— Бессердечная стервоза, — оценила по весточке дочь Светлана Дмитриевна. Папашка никак не отреагировал на эту реплику, он горевал: — Открытка-то без обратного адреса. Не хочет, чтобы я ей деньги посылал. Как она там на студенческие гроши живет? — Живет, видимо, хорошо, раз нас с тобой учит как жить. — Тебя уже не учит. Больше не надеется выучить. — Папа! — резким возгласом осадила распустившегося отца Светлана. Он осмотрел ее весьма скептически и походя заметил: — А ты — дочка. — Может, хватит? — еле сдерживаясь, спросила Светлана. — Хватит так хватит, — согласился Дмитрий Федорович. — С чем пожаловала? — С тревогой. Со страшной тревогой за тебя, за себя. — Для приличия добавь: и за Ксюшку, — ядовито заметил старичок. — И за Ксюшку! — убежденно добавила она. — С тревогой за наше существование в ближайшем будущем, за нас всех, за все наше скорпионье семейство. — Мне-то что? Я по Ксюшкиному совету — в келью доживать, — вспомнил про совет в открытке Дмитрий Федорович. Беспечно вспомнил, будто вовсе и не обеспокоен. — Келью тебе устроит Смирнов, это уж точно, — согласилась с ним добрая дочь. — Свежие новости? — понял догадливый Дмитрий Федорович. — Свежее некуда. Сегодня убит Витольд. — А это хорошо или плохо? — задал маразматический вопрос папа, наперед зная, что это скорее хорошо, чем плохо. О чем не замедлила известить Светлана: — Скорее хорошо, чем плохо. — Тогда чего же нам с тобой тревожиться? — бесстрастно вопросил папаша. — Я не сказала: хорошо, я сказала, что скорее хорошо, чем плохо. — А для того, чтобы стало просто хорошо, я должен кое-что сделать? — Да. — Что именно? — Пойдем ко мне, папа. Я хочу кое-что показать тебе. — Ты кое-что покажешь, а я кое-что сделаю? — Я тебя прошу, отец. — Охо-хо-хо, — старческими междометиями пожаловался на немощь Дмитрий Федорович и выбрался из-за стола так, чтобы не затрачивать усилий на отодвиганье тяжелого кресла. Знал уже, что ему не отвертеться. — Пошли. И опять лестница и опять анфилада. В спальне дочери папаша с интересом осмотрелся: не был здесь никогда. Особо оценил неохватную кровать, что и отметил до издевательства невинным вопросом: — Так ты мне свою знаменитую койку хотела показать? — Уймись, папа, — серьезно попросила Светлана и направилась к окну. А от окна потребовала: — Иди сюда. Дмитрий Федорович покорно подошел и оценил увиденное: — Среднерусский пейзаж. И гражданин в желтой майке. Кстати, почему он здесь? Здесь же наглухо закрытая территория. — Я пригласила его. — И что он здесь делает? — Ждет меня. — Очередной садун? Не покоробило Светлану варварское слово «садун». Охотно разъяснила ситуацию: — Бывший. — Тогда на кой хрен он ждет тебя? — Он сегодня застрелил Витольда. Дмитрий Федорович испуганно разозлился, разозлился по-настоящему: — Я ничего не хочу знать! Он застрелил Витольда — это его дело. И, может быть, твое, если ты его на Витольда натравила. Я-то тут при чем? — При том, папа, при том! Он — последняя ниточка, связывающая нас с черными делами Витольда, он единственный свидетель, который может показать, что ты и я не просто знали о Витольдовых преступлениях, но и, одобряя, инициировали их. Дмитрий Федорович не то чтобы понял, а унизительным томлением в пустой мошонке ощутил, о чем, требуя, сейчас попросит дочь. Снова глянул на опушку. Человечек в желтой майке сидел, обхватив руками колени, и ждал. Чего он ждал? Любви? Смерти? — Как его зовут? — хрипло спросил Дмитрий Федорович. — Это так важно? — Светлана с жалостью смотрела на отца. — Никита. Застрели его, папа. Она резко и быстро прошла к шкафу-стене, отодвинула дверь на колесиках и вытащила карабин с оптическим прицелом. Вернулась к окну и двумя руками протянула карабин отцу. — Это же мой, — узнал оружие Дмитрий Федорович. — Откуда он у тебя? — Это так важно? — повторила Светлана бессмысленный вопрос. — Я прошу тебя, папа. Дмитрий Федорович привычно проверил затвор карабина и, не поднимая глаз, сказал: — Нет. — Папочка, у нас нет другого выхода! — Так прикажи любому из охраны! При двух-то извилинах ему сделать это проще простого. — А потом тот, что с двумя извилинами, начнет нас шантажировать, и придется нанимать второго с одной извилиной, затем третьего… Папа, это бесконечная кровавая карусель, которая погубит нас. — Не могу, — признался Дмитрий Федорович. — Можешь, можешь! Помнишь, ты рассказывал мне, как метко стрелял на охоте? Тебе даже Брежнев завидовал. — Нет, нет! — твердо зная, что скажет «да», прокричал Дмитрий Федорович и заплакал. — Папочка! Папочка! — Светлана пала на колени и обняла хилые старческие ноги. — Ты выстрелишь как в тире, и мы — свободны от страха! А когда стемнеет, я утоплю карабин в водохранилище, и никто, понимаешь, никто ничего не сможет доказать. Папа, папочка! Неведомая сила заставила Дмитрия Федоровича поднять карабин и глянуть в оптический прицел. Человек в желтой майке, обняв руками колени, сидел и ждал. Мощная оптика приблизила его, и уже не человечек виделся в прицеле, а безграничное поле желтой майки. Черный крест отыскал воображаемое четвертое ребро под майкой. Дмитрий Федорович нажал спусковой крючок. Потом еще. И еще. Трижды выстрелил Дмитрий Федорович. Неушедшая слеза слегка замутила взгляд, и Дмитрий Федорович увидел в оптический прицел красные розы на желтом лугу. Он опустился на пол рядом со Светланой, и они обнялись. Она целовала его мягкое, с пустой кожей маленькое лицо и шептала, шептала: — Теперь все будет хорошо, все будет хорошо. Мы отойдем от дел, мы поселимся в скромном домике где-нибудь на Волге. Ты будешь ловить рыбу и писать мемуары, а я буду медленно стареть. Узнав про это, к нам приедет Ксюшка, и тогда втроем мы заживем нормальной человеческой жизнью. Много ли нам надо, папочка? Мы еще будем счастливы, — она тихо баюкала его. Он так же тихо, как она говорила, плакал. Горячие его слезы редко капали на ее обнаженную ключицу. — А сейчас забудь обо всем. Сейчас я тебя уложу в постельку, и ты заснешь без снов и метаний. Да, папочка, да? Он перекатывал голову на ее плече и визгливо постанывал. Постанывал не оттого, что убил, а оттого, что было упоительно жалко себя. Отжалев себя до конца, он дергано вздохнул и согласно сказал усталым-усталым голосом: — Пойдем, дочка. — Я тебе помогу, папочка, — Светлана вскочила и, взяв отца под мышки, стала натужно поднимать его. Не столько помогала, сколько мешала, но он встал. Они хотели уйти из этого места, потому что отсюда была видна опушка леса, а они не хотели видеть ее. Они хотели уйти отсюда и все забыть. Светлана отворила дверь и прислушалась. По анфиладе отчетливо донесся звук шагов многих людей. 69