— Кто это? — очумело осведомился полковник. — Граф, вам звонят из подземелья. Скорее даже из подполья. — Жорка! — с ходу просек тертый полковник. — Ну, ты и мерзавец, Жорка! — Ты что, всерьез считаешь, что это я с инкассаторами разобрался? — Вот чего не считаю, того не считаю! — весело сообщил Панкратов. — Интересно знать — почему. — Ты что, дитя? Ты, может, дитя, а я — нет. Если бы это дело проворачивал ты, неужели двух охранников и пузыря этого не уложил? — Убийственный довод. Значит, не считаешь. Не считаешь, а во всероссийском гоне на меня участвуешь. — Не-а! — радостно опроверг напраслину полковник. — Закатав штаны, по мелководью с бреднем — это для ментов. А у меня — операции в локале. — Тогда в связи с этим у меня один вопрос, Леха. …С Панкратовым разобрались. Протерев влажный от собственного дыхания микрофон трубки и поменяв ухо, Сырцов набрал номер телефона Кузьминского, которого, надо полагать, уже давно доставил домой Дед. Услышав разрешительное «Алло!» сценариста, Сырцов залепетал любимым своим женским голосом: — Витенька, это ты? Витенька, я думала, думала… Я согласна, Витенька. Да. 47 Сегодня холеный, благообразно седой господин ставил на цвет и выигрывал. Ставил по очереди на черный, на красный, на черный, на красный. Выигрывал. Ставил несколько раз подряд на черный и выигрывал тоже. Ставил только на красный и выигрывал опять. Игроки и болельщики в почтительном молчании следили то за господином, то за шариком. Крупье с улыбкой содрогался. Выигрывать ему было столь же скучно, как и проигрывать. И все время мешало что-то. Господин вяло поднялся, посмотрел, как холуй, выскочивший из-за его спины, собирал выигранные им фишки, не дождался завершения этой малопочтенной работы и направился к стойке. Второй холуй в смокинге следовал за ним. Господин вскарабкался на высокий стульчик. Бармен привычно ливанул в высокий стакан боржоми и придвинул его господину. Господин смотрел сверху, как мчатся к нему навстречу булавочные пузырьки и, достигнув водяной поверхности, взрываются мелкими, почти неуловимыми человеческим глазом брызгами. …Голова катилась по траве, брызгаясь кровью с короткого остатка шеи… — Водки! — потребовал господин. Бармен удивленно поднял брови и непонимающе услужливо улыбнулся. Холуй, пристроившийся на стульчике справа, от сверхнеожиданной экстраординарности требования босса позволил себе немыслимую фамильярность: осторожно тронул господина за локоть и прошептал остерегающе: — Сергей Львович… Господин не слышал его шепота. Он посмотрел на среднеевропейскую дозу, отмеренную барменом (граммов сорок), и уточнил заказ: — Полный стакан. Стакан мгновенно был наполнен до краев. Сергей Львович недрогнувшей рукой поднял его. Одним глотком споловинил. …Тех двоих, что сам уложил, и не помнил даже. А голова катилась по траве… Вторым глотком выпил до дна и запил боржоми. Сосед справа, появления которого Сергей Львович и не заметил, склонился к нему и интимно, в ушко, негромко спросил. Стишком: Блеснула шашка раз и два, И покатилась голова? …Покатилась голова… Голова катилась по траве… Ослабли до пустого томления внутренности. Выпитая водка там, внутри, обрела форму и тяжесть булыжника. Сергей Львович в прострации молчал. Зато холуй в смокинге бдил (или бдел?), спрыгнул со стульчика, положил соседу на спину ладонь размером в лопату. И спросил гуняво: — Чего тебе, гражданин? Гражданин, здоровый, жизнерадостный, поддатый, повернулся к холую и, увидев его, распорядился: — Мне — сто пятьдесят водки. И побыстрее. Холуй слегка ошалел и объяснил почти культурно: — Это к бармену. Я наливом не занимаюсь. — А нахрен ты тогда ко мне лезешь? — удивился гражданин. — Гром, отстань, — негромко приказал Сергей Львович. Оклемался слегка. Холуй Гром вернулся на свое место, а гражданин изволил еще раз выразиться стихотворно: Гром победы, раздавайся, Веселися, славный Росс… — и уже непосредственно Сергею Львовичу с изысканным наклоном: — Вы, славный росс, как я вижу, изрядно веселитесь. А гром — нет. Он только раздается. Сергей Львович рассматривал глаза гражданина. Глаза были чисты, лукавы и неуловимы. Бармен уже поставил перед гражданином стакан. — Зачем вы прочитали мне на ухо стихи про шашку? — с тихим гневом поинтересовался Сергей Львович. — Блеснула шашка! — гражданин поднял стакан. — Раз! — гражданин сделал глоток. — И два! — вторым глотком гражданин прикончил дозу. — И покатилась голова! — голова гражданина пала на стойку. Холуй Гром, желая смеяться, захрюкал. Дохрюкал и по-товарищески предложил забавному гражданину: — Насчет головы могу устроить. Чтобы по-настоящему покатилась, — так шутил. — Помолчи, — приказал Сергей Львович. А Гром больше и не говорил. Не о чем. Высказался по существу и иссяк. — Молчи, Гром, молчи! — посочувствовал холую гражданин фразой, которая являла собой слегка адаптированное название дореволюционнго шлягера. Вместо «грусть» — «гром». — Вы кто такой? — спросил Сергей Львович, стараясь вежливой интонацией прикрыть невежливость вопроса. В любом случае на такой вопрос можно ответить несерьезно. Это с удовольствием и сделал гражданин: — Калика перехожий. — И чем в нынешней жизни занимается калика перехожий? — В данный момент прожигает ее. …Мало ли что случается в длинной жизни. И все забывается. Забудется и голова, катящаяся по траве… — Может быть, выпьете со мной? — осторожно предложил Сергей Львович. — Когда же нет! — теперь свое согласие гражданин выразил цитатой из Островского. — Вы все время говорите чужими словами, — понял Сергей Львович и показал два пальца бармену, — вы актер? — Еле сдержался, чтобы не ответить дежурно: весь мир театр, а люди — актеры. — Вы не сдержались. Значит, актер, да? — Вам так важно знать, кто я? — Интересно, во всяком случае. — Я — литератор. — Газетчик? — Нет. Прозу пишу. Сценарии для кино. — Здесь изучаете ночную жизнь большого города? — догадался Сергей Львович.