В то время у меня была подруга Элиза. После года близких отношений мы собирались сделать решительный шаг: познакомить меня с ее родителями. Нелегкое испытание. Я по-настоящему любил ее. Если бы все сложилось иначе, возможно, сейчас у нас был бы сын. Иногда мы развлекались, обсуждая, как его назовем. Я настаивал на имени Альвизе, поскольку в календаре нет святого с таким именем. Она потешалась надо мной. Даже под пыткой, говорила она, я не соглашусь, чтобы ты дал ребенку такую дурацкую кличку. Я объяснял ей, откуда взялось это имя; оно, как и его различные варианты, восходит к германскому «Хлодвиг» и вызывает ассоциации с отвагой и славой. На этом месте Элиза начинала зевать. Мне не хватает этого ребенка. Я часто думаю о нем, пока меня от горла до сердца не вспарывает раскаленным клинком одна и та же мысль: это мой отец похитил его, как и остальных. Это он забрал его и спрятал в вечном мраке громадного ящика, где пребывают нереализованные планы. Жить, тоскуя по сыну, который не был рожден, – это мучительно. Я представляю его себе двух- или трехлетним малышом с босыми ножками, в джинсовом комбинезоне на бретельках. Мы с ним на лужайке, стоит лето. У Альвизе глаза матери, белокурые волосы. Он зовет меня, и от его безмолвного крика лопаются стекла. Тогда Наима назначает мне очередной курс сильнодействующего успокоительного, чтобы я хоть немного спал по ночам. В первое время Элиза значила для меня очень много. Я тогда жил, словно держа в руках собственные кишки. А она не знала, что сказать, она оледенела от ужаса не меньше, чем я. «Ты должен выстоять», – говорила она и прижималась к моему плечу. На большее она была неспособна. Я читал это в ее глазах, слышал в ее голосе: она и сама все понимала. Чувствовать, что мне нельзя помочь, – это было как бесконечное низвержение во тьму. Если бы еще в доме оставалась Сумира – с виду такая нелепая, с ее несуразными выходками, но при этом мудрая и чуткая. Оплатив учебу Василе и отложив некоторую сумму на будущее, она покинула нас. С тех пор прошло десять лет. За это время в Румынии многое изменилось, и я надеялся, что у нее все в порядке. И молился, чтобы она оставалась там, в затерянном уголке Валахии. Наслаждалась благополучием после тяжелой жизни, которую целиком посвятила сыну, семье. А потом Мартини сказал мне, что ее тоже вызывали для дачи показаний. Кто знает, что она почувствовала, узнав, что жила под одной крышей с маньяком. Готовила для него еду, гладила ему рубашки. Возможно, сейчас настал ее черед просыпаться с воплями ужаса. Весь наш квартал был в шоке от этой новости. В городке только об этом и говорили. Тихое местечко у моря, где летом кипит жизнь, а зимой замирает, вдруг наводнили микроавтобусы с телевизионщиками. Вначале мне приходили трогательные послания от друзей, которые заверяли меня в своей поддержке. Непонятно было, однако, что мешало им позвонить в мою дверь. Местным газетам и телестудиям наконец-то досталось свежее мясо, их заголовки и сюжеты попали в большую прессу и выпуски новостей крупных телеканалов, и не только в стране, но и за океаном. Повсюду звучала одна и та же фраза: «Монстр с побережья задержан полицией». Следуя советам Мартини, я безвылазно сидел дома. Элиза поначалу держалась, но уже через две недели не могла заставить себя прикоснуться ко мне. Она была напугана внезапно вспыхнувшим интересом к ее персоне; страшнее всего были комментарии жителей городка, которые называли ее «невестой сына этого самого». Она стала смотреть на меня по-другому, как будто из-за случившегося с ее глаз спала пелена: и профиль какой-то не тот, и взгляд странный, и телосложение хлипкое… Я выбрал то же направление в науке, что и мой отец, и продолжал его исследования. Мне удалось добиться некоторых успехов и заткнуть рот завистникам, утверждавшим, что я всем обязан покровительству отца. Я много работал, ставя перед собой конкретные цели. С определенной точки зрения, я мог показаться клоном отца, его обновленной версией. У меня даже стали редеть волосы на висках, как у него. Элиза его хорошо знала. Она была поклонницей мексиканской кухни и часто, колдуя у плиты, следовала рекомендациям почтенного профессора Карло Марии Балестри, который знал всё обо всем, включая секреты приготовления деликатесов Центральной Америки. Когда выяснилось, что под личиной милого, добродушного коротышки скрывалось чудовище, это стало для нее шоком. Возможно, помимо ее собственной воли в ней зародилось подозрение, которое было тогда у всех: вдруг и я несу в себе семя зла? С такими мыслями трудно планировать совместное будущее и заводить ребенка. Еще полтора месяца назад она с нежностью смотрела на мой искривленный мизинец. Сейчас он казался ей печатью Сатаны. Признаваясь мне в этом, она плакала: у нее больше не было сил. Она с трудом заставляла себя выйти из дому. На улице ее сторонились, и даже те, кто здоровался, перешептывались у нее за спиной. Я не смотрел телепередачи на эту тему, не читал газетные статьи; она, наоборот, их смаковала. Еще бы, такое громкое событие. Городок будет жить им несколько десятилетий: теперь его главная достопримечательность – не лазурное море, не белый песок пляжей, а монстр с побережья. Элиза без конца извинялась, рыдания не давали ей говорить. Ей надо было спасать себя. Именно она внушила мне определенный ход мысли: однажды она вдруг сказала: «Кончится тем, что я тоже окажусь под замком в этом ящике». В лицее у меня был близкий друг по имени Маттео Лоренци. Мы оба увлекались сборкой моделей, но он был настоящий мастер-миниатюрист. Он начал этим заниматься еще в детстве, а к семнадцати годам стал королем пластилина. Часть своей комнаты он превратил в мастерскую. А его рабочий стол! Никакого сравнения с уголком стола, на котором я время от времени собирал модели самолетов, мало-помалу переходя на космические корабли. В моих глазах комната Маттео Лоренци напоминала мансарду художника. Меня приводили в восторг его инструменты: миниатюрный токарный станок, крошечные щипчики, даже кислородная горелка. Повсюду лежали листы миллиметровки с чертежами, сделанными от руки. Он пользовался для работы специальными очками с дополнительной увеличивающей линзой. Когда он усаживался за свой верстак, то надевал латексные перчатки, словно хирург перед операцией на открытом сердце. Его лицо мгновенно принимало серьезное выражение, и он прекращал разговор. Мне нравилось наблюдать за ним. Он сидел, низко склонившись над работой, подцеплял крючочком с тыльной стороны ладони крошечные комочки пластилина и налеплял их на остов из проволоки, закрепленный на пробке от шампанского. Часто поднимал голову, чтобы взглянуть на плакаты, висящие на стене напротив и изображавшие разнообразные человеческие тела. Женские и мужские фигуры, в том числе толстые и старые. Кисти рук, ключицы, глазные яблоки… Он отщипывал крохотные шарики пластилина, чтобы придать объем бедру или заострить верхушку шлема. Это была неспешная кропотливая работа, требовавшая максимальной сосредоточенности. Кто угодно умер бы от скуки, глядя на это зрелище со стороны. А меня оно успокаивало: все вдруг исчезало, значение имело только одно: получится или нет фигурка зверя или сапожок пирата-киборга с единственным громадным глазом во лбу. Здесь было два воинства, одно на стороне Добра, другое на стороне Зла. Добро олицетворяли воины в стиле фэнтези, с палицами, энергетическими щитами и лазерными пушками, висящими на плече. Воплощением Зла были инопланетяне. Шайка звероподобных мутантов, из которых одни напоминали рептилий, другие – гигантских слизней или пауков с огнедышащими панцирями. Все они стояли в застекленном шкафчике, похожем на музейную витрину. На каждого персонажа было заведено досье с указанием его роли, боевых навыков, оружия, слабых сторон… Приводились даже краткие сведения о его прошлом и происхождении. Все это Маттео записывал в альбом, который разрешал мне смотреть, предварительно убедившись, что я вымыл руки. Здесь же помещались фото участников обоих воинств анфас, в профиль, в три четверти и со спины. Их набралось уже очень много. Не хватало только сюжета, который бы все это объединил. Мы с Маттео часто говорили об этом. Он еще не решил, как будут называться обе армии и планета, где происходило действие. «Пока что я прорабатываю персонажей», – заявлял Маттео. Заниматься этим он начал в семь лет. Иногда брал одну из фигурок, успевшую затвердеть, и переделывал ей голову, а затем ставил на полку к остальным. Ближе к вечеру он просил меня помочь ему, и мы с ним придумывали новых воинов. У меня хорошо получалось подбирать им имена. Я очень гордился именем Джейсон Вуд, которым однажды в порыве вдохновения назвал заместителя командующего армией мятежников. Солдат удачи с роботизированной рукой, которая способна снести горы. В тот момент я сидел, склонившись над листом миллиметровки. Когда я произнес это имя, у Маттео загорелись глаза: дать имя воину – это было самое главное. В его воображении пластилин мгновенно приобретал нужную форму. Разумеется, на конкурсах моделистов он получал награду за наградой, просто отправляя фотографии своих миниатюрных армий. Он не выставлял эти кубки и памятные знаки напоказ, а держал их в углу шкафа. В мире, существовавшем за стенами дома, находились ненормальные типы, способные выложить целое состояние за шестисантиметровую фигурку Супермена от известного мастера. А Маттео Лоренци уже приобретал известность, несмотря на юный возраст и вечные конфликты с матерью: до недавних пор она с трудом выносила увлечение сына «игрой в солдатики». Каждое Рождество, каждый день рождения превращались в пытку: Маттео не хотел ни денег, ни одежды, ни скутер, а только новый набор инструментов. Или пластилин. Или пособия по анатомии. Когда пришел первый материальный успех, она словно проснулась: неужели на этих маленьких штучках можно заработать? Сын смеялся ей в лицо. В Америке и в Японии люди зарабатывали на них столько, что покупали себе виллы. А вот отец Маттео ничего не говорил. Потому что его не было. Отец Маттео покончил с собой, когда сыну было двенадцать лет. Я не спрашивал его об этом, а сам он эту тему не затрагивал. Но все в городке знали: однажды утром инженер Лоренци не пришел на работу. Его нашли после полудня в сосновой роще недалеко от пристани: он повесился. Мы с моим отцом часто говорили об этом. Меня интересовал простой вопрос: зачем? Окно, распахнутое во мрак. А ведь у этого человека были жена и сын, дома, хорошая работа… Но он ушел, как будто все, чего он добился в жизни, не стоило ломаного гроша. Он не страдал тяжелой болезнью в последней стадии, у него не было никаких серьезных проблем. Но Риккардо Лоренци покончил с собой. Мой отец устремлял взгляд в пустоту. Он не знал, что сказать. Обычно он с глубоким вздохом говорил: «Будь внимателен к своему другу. Или вот что: давай в ближайшие дни пригласим его на ужин?». Маттео казался обычным подростком, с заморочками и недостатками, присущими его возрасту. Что творилось в его душе, неизвестно. Быть может, детская игра в армию монстров и армию доблестных воинов помогала ему разобраться в себе, понять, где Добро, а где Зло. Он переносил в пластилин извечную борьбу между двумя мирами, придавал ей форму, присваивал имя и ставил перед ней задачу. Чтобы потом поставить в шкаф. Я тоже увлекся этой игрой. Регулярно бывал в доме Лоренци под предлогом, что помогаю ему делать домашние задания по латинскому и древнегреческому. «Ну ты и бездарь», – смеялся он, глядя на неуклюжие поделки, выходившие из моих рук. Но я уже втянулся, полюбил этот тихий уютный мир маленьких вещей. Оставив наполовину собранную модель в коробке, я корпел над изготовлением инопланетных чудищ. За окном могли сыпаться бомбы, но мне было не до того: я лепил головной убор для космического корсара. Я дважды обмотал голову корсара проволокой, и у меня получилось что-то похожее на шапку, хоть и сидела она криво. Вот оно, мое собственное маленькое чудище. Нечто, живущее у меня внутри, похожее на меня. Выходит, я даже любил их, эти свои уродливые миниатюры. Пусть краска на них ложилась комками, поверхность бугрилась, а деталям недоставало изящества – они были моей фотографией. (Приятно думать, что сегодня Маттео Лоренци – главный художник крупной компании в Лос-Анджелесе. Одна фирма приобрела его миниатюрные армии Добра и Зла и создала на их основе видеоигру. Теперь эти персонажи, возникшие из бездны горя и одиночества, живут в домах у миллионов мальчишек. Союзники прыщавых подростков во всем мире, они стали для них отдушиной, а быть может, даже спасением.) Элиза ушла, и я стал следить за Лаурой. Где-то во внешнем мире бушевали бури слухов о монстре с побережья. А я лепил миниатюры: ее лицо, каким увидел его на той фотографии. Я покрывал пластилином пластмассовый череп величиной с ноготь, пытаясь добиться сходства. Я мог сверяться только с воспоминанием, смутным, как туман, застилающий глаза при обмороке. Иногда я ошибался настолько, что держал в руке голову умственно отсталой девочки. Или незнакомки, живущей где-то далеко, возможно, воспитательницы детского сада из Австралии. А порой мне все же что-то удавалось. Например форма скулы. Или тень от тени той едва заметной улыбки, которая когда-то так меня поразила. В такие моменты я пугался самого себя: неужели я похож на человека, державшего ее в плену? Неужели и мне нужна кукла, с которой я могу нянчиться? В такие моменты я обдирал с головок пластилиновые лица, оставляя только кости. Потом просил у них прощения. Именно в этот период Мартини познакомил меня с Наиме. Сейчас она довольна, говорит, что мое решение – большой шаг вперед. «Новое имя – новая жизнь», – так она говорит. Я вылепливаю себя с помощью новенького удостоверения личности, но проволочный остов, из которого я возник, никуда не делся. «Это пройдет», – говорит Наима. Нужно набраться терпения, дать пластилину затвердеть. Впрочем, для жителей городка я тот же, кем был раньше: Лука Балестри. Никто, кроме карабинеров, не знает, что скоро мне пришлют водительские права, в которых указано другое имя. Что я стал кем-то другим. Иногда мне не хватает общения, и я читаю биографии знаменитых преступников. Среди них есть маньяки, уничтожившие сто девяносто человек. Есть и истории о сексуальном насилии, но их я пропускаю, мне интересны другие подробности. Стоит только заглянуть в интернет, как перед тобой откроются неисчерпаемые архивы уголовных дел, и в каждом – уйма данных: место рождения, рост, вес, способ убийства, список установленных жертв, место заключения. И дети. Последний пункт я читаю внимательнее остальных. Однако о детях говорится очень редко; наверное, потому, что им удалось уклониться от последствий, которые влечет за собой дурная слава, – книг, интервью, телепередач. Людям ужасно хочется знать, каково это – жить под одной крышей с убийцей. Такой информационный материал хорошо продается. Обычно те, у кого его можно получить, предпочитают оставаться в тени и зализывают раны. И не соглашаются за небольшие деньги появиться на четверть часа в ток-шоу и выворачивать перед публикой свою ДНК. То же самое относится к жертвам. Тех, кто выжил и после этого выставляет себя напоказ, можно сосчитать по пальцам одной руки. Остальные собирают обломки своей жизни и пытаются их склеить. В тишине. Что все еще поражает меня в Лауре, так это ее уверенная манера закуривать. И то, как привычно она управляется со своим айфоном. Когда ее похитили, она была ребенком и интернет находился на начальной стадии развития. Она была выключена из жизни на четырнадцать лет. За это время мир совершил гигантский рывок; но, судя по тому, как Лаура ведет себя на улице, она неплохо ориентируется в этом новом мире. Парень, с которым она встречается уже несколько месяцев, очевидно, ей подходит; он студент, изучает архитектуру. Три раза в неделю подрабатывает по вечерам официантом в ресторане. Они ведут себя, как все пары, гуляют по центру города, ходят в кино, иногда на концерт с друзьями. Потом идут к нему. В этот момент я прекращаю слежку. В день восемнадцатилетия я получил неожиданный подарок – собственное жилье. Я держал в руках документ, не вполне понимая, о чем идет речь. Отец захихикал. «Ну, что скажешь?» – спросил он наконец. А что я должен был сказать? Согласно этой бумаге, я становился собственником квартиры, в которой мы жили (то есть я в любом случае рано или поздно стал бы ее собственником). Я сказал спасибо, но, очевидно, не смог скрыть некоторого разочарования. Отец все еще посмеивался; он был в полном восторге. «Что бы ни случилось, эти стены у тебя уже никто не отнимет», – произнес он. Я удивленно взглянул на него: а с чего бы кому-то устраивать мне такую пакость? Но он больше не мог сдерживаться – вытащил из кармана брюк и положил на стол ключ. Ключ с логотипом «пежо». «Она твоя, – сказал отец. – Только не трепли мне нервы». Мы почти никогда не говорили о деньгах, это была тема, которая затрагивала в его душе какие-то особые струны. Возможно, она вызывала у него чувство неловкости. Я знал, что, хоть мы и не богаты, но вполне могли считаться обеспеченными. В начале каждого учебного года книги отца буквально сметали с прилавков. «Антропология пейзажа», «Иной: приобщение к мультикультурализму», «Исследование форм семьи и сходных структур» – эти и другие бестселлеры наряду с зарплатой ординарного профессора, гонорарами за участие в конференциях и симпозиумах, а также за выступления на телевидении существенно пополняли наш текущий счет. Долгие годы отец оставался одним из фаворитов в этом сегменте книжного рынка, его обхаживали многие издатели. Имя Балестри служило гарантией успеха. За права на книгу «Материальная и нематериальная культура» развернулось настоящее сражение. Договор, который он в итоге подписал, вроде бы выглядел самым обычным, но, когда Мартини показал мне сумму поступлений, я глазам своим не поверил. Иногда я думаю о его студентах. Ведь он вошел в их жизни, открыл перед ними новые горизонты. Этот человек с мечтательным взглядом, лишенный эгоцентризма, давал духовную пищу новым поколениям. Он умел на многие вещи взглянуть под особым углом зрения. В моем воображении эти юноши и девушки тоже составляют мне компанию. Молодежь, устремленная в завтрашний день, с огнем в крови. А чаши, в которые профессор Балестри щедро наливал им нектар знаний? Каково было узнать, что в них плавали капли яда? Возможно, сейчас некоторые чувствуют, что их отравили. Сегодня в каталогах издательств не найдешь книг профессора Балестри. Но в букинистических магазинах спрос на них велик: ими интересуются сатанисты и те, кто несмотря ни на что остался поклонником его работ; мировое научное сообщество высоко оценивает его вклад в науку. Извечный конфликт морали и гениальности. Иногда приходится слышать: «Возможно, даже Гитлер умел печь потрясающие торты». На что незамедлительно следует ответ: «Было бы лучше, если бы однажды вечером его мама, вместо того чтобы снять трусы, испекла тортик». Было бы лучше. Если слежка за Лаурой оставляет мне сколько-то свободного времени, я наскоро запасаюсь едой и сажусь в машину. Еду сорок минут, а потом сворачиваю с шоссе на проселочную дорогу, которая вскоре упирается в опушку леса. Участок с домом остался в моей собственности. Вначале я и думать не хотел об этом логове зверя. Но дом как будто звал меня. И вот однажды, два года спустя, я решился. Как это ни тяжело, но я должен увидеть место, которое посещал мой отец. Узнать эту грань его личности. Мне будет легче ее понять, если я вникну в детали. Я искал что-то необычное. Посреди участка, заросшего высокой травой, стоял скромный домик. Ива над ним разрослась, и ее листва смешивалась с зеленью давно не подстригавшейся живой изгороди. Справа от дома виднелся силуэт лодки: казалось, она вот-вот исчезнет среди волн. Чем-то это напоминало фотографию речной заводи в Луизиане. На калитке каким-то чудом сохранились остатки бумажной ленты, которой ее опечатали полицейские. Я чуть надавил плечом – и изъеденная ржавчиной задвижка упала. Я знал, что, перешагнув этот порог, войду в мир тьмы. И я его перешагнул. В первый раз я оставался там всего минут десять. Просто прошелся вдоль ограды, заросшей терновником. Кругом все заполонили сорняки. Ива от слабого ветерка покачивалась, словно голова великана. Шелест листвы звучал то громче, то тише, как голоса в хоре. А я разглядывал домик: жалюзи на окнах были опущены, их металл явно пострадал от сырости. Штукатурка начала осыпаться. Раздался стук: порывом ветра захлопнуло калитку. Словно сотни иголок впились мне в тело. Еще несколько метров – и я увидел боковую сторону дома. И часть контейнера. Некоторое время мы с ним смотрели друг на друга. Он был окружен деревьями, которые словно обнимали его ветвями. У меня в голове пронеслась мысль: если я хочу освободиться, придется раскрыть эту железную пасть. Но я не смог. Не помню, как я снова оказался в машине; сердце у меня колотилось, я включил первую передачу и унесся прочь, поднимая тучи пыли. Карабинеры терялись в догадках: кто приволок сюда этот контейнер? Когда? Быть может, вначале у преступника был сообщник? Эти вопросы так и остались без ответа. То, что на несколько километров вокруг не было никакого жилья, тоже не проясняло дело. Мой отец оформил этот участок в собственность в феврале 1979 года. За семь лет и шесть месяцев до моего рождения. В реестрах обнаружились разрешения на строительство дома и на подведение коммуникаций. Все было оформлено по закону. Выставлять участок на продажу было бы пустой тратой времени. Даже без «монстра с побережья» этот кусок земли на отшибе никого не заинтересовал бы. То же относилось и к квартире, которую я получил в дар на восемнадцатилетие. Более того, весь наш дом, а возможно, еще и соседние, был как зачумленный, и только дойдя до конца улицы, прохожие вздыхали с облегчением. Среди жильцов есть такие, кто не полностью выплатил взносы за квартиру, хотя она потеряла всякую рыночную стоимость. Ходили легенды о людях, будто бы слышавших со стороны лестничного пролета детский плач. Возможно, это хныкала капризная девчонка со второго этажа. Ее зовут Матильда. В школе одноклассницы напугали ее рассказами о призрачных голосах. Теперь она не спит по ночам – лежит с широко открытыми глазами, не зная, что привидение, которое лишает ее сна, – это она сама. Это словно черная туча, которая с каждой минутой сгущается: ты ждешь, что она наконец рассеется, но она так и висит над головой. Мои пожилые соседи целый день висят на телефоне: им страшно оставаться дома в одиночестве. Почтальоны вздрагивают, когда заходят в наш подъезд, и быстро рассовывают по ящикам корреспонденцию, придерживая ногой дверь, чтобы она не захлопнулась у них за спиной. Приводя в порядок участок, я как будто лепил фигурку из пластилина, только наоборот. Мне приходилось не добавлять недостающее, а устранять лишнее. Скошенную траву я охапками запихивал в нейлоновые мешки, которые отвозил в пункт раздельного сбора мусора. Выглядели мешки так, словно в них спрятаны трупы. Еще я разравнивал почву в садике, который перекопали карабинеры. Однажды нашел в земле монету 1983 года в сто лир. Первое время я занимался только участком. Самое трудное началось, когда я вплотную приблизился сначала к домику, а затем и к контейнеру. Я скашивал траву, низко опустив голову; как-то раз коса задела контейнер; раздался металлический лязг. А если бы изнутри кто-то откликнулся? При мысли о том, что придется возиться с моторкой, у меня тряслись руки. Как предположили дознаватели, с ее помощью отец избавлялся от тел. Однако следы пребывания в лодке девочек до похищения Лауры обнаружить не удалось. Лодка была зарегистрирована по всем правилам. При обыске нашли даже права на управление маломерным судном. В день, когда я решился зайти в домик, всю дорогу до участка я твердил себе: никаких колебаний, вставить ключ в замок – и все. Меня неотступно преследовал пугающий образ: переступая этот порог, я как будто заглядываю в пасть чудовищу. Контейнер был его желудком. До самого последнего момента я держался. Вставил ключ в скважину, и оставалось только его повернуть, но замок оказался тугим, и я чуть не сломал ключ, да еще и поцарапал костяшку указательного пальца. Я дал этому единственно возможное объяснение: дом не хочет меня впускать. «Нечего тебе здесь делать, убирайся», – внушал он мне. Но я не послушался. К замку не прикасались много лет, и он попросту заржавел; со второй попытки я открыл его и рывком распахнул дверь. Впервые за долгие годы в комнату хлынул солнечный свет. То, что я увидел, напоминало фильм ужасов. Пол был усеян разодранными книгами, клочками бумаги, кухонной утварью, битой посудой. Стол лежал на боку, столешницей к стене, старые пластиковые стулья были перевернуты ножками вверх. Один из навесных шкафчиков упал, вокруг валялись крышки, осколки стаканов. И повсюду – мышиный помет и пыль. Невозможно было понять, где кончалось усердие карабинеров, а где начиналась запущенность. Я принес из машины фонарик. Не двигаясь с места, обшарил его лучом стены: полка со сковородками, мойка, газовый баллон. Мягкий диванчик, из которого вылезали грязные клочья обивки, вспоротой во время обыска. Слева – буфет с оторванными дверцами. На полу – два пустых выдвижных ящика. Кроме книг, здесь не было никаких вещей. Только электрический нагреватель и вентилятор. Рядом с кухней-гостиной находилась еще одна комната. Двери не было. Больше мне ничего разглядеть не удалось. Поиски необычного – дело опасное: есть риск, что ты его найдешь. Я еще не успел сделать шаг внутрь дома, но уже понял: ничто здесь не говорит о нас. Обо мне. Я видел жилище незнакомца. Выбор мебели, стиль, в котором был оформлен дом, не имели ничего общего со вкусами моего отца, каким я его знал. Сплошная дешевка: жесть и фанера. По идее это должно было меня успокоить; очевидно, это место мало что для него значило, раз он не стал придавать обстановке индивидуальные, узнаваемые черты. Однако в доме были стол, мини-кухня, спальня. Иными словами, присутствовал необходимый комфорт, чтобы проводить здесь какое-то время. Возможно, даже жить несколько дней вдали от всего, за пределами привычной жизни. Оазис покоя с маленькой девочкой, запертой в нескольких метрах дальше. Я подумал о бесчисленных симпозиумах, научных командировках, конгрессах, выездных лекциях и конференциях, которые посещал отец. Каждый раз он возвращался измученным и не желал рассказывать о скучнейших ужинах, на которые его постоянно приглашали. Он звонил в один и тот же час, чтобы сообщить, что у него все в порядке. Я представил себе, как он звонит из автомата на ближайшей от участка автозаправке. А потом возвращается в свое тайное убежище и молча варит себе суп из пакетика. Я распахнул окно, и с оконной рамы посыпались жирные пауки. Только тогда я заметил, как сыро в доме: по стенам расползлось столько пятен, что они напоминали географическую карту. Спальня была вдвое меньше гостиной. Поперек односпальной кровати лежал перевернутый матрас проволочной сеткой наружу. Все для одинокой жизни. Семья побоку. Комод с выдвинутыми ящиками, пустой, как и двустворчатый платяной шкаф. В углу – маленькая настольная лампа с пластиковым абажуром, покрытым слоем налипшей грязи. В противоположном углу – стопка одеял и какой-то одежды. Ворох отсыревшего тряпья, наверняка кишащего насекомыми; из кучи выглядывали красная водолазка, какой я никогда не видел на отце, и пара пластиковых шлепанцев – ничего общего с бархатными домашними туфлями, которые он надевал дома. Крошечный туалет, похожий на чулан: только унитаз и умывальник. Душ – в потолке, под ним, на полу, отверстие для стока воды. Я попробовал открыть кран. Трубы ответили мне странным гудением. Очистив от мусора сад, я принялся за дом. Теперь я возил на свалку разломанную на части мебель. Приятно было бить по всей этой рухляди топором и ударами дубинки дырявить шкафу бока. Я не стал спасать даже то, что еще можно было спасти. Еще мне нравилось драить стены, отскребая с них грязь. Я решил выкрасить все, даже фасад, белой краской вместо бледно-желтой, которую когда-то выбрал мой отец. Положил плинтуса, заказал деревянные оконные рамы и ставни; покрасил их в светло-вишневый цвет, как и забор. С мастером, менявшим трубы и сантехнику, пришел помощник, плечистый угрюмый тип, похожий на гориллу, – мне было не по себе, когда он стоял у меня за спиной. Зато албанцы, которые делали ремонт на кухне и в спальне, вели себя так, словно понятия не имели о том, что здесь случилось. Как и парень, пришедший по объявлению о продаже лодки. Мое предложение отличалось предельной простотой: забирай лодку в том виде, в каком она есть, и делай с ней что хочешь. Ему было совершенно безразлично, что здесь держали в плену маленьких девочек, его заботило одно: сколько денег уйдет на ремонт лодки. Прицеп он тоже увез с собой. В конце концов нетронутым остался только контейнер. Вопреки ожиданиям первая ночь в отремонтированном домике прошла у меня спокойно. Я спал крепким здоровым сном. Возможно, я просто тянул время; но, прежде чем войти в железный ящик, я его перекрасил. Раньше он был коричневый, как вагон для скота (благодаря чему он был незаметен со стороны дороги), а теперь стал ярко-красным. Я легко и быстро справился с этим в одиночку. Это походило на откровенное признание: внешний облик многое говорит о содержании. Многое, если не все. Теперь меня редко видели в городке. Я приезжал, только чтобы достать из ящика почту. Взять кое-какие необходимые вещи – одежду, компьютер, инструменты и материал для миниатюрных фигурок. Соседи смотрели, как я выхожу из подъезда с коробками. Сами они, эти славные люди, украшение общества, не имели возможности последовать моему примеру: у них не было счета в банке, который позволяет при необходимости круто изменить жизнь. Не исключено, что мой отец предусмотрел и вероятность разоблачения. И заранее позаботился о моем будущем. А потом я понял: пора. Вскрыть контейнер оказалось нелегко. Замками слишком давно не пользовались. Пришлось повозиться, попотеть. Я пустил в ход все свои инструменты, но дверь не поддавалась, словно приваренная. Я сменил тактику. Попытался оторвать вертикальные полосы на двери, снова и снова дергал за них, рискуя получить внезапно оторвавшейся железкой по лицу. Наконец дверь приоткрылась: сквозь щель ничего нельзя было разглядеть, но я всунул туда монтировку и использовал ее как рычаг. Контейнер открылся с устрашающим звуком, похожим на нечто среднее между ревом и предсмертным воплем. На меня пыхнуло теплом, словно из пасти уснувшего дракона. Так бывает всегда: оказавшись наяву перед зверем, населявшим твои кошмары, испытываешь разочарование. Этот большой ящик внутри был абсолютно пуст – карабинеры обглодали его до костей. Пока шел процесс, Мартини рассказывал мне, что в этой тюрьме не было ничего пугающего. Никаких мясницких крюков, отточенных лезвий или чего-то в этом роде. Да, Лауру удерживала цепь, но она могла вставать с койки, чтобы справить нужду (здесь имелись два ведра с герметично закрывающимися крышками), выпить воды или съесть сухарик. Справа стоял небольшой стальной стеллаж, заменявший шкаф и комод. Напротив – письменный стол (отец приносил с собой книги, тетради и цветные карандаши) и лампа, свет которой просачивался через отверстие в двери. Я еще из домика сразу заметил этот белый кружок, похожий на отверстие от пули и четко выделявшийся в полумраке. Лаура не сошла с ума потому, что во время долгих перерывов между визитами тюремщика не сидела в темноте. Если только гроза не повреждала линию электропередачи – в этих случаях света приходилось ждать по нескольку дней. Полиция проверила счета за электричество. Расходовала его главным образом девочка, которая за эти годы превратилась в подростка, а потом в женщину. Раз в неделю ей доставляли батарейки для плеера. У нее скопилась большая коллекция записей с последними новинками. И все номера детского журнала сказок, выходившего дважды в месяц. Во время процесса Мартини сказал мне еще кое-что, из-за чего я вздрогнул: «Девушка утверждает, что за четырнадцать лет заключения твой отец не сказал ей ни слова». Однажды в воскресенье мы с ним поехали на машине, просто так, покататься. Я только что получил временное водительское удостоверение и был вне себя от счастья. Мне не терпелось продемонстрировать, чему я научился на уроках вождения. Получить в подарок новенькую машину и не иметь возможности ею пользоваться – это было ужасно. Я воображал, как распахиваю левую дверцу, чтобы сесть за руль, а отец впервые занимает место пассажира. «Сегодня я поведу». И начнется новая глава в моей жизни. Отец вел себя спокойно. Не сделал мне ни одного замечания. Промолчал даже перед светофором на виа Сальчета, когда я слишком резко отпустил сцепление, и мы заглохли на перекрестке, а позади ревели клаксоны. Меня охватила паника. Я уже предчувствовал позор поражения: сейчас я открою дверь, обойду вокруг машины и с пылающим от стыда лицом рухну на пассажирское сиденье, уступив место за рулем взрослому, – я, новичок, который заблокировал уличное движение. Отец сидел молча, неотрывно глядя вперед. Он добродушно улыбался, не обращая внимания на хамов позади, которые сигналили без конца, словно не видели буквы «У» на заднем стекле. Особенно старалась какая-то тетка в табачного цвета «фиате-панда», с нервозной собачонкой, вскочившей на приборную панель. Он заговорил только после двух моих безуспешных попыток тронуть машину с места: в итоге перед тем, как загорелся желтый, я взял себя в руки, и мы поехали. Он сказал: «Что-то я проголодался. Отвези меня куда-нибудь поесть». Возможно, в воздухе тогда присутствовали какие-то таинственные флюиды: очень скоро мы увидели маленькую закусочную, которой сейчас уже не существует, – на обочине регионального шоссе, всего в нескольких километрах от участка. Не знаю, почему я выбрал это направление, но, свернув с автострады, я пересек четыре полосы и покатил прямо туда, как будто услышал зов. Там было полно дальнобойщиков. Они сидели под навесом, увитым виноградом, а дальше простирались поля. День был ясный и солнечный, мы расположились за столиком на воздухе. Казалось, все это происходит в кино. Мы проехали не больше сорока километров, но машину вел я и чувствовал себя властелином мира. Мы оба молчали; отец в совершенстве владел искусством паузы; иногда его молчание бывало просто бесценным. Мы наслаждались новым измерением наших отношений. И только в конце обеда он сказал: «Что это у тебя там?» Я взглянул на свое плечо. И увидел веточку, которая, видимо, упала на меня с дерева. Щелкнул по ней пальцем, но она зацепилась за футболку. Щелкнул еще раз. И тут заметил, что она шевелится. Это было насекомое – палочник. Впервые я видел его так близко. Будь это паук, я вскочил бы, но эта букашка не вызывала у меня отвращения, какое я испытывал, например, к кузнечикам. Мне захотелось показать, что я могу преодолеть чувство брезгливости, и я остался сидеть с невозмутимым видом. Более того: я взял бумажную салфетку, снял палочника с плеча и осторожно посадил на стол. Он напоминал существо с другой планеты. Я видел похожих в шкафу у Маттео Лоренци, в составе армии Зла. Палочник неподвижно сидел на столе. «Как может существовать подобное создание?» – подумал я. Он и правда был совсем как веточка, при беглом взгляде не различишь. Кто знает, на скольких из них я успел наступить за свою жизнь, сам того не ведая. Сколько их носил у себя в волосах… И какая от них польза? Невольно задумаешься о целях природы: если на свете есть настолько странные живые существа, наверно, для чего-то они нужны. Возможно, они жили на земле еще до того, как человек высунул нос из первичного бульона. Несколько минут я наблюдал за палочником, потом решил сдуть его со стола, но тут на него сверху вдруг опустился стеклянный купол. Отец воспользовался миской, которая в закусочной исполняла роль пепельницы. Насекомое было в плену. «Мы могли бы забрать его домой», – сказал отец. Я посмотрел на него: – Зачем? – У меня никогда не возникало желания устроить дома террариум. Отец пожал плечами: – Чтобы был. Посмотрим, что он будет делать. А что он должен был делать? Он просто сидел тут – и все. Правда, вскоре он перестал притворяться веткой: начал двигать усиками, словно пытался оценить обстановку. К черту мимикрию: возможно, под угрозой его жизнь, надо что-то предпринимать. Нежных чувств он не вызывал – это вам не щенок с грустными глазами. И все же порыв отца показался мне странным; он вообще редко проявлял инициативу, предпочитая наблюдать за происходящим. Ни во что не вмешивался, не нарывался на конфликты. В конце концов он вернул миску на место. А я той же салфеткой взял незваного гостя и бросил в урну. – Какой ты чувствительный, – улыбнулся отец. Сегодня контейнер стал мастерской, где я леплю миниатюрные фигурки. Маттео Лоренци гордился бы мной. Письменный стол превратился в верстак; на полках стеллажа я храню свои самые удачные работы. Я создал целую миниатюрную армию из фигурок, изображающих Лауру в ее новой жизни: Лаура в черном пуховике и желтом шарфе на платформе метро, ожидающая поезд; Лаура среди толпы, в джинсовой мини-юбке и сланцах. Лаура во власти своих черных дыр, которые иногда уносят ее прочь из этого мира… Я творю ее заново здесь, в месте, где она была узницей.