Джульетта посмотрела прогноз погоды и сказала мне, что собирается отправить некоторых гостей вниз, когда буря на время утихнет. И мы решили: раз до сих пор Майкл на все соглашался, мы переведем его в один из номеров отеля. Когда мы пришли сказать ему об этом – после вашего разговора с ним, Эрнест, но до того, как я пошел за вами в сарай, – он спал. Пристроился на лавке спиной к двери. У него была подушка и одеяло, кажется, ему было удобно. Джульетта была там. Она может подтвердить это. Правда же? – Да. Я была там. – Потом мне пришлось выгонять их, – полицейский кивнул на меня и Эрин, пренебрегая упоминанием Софии, – из хозяйственного сарая, что обернулось «Титаником» для этого парня, а когда мы дотащили его сюда, прибыли автобусы, и я должен был помогать людям садиться в них. Другим нужно было откапывать машины. То одно, то другое. Это длилось бесконечно. Но – клянусь! – я не хотел, чтобы Майкл сидел взаперти, когда меня нет рядом, проснулся и не смог выйти. Если бы вдруг случился… – Кроуфорд остановился ровно перед словом «пожар», вероятно уловив горькую иронию ситуации. – Перед уходом я открыл задвижку. Это точно. Я отчаянно пытался вспомнить, отодвигал ли ее, прежде чем распахнуть дверь, и кажется, не делал этого. Кроуфорд прав: он ее не запер. – Окно было разбито, когда вы в последний раз видели Майкла? – спросил я. Кроуфорд взглянул на Джульетту, та пожала плечами. Полицейский покачал головой: – Я не знаю. – Вы уверены, что Майкл спал? – Ну… я его не спрашивал. – Он дышал? – На этот раз я обратился к Джульетте. – Я не… Слушайте, я не проверяла. Ничего подозрительного там не было. – Что у тебя на уме, Эрн? – спросила София. – У Зеленых Ботинок зубчатый порез на шее от пластиковых стяжек. Если бы Майкл пытался избавиться от них, то у него были бы раны на запястьях. Но я не видел у него на руках никаких повреждений, когда нашел его. А ты, София? Она на секунду задумалась. – Нет. Но на нем не было ни крови, ни синяков, а они появились бы обязательно, если бы Майкл отбивался от кого-то. Но опять же, там много пепла, так что, может быть, я не заметила. – (Я видел, что София сама в это не верит.) – Может быть, его оглушили ударом, то есть Майкл знал этого человека и доверял ему настолько, что повернулся к нему спиной. Я стал размышлять вслух: – Значит, окно могло быть разбито, а могло и не быть. Когда я нашел Майкла, все было очевидно: на полу осколки стекла, в комнате светлее, и, конечно, вы заметили бы сквозняк, так как на улице все еще сильно дуло, из чего следует… Эрин сильно ткнула меня локтем под ребра, но я не обратил на нее внимания. Все следили за тем, как я расставляю события по времени. Хотя это и были умозрительные рассуждения, энергия мыслительного процесса помогала мне избавляться от шока. Я уверен, в тот момент всем хотелось одного – разбежаться по своим комнатам и там в одиночестве предаться горю и отчаянию, но мы все понимали, как важно разобраться в случившемся. Это могло привести нас к убийце. – Предположим, окно было цело, когда вы видели Майкла. Хотя он мог спать или не спать. – (Эрин снова толкнула меня.) – Что? – зашипел я на нее. – Все это очень интересно, но подтверждает только одно: ты был последним, кто находился с ним наедине в сушильне, когда он бодрствовал, – прошептала Эрин, и все это услышали. Я снова повернулся к сидевшим в комнате. О! Вот почему они так внимательно смотрели на меня. – Майкл был жив, когда я его оставил, – сказал я, но на меня взирали такие суровые лица, что мне показалось, будто я обращаюсь к жюри присяжных. Я знал, что не стоит этого делать, – если вы когда-нибудь видели, как проводится допрос, то знаете: только виновные повторяют свои слова, когда их никто об этом не просит, – но я не мог удержаться и с мольбой в голосе произнес: – Он был жив, когда я его оставил. Никто из нас не сел в автобус. В помещении сформировалось молчаливое понимание: кто раньше всех захочет спуститься с горы, тот, вероятно, и есть бегущий от разоблачения убийца, так что мы все без слов принуждали друг друга остаться. К этому моменту большинство из нас подозревали в убийствах кого-то из своих ближних. Некоторые, включая меня и Софию, хотели остаться и вывести убийцу на чистую воду. Остальные были либо испуганы, либо возмущены. Одри не желала уезжать без тела Майкла, которое невозможно было погрузить в багажное отделение автобуса. Кэтрин оставалась, потому что беспокоилась за Люси. Энди оставался, потому что оставалась Кэтрин. Марсело, вероятно, оставался, потому что ему пообещали наконец дать номер в отеле. Кроуфорд не говорил, что мы можем или не можем уехать, но знал, что сам он не в праве предоставить нас самим себе, иначе ему придется объяснять начальству, когда оно наконец появится, что за массовое убийство тут произошло. Джульетта шутила, что не может нас оставить, иначе мы как-нибудь невзначай спалим ей дом. Мы его все равно сожжем, но она пока этого не знала. Итак, мы остались в баре, наше горе, злость, желание обвинять друг друга постепенно утихли, лишь воспоминания – то одни, то другие – попеременно всплывали на поверхность, и от них перехватывало горло. Энди упомянул речь шафера, которым был Майкл на моей свадьбе. Брат решил, что будет уместно спародировать одну из моих книг, и приготовил десять правил идеальной речи шафера, но потом он набрался слишком много жидкого куража и в результате забыл семь из них. Казалось глупым напоминать об этом собравшейся компании, однако общая неловкость быстро превратилась в перемежаемый икотой и всхлипами смех. Я не такой пустослов, чтобы отмахнуться от поступков Майкла и сказать: да ладно, он просто ошибся, экая ерунда; однако в нем было больше того, что затмило все остальное в последние три года. Как только мы все поняли, что остаемся, кто-то предложил немного поспать, и эти слова были встречены усталым бормотанием, которое выражало согласие. Кроуфорд запер сушильню, не желая трогать тело Майкла, и всех нас предупредил, чтобы мы ни к чему не прикасались. Джульетта раздала нам ключи от опустевших номеров. Я отказался, мне нравилось в моем шале. Если кто-нибудь попытается меня убить, я, по крайней мере, успею заметить его с лестницы чердака. К тому же мне в любом случае нужно было вернуться к себе: я с утра не проверял, на месте ли деньги. Мне хотелось быть поближе к сумке. Теперь я понимал, что Марсело не знает о существовании этой кучи наличных, и радовался, что никто, кроме Софии и Эрин, не подозревает об их существовании, так как они давали мне мотив. Если прибавить к этому факт, что я последним разговаривал с Майклом, компания, и без того смотревшая на меня с подозрением, разорвала бы подлеца на части, знай она, что я прикарманил четверть миллиона долларов брата. Семейные деньги. Мои родственники потянулись прочь из бара. Я похлопал по локтю Кэтрин, проходившую мимо, и спросил, не даст ли она мне на ночь свой пузырек с обезболивающим. – Прости, Эрн, эти таблетки очень сильные. Я привыкла к ним. – Она изобразила на лице гримасу извинения и вложила в мою кухонную прихватку одинокую пилюлю. Мне и в первый раз, когда Кэтрин оделяла меня таблеткой, показалась странной ее прижимистость, но теперь это ощущение усилилось. Несомненно, моя тетка временами страдала от мучительной боли в ноге и избавиться от нее ей помогали медицинские средства. Но после аварии она отдавала предпочтение натуральным препаратам. В ее терминологии – «альтернативной медицине». Врачи называли это «чушь собачья». Но на Кэтрин врачебный скепсис никак не влиял: она преобразилась, стала трезвенницей, и ничто не могло этого изменить. Никакого панадола при головной боли, ни капли вина после тяжелого дня на работе. Даже когда она рожала Эми, то отказалась от обезболивания. Кэтрин воздерживалась от алкоголя и не собиралась изменять этому решению. По мере взросления я понимал, насколько это важно для нее. В момент аварии, после которой Кэтрин осталась с покалеченной ногой, она была пьяна и потому теперь с презрением относилась к любым средствам расслабления, даже если они пошли бы ей на пользу. Способность владеть собой была для нее важнее боли: она не хотела больше терять разум ни на минуту. Вот почему я порекомендовал Софии расспросить Кэтрин про клуб анонимных алкоголиков, если ей нужно, так как наша тетка тверда и непоколебима в своих убеждениях. Она – я никогда не сказал бы ей этого вслух – вдохновляла. Помимо этого, я всегда чувствовал, что ее нога, ее хромота – это своего рода наказание. Напоминание о пассажирке, которую она везла в тот вечер, о ее лучшей подруге. Кэтрин не хотела, чтобы суровость кары ослабевала. Она считала, что заслужила это. Если вы хотите знать, выжила ли пассажирка, проверьте номер страницы. Может быть, я слишком глубоко копал. Может быть, последствия травмы с возрастом сильнее давали знать о себе, и Кэтрин наконец сдалась и последовала советам докторов. Может быть, боль особенно донимала ее в холодную погоду, хотя Кэтрин сама нашла этот горный курорт. Странный выбор, если она так чувствительна к перепадам температур. Может быть, она уступила давлению, вероятно, со стороны Энди (хотя мне на ум пришло, что, когда я очнулся, Джульетта откашливалась, выуживая из моей тетки еще одну пилюлю) и согласилась, что в моем состоянии без таблеток не обойтись, но выдать смогла только самую умеренную дозу. Будь ее воля, она, вероятно, предложила бы мне вместо приема таблеток заняться дыхательной гимнастикой. Люси, наверное, успела продать ей какие-нибудь эфирные масла, которые, полагаю, стоят следующими в списке продуктов, позволяющих вести самостоятельный бизнес, после посуды «Тапперваре» и косметики. Так что я решил быть благодарным за ту малость, что получил, проглотил пилюлю, запив ее остатками когда-то горячего шоколада, и по пути к выходу поставил чашку на барную стойку. Удивительно, но в холле меня поджидала Эрин. Входная дверь была открыта нараспашку, по плиткам пола катались кусочки льда. – Не знаю, как попросить тебя об этом… – начала было она, но слова разбежались от нее. Она опустила взгляд на свои ботинки. Ветер трепал ее волосы. Потом Эрин посмотрела на меня. Атомы в воздухе сместились. – Я не хочу оставаться одна сегодня вечером.