— На твоих паханов мне срать с высокой колокольни. Мне бы в глазки тому офицерику заглянуть, что за штурвалом был. — Заглянешь и что? — деловито поинтересовался Сырцов. — А потом руки-ноги поломаю, чтобы больше не летал. — Сколько вчера ребят потерял? — вдруг спросил Сырцов, пытаясь понять причину панкратовской ненависти. — Ни одного, — расцвел, как роза под теплым дождем, теперь уже не гавкающий барбос, а заботливый и добрый отец-командир. — Пятеро легко раненных, и все. Не то что у вас! — А что у нас? — удивился Сырцов. — Ничего. Одни ля-ля-ля тополя. — Балда ты, Алексей, но шибко мне нравишься, — признался Сырцов. — Это ты так к полковнику обращаешься? — Нам бы, Леша, с тобой водки как следует выпить, а некогда, — с горечью осознал незавидное их положение Сырцов и протянул в автомобильную форточку свою визитную карточку. Алексей прочитал и перевернул, изучил английский текст. Удивился несказанно: — Так ты на вольных хлебах? Свободный стрелок-охотник? Что ж тогда в милицейскую кашу влез? — Свинья — она завсегда грязь найдет, — грустно признался Сырцов. — А я тебе свои телефоны дать не могу. Не имею права, — еще грустнее признался Алексей. — Ты не давай, — согласился Сырцов. — Ты шепни. Мало ли что. — Я приказа не нарушаю. Я номеров своих телефонов никому не даю. Я тихо-тихо шепчу, — серьезно вошел в игру полковник и еле слышно прошелестел в ухо Сырцова два набора цифр. Что с возу упало, то пропало. Память у Сырцова была как бездонная яма. Вмещала все. 12 Брат Цыпы Всеволод Всеволодович Горелов жил в одном из престижных домов на разновысоких Кунцевских холмах. В доме начальников средней значимости. Бывших начальников средней значимости. А потому привратника из вестибюля уволили и впускал-выпускал здесь теперь прямой переговорник с квартирами. Сырцов нажал кнопку двадцать седьмой. Сырцов думал, что Горелов-старший на работе, и надеялся покалякать с его женой — очень продуктивны бывают легкие разговоры с дамочками, но ответил недовольный жизнью баритон: — Вас слушают. — Вы — Горелов Всеволод Всеволодович? — на всякий случай спросил Сырцов. — Я — Горелов Всеволод Всеволодович. Кто вы такой и что вам от меня надо? — Мне необходимо срочно переговорить с вами. Я — Сырцов Георгий Петрович. — Я не знаю вас, и мне не о чем с вами говорить. — О вашем брате, Всеволод Всеволодович. — Тем более не о чем говорить. Последняя возможность — соврать. И Сырцов соврал. — Я из МУРа. Так что поговорить со мной вам придется. После пятисекундной паузы во входной двери что-то щелкнуло, и Сырцов свободно проследовал к лифтам. В ожидании шумевшей вверху кабины он осмотрелся. Раньше-то, лет десять-двенадцать тому назад, здесь был дикий виноград по стенам, цветочницы с яркими цветами, ласковая привратница с цепким гебистским взглядом за стильным столиком, а ныне жухлые темно-коричневые веревки — мертвые тела лоз — на пыльной кирпичной кладке, неряшливые, с облупившейся белой краской жестяные ящики-инвалиды и одинокий стул с замасленной обивкой — будто на нем лет десять беспрерывно слесарь-водопроводчик сидел. В лифте пока еще ничего себе: ни фривольных рисунков, ни матерных надписей, ни запаха мочи. Седьмой этаж. Приехали. Всеволод Всеволодович уже стоял в дверях — ждал и, как только Сырцов вышел из лифта, сообщил: — Я слушаю вас. Видимо, собирался беседовать на площадке. Сырцов с ходу отверг такую возможность: — У меня к вам длинный разговор, Всеволод Всеволодович, и стоя я вести его не собираюсь. Горелов-старший мимолетно улыбнулся углом рта, скорее всего одобряя безапелляционный напор сыскаря. — Тогда прошу, — и, сделав шаг в сторону, освободил проход в квартиру. Господи, как постарела роскошь жилищ советской номенклатуры! Никогда по сути не любимая хозяевами арабско-румынско-финская мебель была признаком избранности и ею гордились. Сейчас ею не гордились, и она, неухоженная, являясь просто набором нужных и совсем ненужных вещей, отрицала квартирный уют как таковой. — Прошу, — еще раз сказал Всеволод Всеволодович, открывая следующую дверь. Здесь совсем другое дело: рабочее помещение. Два мощных компьютера, принтеры, сканеры и вся сопутствующая хренотень. Для человеческого существования только тахта, кресло и журнальный столик. — Прошу, — было произнесено в третий раз в том смысле, что Сырцов мог бы и присесть. Сырцов бесстрашно плюхнулся в кресло. Он не знал, о чем будет говорить с Гореловым-старшим, полагался лишь на какую-либо зацепку вначале, которая помогла бы ему разговорить, раскрутить, слегка запутать, а потом распотрошить собеседника. Но теперь знал: здесь будет трудновато. Горелов-старший устроился на тахте, закинул ногу на ногу, разбросал руки и молча ждал вопросов. — Я, Всеволод Всеволодович, по поводу вашего младшего брата Никиты… — вяло — не было вдохновенного азарта — начал Сырцов. — Вы уже сообщили мне, по какому вы поводу. Слушаю вас. — А я бы хотел кое-что услышать от вас. — Что именно? — Судя по ведомственной принадлежности вашего дома, судя по убранству и обстановке, квартиру эту получил ваш родитель. Ни вы, ни ваш брат чисто возрастно не могли служить по партийной линии на высоких постах. Следовательно, эту жилплощадь наследовали двое — вы и ваш брат. Является ли Никита, хотя бы номинально, совладельцем этой квартиры? — Нет. Это моя квартира. — Каким же образом? — Я выплатил Никите половину стоимости, и он на сумму, полученную от меня, приобрел собственное жилье. По-моему, вам это должно быть известно, потому что он уже давно выписан отсюда. — По нынешним ценам вам пришлось отвалить Никите тысяч восемьдесят-девяносто баксов, а? — Ровно сто, — легко назвал сумму Горелов-старший. — Не слабо, не слабо, — уважительно заметил Сырцов. — И откуда такие бабки люди берут? — Люди не берут, люди зарабатывают. — Где же? — В принципе я мог бы не отвечать на эти ваши вопросы. Но мне скрывать нечего, я даже горжусь своей работой. Я — главный программист-компьютерщик одного из самых крупных российских банков уже пятый год. Стартовая моя зарплата была три тысячи долларов в месяц, а сейчас уже шесть с половиной. — Ничего, жить можно, — то ли позавидовал, то ли поиронизировал Сырцов. — Сначала, значит, копили, чтобы от братенника откупиться, а теперь на что? Мебель менять будете? Или ремонт европейского уровня? Цеплял, цеплял Сырцов невозмутимого программиста, разозлить хотел. Но не поддавался Горелов-старший: — Загородный дом строю. — А брату на бедность не подкидываете? — Он — не бедный. — А какой он? — быстро спросил Сырцов. — Полагаю, что вам лучше известно. Наверняка на него у вас дело заведено. — Вы общаетесь с ним? — Нерегулярно. — Вы любите его? — Обязан любить. Он — мой брат. — Любовь — не обязанность. — И обязанность тоже, — не согласился Всеволод Всеволодович. — Кстати, выпало из памяти ваше имя-отчество. Документы не предъявите?