— Ну, ты и ловкач! — восхищенно осудил его Алтухов. Отстегнув от скобы и от Алтухова наручники, Сырцов поторопил освобожденного пленника: — Быстро в дыру, дядя! Массируя освобожденную руку, Алтухов вдруг фыркнул как конь и дерзко сказал: — Я с тобой не пойду, сыскарь. — Пойдешь! — уверил Алтухова Сырцов и похлопал себя по левому боку, где в сбруе притулился «вальтер». — Прикажу, и пойдешь как миленький. — Ты уже приказал. А я не пойду. Сырцов поставил сумку на пол и вытащил «вальтер». — Пойдешь! — Если не пойду, застрелишь, что ли? — Застрелю. — Не застрелишь. В подвале, без суда и следствия, как в добрые старые времена… Не застрелишь, Жора, рука не поднимется! — Идиот! — Сырцов сдался. — Они же для начала палить через дверь будут. — А я вон в тот угол, — Алтухов кивнул на закуток у рукомойника. — Он не простреливается. — Тебя Витольд обязательно кончит. Ты же скурвился, Роберт, с потрохами всех сдал! — Это уж мое дело. Времени оставалось в обрез. Алтухов-то и не был ему уже нужен: отработан, выдоен, обезврежен. Просто жалел его, дурачка. — Последний раз спрашиваю: идешь? — Нет. — Ну и хрен с тобой! — рявкнул Сырцов и полез в дыру. Он был уже у тайного подкопа, которым пользовались для своих низменных целей бедовые грузчики, когда рвануло первый раз. Он понял: гранатой выбивали дверь. Теперь они могли получить только сильно контуженного Алтухова. Он уже отползал от склада по замусоренной траве, когда твердый небосвод рухнул на каменную землю — так загромыхало. Он понял: его безжалостно уничтожали вместе с пещерой. Не стала земля пухом для Роберта Васильевича Алтухова. Он был размазан своими дружками по бетонным обломкам. Худо чувствовал себя Сырцов, очень худо. Но он выполз за ограду и тщательно проследил за отбытием команды Витольда. Потом все происходило как надо: выли милицейские сирены, подвывали на всякий случай пожарные, нервически голосила «скорая». Сбор всех частей. Этот день поселился в нем навсегда. Глупость и предательство, бесчестье и смрад… 66 Проснулся Витольд Германович в половине двенадцатого. Минуту полежал неподвижно. Профессиональная привычка: осознать место, в котором проснулся, ощутить себя в этом месте. Все вспомнил, все понял и заспешил, не суетясь. Скромного, старомодного рюкзачка защитного цвета хватило для его немудреного скарба. Не костюмы же и обувь с собой тащить! Все нужные бумаги и карточки уместились в одной папочке. Унылый дачник с рюкзачком влез в трамвай и через двадцать пять минут оказался на Каланчевской площади. Подземным переходом добрался до Ярославского, законопослушно приобрел билет и вышел к платформам: выбирать подходящий поезд. Через пятнадцать минут, без пяти час, он шел меж неряшливой кладкой кирпичных стен бесконечных гаражей-боксов. Вот и его номерок. Он протиснулся в щель и у задней стенки нашел, что и должен был найти — массивный ключ лежал под рваным пластиковым пакетом. Фигурная головка ключа вошла в скважину, и замок легко открылся. Что ж, молодцы, блюли порядок в хозяйстве. Витольд Германович оттянул одну створку ворот и заглянул в гараж. «Девятка» ждала его. Он шагнул в полутьму, и вдруг что-то холодное ткнулось ему в шейный позвонок. — Животом на капот! — приказал знакомый голос, и он послушно лег на радиатор. А голос продолжал: — Пистолет где спрятан? — Нет у меня пистолета, — с сожалением признался Витольд. — Тогда медленно-медленно, не оборачиваясь, снимай рюкзак, — скомандовали за спиной, и он медленно-медленно, не оборачиваясь, снял рюкзак. — Теперь можешь обернуться, козел. Витольд Германович не обернулся: поднявшись с капота, он развернулся. И увидел того, кого ожидал увидеть. У нераскрытой створки ворот стоял Никита Горелов с длиннющим пистолетом в правой руке. Без шума собирался кончить его Цыпа. Поженился Як на Цыпе, Якцыдрак на Цыпе-дрипе… Но сразу не кончил. Видимо, говорить желал. Еще не вечер, еще есть шанс. Маленький-маленький. — Феликс меня продал? — спросил Витольд для того, чтобы начать разговор. — Никто тебя не продавал. Просто ты сейчас всем мешаешь и никому не нужен. — Ты убьешь меня, Никита? — В самое ближайшее время. — За что? — И ты еще спрашиваешь, сучара? Мне бы за Севку и Наташку из тебя ремни резать, а я с тобой разговариваю, — Никита ни с того ни с сего зашелся в лающем кашле. Прокашлялся наконец. — Хотел было костерок здесь развести, чтобы твои сратые яйца запечь, но передумал. Нет теперь мне большего удовольствия, чем на тебя, вусмерть перетрухавшего, смотреть. Сейчас ведь в штаны наложишь, фраерок! Не говорить хотел Никита Горелов, хотел выговориться. Сбить его с панталыку, дать по лбу так, чтобы затормозил. — Меня менты ведут, Никита. — Не гони парашу. — Зачем мне врать? Единственная надежда была — на машине оторваться. — Думаешь, гад, что я сам при ментах тебя не завалю? — Меня завалишь и сам завалишься. — А я уже давно заваленный. Наша с тобой общая Светлана недаром, когда подо мной, меня покойничком называет. Нет у меня ничего, чтобы за жизнь хвататься. — Врешь! И жить хочешь, и с сукой, которая прислала тебя, в койке кувыркаться мечтаешь, кобелек! — Сейчас я тебя порешу, — свистяще от бурлящей в нем ненависти пообещал Никита и поднял пистолет с глушителем. Но не на пистолет смотрел Витольд: вывернув голову, он в ужасе глядел на то, что творилось за воротами гаража. Вслед за ним уставился в ослепительный прямоугольник и Никита. Он успел выстрелить, когда Витольд уже выскочил на свет. Выстрелил и не попал. Они бежали по дну кирпичного ущелья. Иногда Никита задерживался, чтобы в очередной раз выстрелить, не понимая от желтой ярости, что значительно проще ему, молодому, догнать пятидесятилетнего, отвыкшего бегать Витольда. Он стрелял и не попадал, механически считая вслух выстрелы. Только сказав себе «шесть», осознал, что в магазине остался всего один патрон. И догнал Витольда. Они уже вырвались из гаражного лабиринта, и редкие дневные прохожие видели их. Но Никита не видел прохожих, он видел приближающуюся круглую спину, в которую выстрелил в упор последним патроном. Точно под левую лопатку. Витольд упал лицом вниз. Тяжело дышавший Никита за плечо перевалил его на спину, чтобы глянуть на мертвое лицо. Ни боли, ни страдания, ни страха не увидел Никита. Лицо Витольда выражало счастливое облегчение. Все кончилось. Кровь, замаравшая грудь, теперь тонкой струей пробилась из-под спины и вялым ручейком, пылясь, извилисто текла по земле. Пусто в нем как в пустыне. И кругом — пустыня. Никита оглядел пустыню. В пустыне метрах в тридцати от него стояли в ужасе толстая тетка с пуделем на поводке, бомж с двумя пластиковыми сумками в руках и тонюсенькая девица в шортах. Он невидяще рассмотрел их, вытер подолом желтой майки рукоять пистолета, бросил его рядом с Витольдом и сначала побрел, а потом побежал к железнодорожным путям. На него чуть не наехала электричка, но он увернулся и вышел к лесному массиву Лосиного острова. Он долго брел по лесу, спотыкаясь о невидимые кочки. Зацепился в конце концов за лежащую поперек его пути жердину и упал, не сопротивляясь, на хилую лесную траву. Он лежал и нюхал землю. Земля пахла тленом. 67 — Теперь говорить по-человечески начнешь? — настойчиво спросил Демидова Дед. Но не до разговоров было пока Демидову: он неотрывно и потерянно смотрел на Сырцова. Повторил совсем тихо: — Ты… — Я… — опять передразнил его Сырцов. Но дразниться надоело и после небольшой паузы про дела заговорил, все про дела: — В последнюю-то встречу у Лужников я узнал тебя, драгоценный мой говнюк Вовочка. — Ты не мог меня узнать! — вдруг закричал Демидов. — Потому что ты в шлеме был, что ли? — простодушно поинтересовался Сырцов. Но Демидов был осторожен как хорек. Даже в панике почувствовал ловушку и вмиг скрылся в нору несознанки: — Потому что меня там не было.