Я понятия не имел, почему я так реагировал, но мое сердце билось на девяносто. Я знал это, потому что каждый раз, когда я думал о ней, аппарат, к которому я был подключен, начинал пищать и мигать. Я плохо справлялся с тревогой. Это просто было не в моих силах. Адреналин, безусловно, но страх? Нет, я нихуя не справлялся со страхом. Особенно когда страх в моем сердце был за другого человека. Когда мне все-таки удалось приучить себя смотреть телевизор, я продолжал думать: какого черта Пэт делает на экране? «Позднее позднее шоу» было пятничной вечерней программой, но эй, какого черта я знал? По-видимому, немного, поскольку я не мог отличить, в какой вечер недели это было. Откинувшись на матрас, я моргнул, прогоняя сонливость, и попытался мыслить ясно. Разъяренный, я крутил головой из стороны в сторону, ища продолжения. Что-то было не так. В моей голове. В моем теле. Я чувствовал себя так, словно попал в ловушку, узником этой кровоточащей кровати, и это было ужасно. В ярости на мир и всех в нем, я постучал пальцами по матрасу и пересчитал потолочные плитки. Сто тридцать девять. Господи, мне нужно было выбраться из этой комнаты. Я хотел вернуться домой. Чтобы закупориться. Да, я был в таком гребаном отчаянии, что больше не хотел оставаться в Дублине. Я переживал момент прихода к Иисусу и ничего так не хотел, как вернуться домой, в Баллилаггин, в окружении всего, что было мне знакомо. Вернуться домой к Шэннон. Господи, я действительно сильно облажался с ней. Я отреагировал ужасно. Я был идиотом. Внутри меня снова поднялся гнев, к которому присоединились депрессия и опустошение, которые следовали каждый раз, когда я думал о том, что ждет меня в будущем — а это происходило каждую минуту дня. Боль? Мне было чертовски больно, но мое тело сейчас волновало меня меньше всего. Потому что я потерял контроль над своими кровоточащими чувствами. Моя голова была потеряна, я вернулся в Корк с гребаной девчонкой. От скуки и беспокойства я взглянул в окно больницы на потемневшее небо, а затем снова на экран телевизора. К черту это. Потянувшись за телефоном, я дрожащей рукой пролистал список контактов, пытаясь разобрать имена сквозь дымку, пока не нашел номер, который набирал по меньшей мере двенадцать раз за последние бог знает сколько часов или дней, и нажал вызов. С огромным усилием мне удалось прижать телефон к уху и ждать, затаив дыхание, прислушиваясь к противному звуку звонка, пока меня не поприветствовало его монотонное голосовое сообщение. — Джоуи. — Наклонившись вперед, я попытался принять вертикальное положение, но в итоге натянул какие-то провода, прикрепленные к моему телу, которым не было никакого дела до этого. — Перезвони мне. — Выдохнув болезненный стон, когда я почувствовал покалывание в ногах, я сосредоточился на том, чтобы произнести следующее предложение без запинки. — Мне нужно поговорить с ней. — Я был почти уверен, что все равно невнятно произносил слова, учитывая, что мой голос звучал для меня по-иностранному. — Я не знаю, что происходит, Джоуи. Может быть, у меня пиздец с головой, я под кайфом, но я волнуюсь. У меня это гребаное предчувствие… Звуковой сигнал. — Ну и дерьмо. — Чувствуя себя полностью побежденным, я закончил разговор и бросил телефон рядом с собой, прежде чем откинуться на подушки. Неужели у меня были галлюцинации? Нет, я знал, что нахожусь в больнице. Я знал, что она была здесь, чтобы повидаться со мной. Но, возможно, я сосредоточился на слове "отец" потому, что был так удивлен, увидев здесь своего собственного отца, когда открыл глаза. Сжав губы, я проигнорировал покалывание и онемение и попытался мыслить ясно. Я кое-что упустил. Когда дело касалось Шэннон Линч, мне казалось, что я всегда был на три шага позади. Сонный, я пытался сохранять ясность в голове, но это было невозможно из-за теплого покалывания внутри, требующего закрыть глаза и погрузиться в ощущение пустоты. "… Если ты хочешь знать, что творится у нее в голове, тогда будь добр…" — Пошел ты нахуй, Джоуи швыряльщик, — невнятно пробормотал я, сбрасывая с себя одеяло. — Я того стою. — Опустив ноги на пол, я ухватился за стойку для внутривенного вливания и подтянулась в стоячее положение. Каждый мускул моего тела болезненно протестовал против этого движения, но я подавил его и, пошатываясь, направился к двери. — Джонни! — Воскликнула мама, когда нашла меня в коридоре несколько минут спустя. В руках она держала два пластиковых стаканчика и смотрела на меня с выражением ужаса на лице. — Что ты делаешь не в постели, любимый? — Мне нужно домой, — проворчал я, волоча за собой капельницу и обнажая свою задницу всему миру в матерчатом больничном халате, который держали только мои широкие плечи. — Прямо сейчас, ма, — добавил я, оттолкнувшись от стены, к которой временно прислонился, не обращая внимания на жгучую боль, пронзившую мое тело, и неуклюже заковылял по коридору. — Мне нужно идти. — Идти? — Мама уставилась на меня. — Тебе только что сделали операцию. — Бросившись перехватить меня, мама положила руки мне на грудь и сердито посмотрела на меня. — Ты никуда не пойдешь. — Да. — Я покачал головой и попытался обойти ее. — Я возвращаюсь в Корк. — Почему? — Спросила мама, когда она снова перехватила мое движение и преградила мне путь. — В чем дело? — Что-то не так, — выдавил я, чувствуя головокружение. — Шэннон. — Что? — В глазах мамы мелькнуло беспокойство. — Что не так с Шэннон? — Я не знаю, — огрызнулся я, чувствуя себя взволнованным и беспомощным. — Но я знаю, что что-то не так. — Нахмурившись, я попытался собраться с мыслями, разобраться в своих чувствах, но смог выдавить только: — Я должен ей помочь. — Детка, это из-за лекарств, — ответила она, глядя на меня этим долбанутым сочувствующим взглядом. — Ты себя не чувствуешь. Я покачал головой в полной растерянности. — Ма, — хрипло прохрипел я, — говорю тебе, что-то не так. - прошептал я. — Мама, — сказал я. — Что? — Почему ты так уверен? — Потому что.. — Тяжело выдохнув, я прислонился к стене и беспомощно пожал плечами. — Я чувствую это. — Джонни, любимый, тебе нужно прилечь и отдохнуть. — Ты меня не слушаешь, — прорычал я. — Я знаю, ма. Я, блядь, знаю, ясно? — Что тебе известно? Я потерпел поражение. — Я не знаю, что я знаю, но я знаю, что должен знать! — Расстроенный и сбитый с толку, я выпалил: — Но она знает, и я знаю, и она мне не скажет, но я клянусь, что они все, блядь, знают, мам! — Хорошо, любимый, — уговаривала мама, обнимая меня. — Я тебе верю. — Правда? — Прохрипел я, чувствуя сонливость, но легкое удовлетворение. — Слава Иисусу, потому что меня здесь никто не слушает. — Конечно, я тебе верю, — ответила она, похлопав меня по груди, и повела обратно в мою комнату. — И я всегда прислушиваюсь к тебе, любимый. — Правда? — Ммм-хмм. — Ненавижу, когда мне лгут, ма, — добавил я, перенося слишком большую часть своего веса на ее стройное тело. — И она всегда лжет мне. — Мой нос дернулся, и я сжал губы, пытаясь побороть онемение в лице, когда знакомый аромат донесся до моих ноздрей. — Мне нравится исходящий от тебя запах, ма. — Я снова принюхался, вдыхая аромат. — Пахнет как дома. — Жан Поль Готье, — ответила мама, толкая дверь моей комнаты внутрь. — То же, что я всегда ношу. — Приятный запах, — согласился я, кивая сам себе, пока мама тащила меня обратно в мою комнату. — Я рада, что ты одобряешь, — усмехнулась мама. — Что мне теперь делать? — Я нахмурился, глядя на свою кровать, наблюдая сквозь туманную дымку, как мама откинула простыни и похлопала по матрасу. — Спать? — Да, тебе нужно идти спать, любимый, — подбодрила мама умоляющим тоном. — Утром все будет намного яснее. Я сморщил нос. — Я голоден. — Иди спать, Джонатан. — Мне больше не нравится Дублин, — проворчали я, плюхаясь обратно на кровать. — Они морили меня голодом в этом месте. — Я закрыл глаза, тело глубоко вдавливалось в матрас. — И все эти кровоточащие лекарства.