Когда Лауре пора уходить, каждый раз происходит одно и то же: Мартина Канчелли злится и не хочет ее отпускать, чтобы не оставаться одной. Они заключают сделку: еще две минуты, потом еще сорок секунд, еще двадцать… Бывает, дело доходит до ссоры: Мартина Канчелли считает, что ее бросили, и застывает с обиженным видом, скрестив на груди руки. Не понимает, что от Лауры ничего не зависит. Не хочет понять. От мысли, что ей предстоит остаться в одиночестве, а потом до вечера сидеть в кафе «Орхидея», у нее окончательно портится настроение. Случаются приступы ярости. «Только о себе и думаешь. А еще клялась быть сестрой». Лаура чувствует, что у нее начинают пылать щеки: нет, это Мартина думает только о себе. Девочки выясняют отношения, а стрелки на часах бегут и бегут вперед. Пока не наступает момент, когда медлить больше нельзя и Лауре уже не до пререканий. Она вскакивает на ноги. Но лучшей подруге надо, чтобы последнее слово было за ней. Она слезает с вертушки и, опустив голову, убегает, словно говоря: «Это не ты от меня, а я от тебя ухожу». Лаура остается одна, раздираемая желанием немедленно помириться с подругой и терзаемая страхом, что ее отсутствие будет обнаружено. Она не в состоянии даже выкрикнуть что-то вслед Мартине. Только топает ногой, чтобы дать выход гневу. И цедит сквозь зубы: «Дура! Дура!» Потом уходит с площадки, пробираясь под деревьями, где тень. Чтобы ее никто не увидел. Доктор молчит. Лаура хочет встать, но он кладет руку ей на грудь. Это означает: лежи, тебе нужен отдых. Доктор не осматривает ее по частям, ему достаточно одного взгляда, чтобы понять, в чем дело. Лаура чувствует безмерную усталость, тело у нее словно налилось свинцом. Чтобы пошевелить рукой, ей нужно напрячься изо всех сил, да и то получается плохо. Все вокруг будто окутано густым облаком; стоит посмотреть в сторону – и стены тонут в тумане. Во рту стоит горький вкус, в носу свербит. Она чувствует, что у нее горят щеки. По всему телу бегают мурашки. Как в тот раз, когда она ела трубочку с вишневым вареньем: только что она стояла рядом с мамой у киоска, а мгновение спустя над ней уже склонился какой-то бородатый дядька. «Деточка, ты меня слышишь?» – без конца повторяет он. Так началась эта нудная история под названием анемия, с железосодержащими препаратами и бифштексами из конины, от одного вида которых ее выворачивает наизнанку. «Это при такой-то цене», – постоянно говорит папа. Два раза Лаура чуть не подавилась этими бифштексами. А этот новый доктор не говорит ни слова, он то появляется, то снова исчезает в густом тумане, который, как кажется Лауре, заволакивает пространство справа и слева от ее глаз. Он поправляет ей подушку. Трогает какой-то мудреный прибор, присоединенный к ее шее. Лаура хочет спросить: «Где мама?», но вместо этого издает какие-то нечленораздельные звуки, которые гулко отдаются в голове, словно она произносит заклинания, призванные отогнать страшные видения. Плохо не то, что Лауре не удается стряхнуть с себя оцепенение, приковавшее ее к постели; плохо, что ее застукали. Она не помнит, как шла через парк, переходила улицу и закрывала калитку. Она упала в обморок еще раньше и, возможно, в падении сбила с ног какую-нибудь старушку, шагавшую по тротуару. И причинила неудобство маме, которой пришлось прервать разговор по телефону. Счета она давно не проверяла. Во всем виновата ее лучшая подруга. Ушла и бросила ее одну, и теперь в желудке у Лауры такая тяжесть, словно там лежит кирпич. Лауре приходится глотать яд, но это плохо у нее получается, как и у отца, который до конца ужина сидит, не поднимая глаз от тарелки. Все это – анемия, злость, призраки и ссоры из-за счетов – иногда становится таким невыносимым, что Лаура теряет сознание. «У нее повышенная возбудимость, это сыграло свою роль», – сказал бородатый доктор, когда она, уже очнувшись, сидела в постели и сосала карамельку. А этот, новый, сильно потел. Наклонился над Лаурой, чтобы что-то там поправить, а у самого капли скатывались по носу и падали ей на лицо. Одна соленая капля попала прямо на губы. Лаура машинально сглотнула каплю, что привело в движение спрятанный у нее внутри механизм, о существовании которого она до сих пор не подозревала. Крошечная частица слюны оцарапала ей горло, словно в него затолкали кучу острых камней. В конце концов она понимает, в чем дело, но не может об этом сказать: ей хочется пить. Так или иначе, доктор должен это заметить. Но он только стягивает ей руку резинкой, как делают, когда берут кровь из вены. Это неприятно, хоть и не больно, кожа теряет чувствительность. Она отводит взгляд: от вида шприца у нее учащается сердцебиение. Единственное, чего ей сейчас хочется, это вернуться домой. А еще – увидеться с Мартиной Канчелли и сказать ей, что лучшие подруги так не поступают. И разорвать клятву, которая их связала, – быть как сестры. Хотя если она это сделает, то останется совсем одна. Ну и пусть. Он не смотрит на Лауру, поэтому и она не смотрит на него. Лежит, отвернувшись к железной стенке, но не прикасаясь к ней, потому что стенка жжется. Оборачивается, только когда он выходит вынести мусор. В эти мгновения она через раскрытую дверь видит свет. Сперва это сплошной белый прямоугольник, но потом она различает фигуру, которая становится все меньше, а затем исчезает. Мало-помалу глаза привыкают к свету, она узнаёт увиденное. Угол дома, похоже, водосточная труба. Одно-два дерева, маленький палисадник, забор. А дальше – ничего, ни домов, ни изгиба холма. Только поля. И небо. Изредка пролетит птица. Шум воды, которую набирают в ведра. Негромкий кашель. Он возвращается, и девочка опять поворачивается к нему спиной. Она пробовала притворяться сумасшедшей, рвать на себе волосы, истошно орать, пинать ногами железную стену. Но это не помогло. Однажды она впала в такое бешенство, что перевернула оба ведра, в которые справляла нужду. Он смотрел, как смешиваются нечистоты. Смотрел с лишенным выражения лицом, как слабоумный. Затем вышел, не обращая внимания на ее вопли, закрыл за собой дверь – и все. Минуту спустя раздался звук включенного мотора, затем – знакомое шуршание колес по гравию. Чтобы научить ее правилам поведения, он всегда применяет один и тот же метод: не обращать внимания. Оставляет Лауру вариться в собственном соку. Если она что-то ломает, он уносит обломки, но сломанную вещь не заменяет. Брошенную на пол еду не подбирает, пока в ней не заведутся черви; ему безразлично, что поднимется вонь – а в жару это происходит быстро. Так было и в тот раз, когда она перевернула ведра. Он не убирал два дня. Чтобы сделать свои дела, Лауре приходилось ступать в нечистоты. Она набросала сверху бумажные носовые платки, но главное убрать не удалось. Когда он приходит, то первым делом вносит таз с водой, губку и мыло, сменную одежду и зубную щетку. Ставит все это за кроватью и уходит. Дальше Лауре надо спешить, времени у нее мало. Кажется, ее кожа страдает от жажды сильнее, чем она сама: стоит коснуться пены – и она стряхивает с себя дремоту, полузабытье долгих часов одиночества. Она торопится, потому что не хочет, чтобы он видел ее голой. Хотя ему вроде бы неинтересно ее разглядывать: он возвращается и все забирает, не замечая, есть на ней футболка или нет. Затем убирает мусор. После этого приносит и расставляет коробки печенья и бутылки воды. По количеству принесенного Лаура определяет, как много времени проведет в тишине до его следующего прихода: чем больше провизии, тем дольше продлится одиночество. * * * Вначале она считала дни. Потом перестала: все равно они похожи один на другой. Передвигается она медленно; раны от ошейника затянулись, но, стоит лишний раз шевельнуться, они снова откроются. Однажды она сказала ему об этом, но он сделал вид, что не слышит. Потом вернулся с марлевыми компрессами и перекисью водорода. Лаура позволила ему лечить себя. Это единственные моменты, когда он к ней прикасается: если надо наклеить пластырь или потрогать лоб, чтобы проверить, нет ли температуры. Пока он лечил ей раны от ошейника, она могла взять ножницы и воткнуть ему в глаз. Возможно, поэтому он и оставил их на кровати, на самом виду, – чтобы испытать ее. Он постоянно подстраивает ей такого рода ловушки и удовлетворенно хрюкает, если она выдерживает испытание. В этот раз тест был несложным; Лаура вовремя сообразила: если причинить ему вред, это ничего не даст, а наоборот, обернется против нее. Если незнакомец умрет, умрет и она. Но не сразу, а спустя долгие дни и часы, в невыносимой вони от переполненных ведер. Этот человек применил какую-то магию: он сделал ее своей пленницей. И Лаура должна молиться, чтобы с ним ничего не случилось, если она хочет дожить до следующей недели. Он приносит ей подарки. Лаура рассматривает их, только когда наступает полная тишина, как будто стены ее тюрьмы обиты ватой, поглощающей все звуки, кроме жужжания вентилятора. Она старается не сдвинуться с места ни на миллиметр; тишина, наваливающаяся на нее, – словно мост между дыханием света и одиночеством, иногда длящимся долгие дни: продлевать этот мост – игра, в которую она играет сама с собой. Чем дольше он простоит, тем дольше она пробудет на пороге своей клетки, не входя в нее. Но тишину может нарушить что угодно: звякнет одно из звеньев цепи, скрипнет пружина матраса… Любой, даже едва слышный звук, – и конец всему. Лаура снова заперта в клетке. Он приносит ей альбомы-раскраски, книги. Журналы для девочек более старшего возраста, со свежими сплетнями о невестах знаменитых актеров и певцов. Ручки, карандаши. Цветные мелки… Вначале Лаура решила, что не прикоснется к ним, как прежде пыталась – и даже сейчас иногда пытается – не прикасаться к еде. Но она каждый раз терпит поражение: голод и жажда сильнее. Она открывает шкаф, грызет печенье, пьет сок, и ей плевать, что она потерпела поражение. Он возвращается и видит, что альбомы и журналы разбросаны по полу. Он явно раздосадован, однако не расстроен. Не глядя на нее, он как будто произносит: «Тебе ведь здесь жить». Вместе с тем он вроде бы доволен: Лаура смирилась со своим положением. Об этом красноречиво свидетельствуют полные ведра. Такое же поражение ждет ее и с его подарками: приступ отчаяния проходит, а минуты, как раньше, бегут одна за другой. Лаура озирается и видит, что, несмотря на ее рыдания, ничто не сдвинулось с места даже на миллиметр. Это стоит ей таких усилий, что она незаметно для себя погружается в сон, а открыв глаза, начинает все сначала. О том, день снаружи или ночь, она узнаёт, отлепив клейкую ленту и заглянув в отверстие, через которое проходит электрический кабель. Но она не всегда это делает: если кругом тьма, ей становится еще страшнее, хотя в комнате ничего не меняется. Потом, после долгих мучительных часов, происходит невероятное: ей становится скучно. Скука представляется ей неподвижным озером, в котором нет никакого движения: ни одна рыба не плеснет хвостом, ни малейшая рябь не нарушит ровную гладь воды. И Лаура впадает в такое же состояние. Приходится чуть ли не заставлять себя почувствовать хоть какое-то волнение: надо же чем-то заполнять время. Чтобы вернулась прежняя тревога, надо выспаться, а сна ни в одном глазу. Именно в такие моменты она начинает перелистывать альбомы. В них то же самое, что в тех, которые остались дома: игры и упражнения. Кружочки с цифрами, которые нужно соединить между собой. Математические задачки. Над этими задачками она размышляет подолгу и на какое-то время забывает обо всем остальном. Потом заглядывает в ответы и страшно злится, если ошиблась. Все страницы с викторинами и задачками яростно перечеркнуты, но именно эти страницы она любит больше всего, потому что они скрашивают ее одиночество: хоть какое-то движение в безнадежном застое. Если бы она рассказала об этом в школе, никто бы ей не поверил. С его уходом исчерканные альбомы исчезают, а на письменном столе появляются новые. Это еще одна причина, по которой Лаура с самого начала отказывалась ему подчиняться: он строит из себя учителя, дает ей задания и ставит отметки. Если она справляется, то в следующий раз получает премию – шоколадку или набор перчаточных кукол. Или новый пенал. Так у нее появилась Мартина. Она единственная, с кем Лаура разговаривает. У нее белокурые косы, и она умеет открывать и закрывать глаза. Если нажать кнопку у нее на руке, она говорит: «Я тебя люблю». Или: «Я хочу есть». Или: «Мама, возьми меня с собой». Но Лаура почти никогда этого не делает. Ее больше интересует другая кнопка, у Мартины на груди, под сиреневым платьем. Если нажать ее и не отпускать, кукла будет повторять все, что говорит Лаура. Иногда Лаура рассказывает ей сказки, которые придумывает сама. А Мартина повторяет их отдельными фразами. Она думает о родителях. Зовет их во весь голос, но железо слишком толстое, не пропускает звуки. В грозу кажется, что комнату пинает ногами толпа сумасшедших; спустя несколько минут у нее возникает ощущение, будто этот грохот сотрясает все ее тело, и уже невозможно разрисовывать тетради или перешептываться с новой подружкой. В такие моменты Лаура съеживается, зажимает уши и начинает читать вслух стихи и считалки, чтобы они отдавались в голове и заглушали адский шум, доносящийся снаружи. Или вспоминать свою прежнюю жизнь. Иногда это ей удается настолько, что она впадает в полусон. И заново переживает конкретные эпизоды семейных ужинов, когда из-за любой мелочи вспыхивала ссора: достаточно было капле вина попасть на скатерть – и еда во рту у Лауры превращалась в цемент. Ее сотрясает дрожь, и она возвращается к реальности. Получается, что для утешения ей приходится вспоминать что-то плохое; стоит ей это осознать, у нее в животе будто начинают рваться бомбы. Особенно когда она замечает, что лицо мамы расплывается. С папой дело еще хуже: его лицо похоже на выцветший рисунок. Они ей снятся, но это мало помогает – образы родителей тускнеют и все больше отдаляются. Возможно, они все еще ищут ее. Или смирились, потеряв надежду, что она когда-нибудь вернется. Тем временем из комнаты исчез вентилятор, но появились вторая майка и пижамные брюки. А еще легкое одеяло. И колготки, которые она, впрочем, не надевает. Говоря с куклой, она произносит фамилии учеников, как делала учительница Пина во время переклички: «Бальдуччи, Больдрини, Виллорези, Джовани, Канчелли, Марки, Меландри, Фавилли…» и так далее, до Финаморе. Мартина повторяет за ней. Лаура закрывает глаза и выпаливает: «Здесь!» И видит себя, в переднике, за передней партой. Ощущает запах ластика и только что отточенных карандашей. Ее лучшая подруга краснеет до ушей, глядя на Мирко Тани: тот вынул стержень из шариковой ручки и использует ее как духовую трубку для стрельбы шариками из жеваной бумаги. Задания в книгах, которые она получает, становятся все сложнее. Над некоторыми голову сломать можно. Вот, например, задача про забор. «Крестьянин решил возвести ограду вокруг своего поля. Каждый день он вбивает 1 колышек, а его сын – 3 колышка. Каждое воскресенье к крестьянину приходит друг, чтобы помочь с возведением ограды и вбивает 2 колышка (но только по воскресеньям!). Если учесть, что для возведения ограды нужно вбить 50 кольев, сколько дней понадобится крестьянину, чтобы завершить работу?» Страницы с решениями в книге нет: она вырвана. Теперь, написав ответ, Лаура не может проверить, правильный он или нет, не может узнать, на сколько она ошиблась – на много или на чуть-чуть? Это выясняется позже, когда на шкафчике появляется стаканчик с нутеллой или комикс про Смурфиков либо не появляется ничего. И вместо абрикосового сока – просто вода. А если она показала себя полной дурой – вода без пузырьков. От холодного железа становится еще холоднее. У Лауры под ошейником надет толстый шерстяной шарф, на ногах – три пары носков. На письменном столе – пластиковая елочка с красными и синими шариками. И деревянный рождественский домик-календарь с открывающимися окошками, на которых написаны даты. Когда он появился, первые два окошка были уже открыты и в них лежали ириски. Лаура поняла: сегодня 3 декабря. Приятная вещица этот календарь, такой старинный, уютный. Только вместо камина с потрескивающими поленьями в комнате маленький электрообогреватель, с которым она почти разговаривает: он стоит совсем близко. Декабрь. Когда она думает об этом, у нее внутри словно открывается бездна, которая ее засасывает. Четыре месяца. Несколько дней назад у нее опять начались приступы безысходного отчаяния. Даже поднялась температура. Она справилась с этим, хотя какое-то время провела в полузабытьи, а когда ненадолго приходила в себя, ее рвало. Зато в бреду она видела свою прежнюю комнату и маму, которая, наклонившись над ней, вытирала ей лоб марлевой салфеткой. «Мне приснился страшный сон». И мама, почему-то довольно улыбаясь, отвечала: «Ну ничего, поспи еще». Затем Лаура открыла глаза: рядом с ней, под промокшим от пота одеялом, лежала Мартина. Она нажала ей на грудь. «Ты не одна», – произнесла кукла. Когда Лаура прошептала эту фразу? Она не помнила. «Я останусь здесь на всю жизнь?» – спросила она его в последний приход, когда он осматривал шкафчик. Как обычно, он при этом делал заметки в блокноте – очевидно, это был список вещей, которые он должен купить и принести в следующий раз. В ответ – молчание. «У меня анемия. Мама давала мне капли, которые пахнут ржавчиной». Он перестал писать. Но не отрывал взгляда от шкафов. Глубоко вздохнув, что-то записал в блокнот. Затем подошел к письменному столу и сунул под мышку комиксы и альбомы, которые принес в прошлый раз. «Как тебя зовут? Почему ты держишь меня здесь?» Он повернулся к ней спиной и вышел. Секунду спустя хлопнула дверца машины. Сколько же всего появилось тут перед Рождеством. Пакеты, пакеты. Банки варенья, пачки печенья и бисквитов. Апельсины, орехи, сетки мандаринов. И даже носок для Санта-Клауса. Ящики бутылок с минеральной водой, молоком и соком громоздятся чуть ли не до потолка. С каждым новым поступлением провизии у Лауры щемит сердце: как давно она здесь! Ее единственное утешение – книги, которые дождем сыплются на стол: загадки и упражнения составят ей компанию. Три упаковки батареек: значит, Мартина не останется немой. И еще коробка, перевязанная красной ленточкой. На этот раз игра в молчанку длится недолго. Как только Лаура слышит шуршание гравия под колесами, она кидается к коробке. Согласно календарю, сегодня только 22 декабря, но ей не терпится узнать, что там. Если это ловушка, тест на терпение и выдержку, то она заранее готова признать свое поражение. Плеер. Синий, последней модели. Когда лента кончается, не нужно вынимать кассету, чтобы перевернуть ее на другую сторону, это делается автоматически. А еще есть кнопка, которая включает радио. Лаура тут же нажимает на нее, но сигнал слишком слабый, мешает железная стена. Сквозь треск мгновениями прорывается какой-то замогильный голос, который вместо утешения вызывает у Лауры дрожь. В папках, помимо обычных упражнений, еще кассеты с записями. Лаура тут же открывает одну из них. На ней записаны две сказки – «Новое платье короля» и «Крысолов из Гамельна», и приложен маленький блокнот с картинками. Лаура нажимает на кнопку. Раздается музыка. Чей-то голос произносит название сказки. У Лауры перехватывает дыхание: впервые за долгие месяцы она слышит человеческий голос. «Много лет назад жил-был на свете король…» А вот картинку она рассмотреть не смогла: глаза застилали слезы. Лаура берет с собой под одеяло носок для Санта-Клауса. Сует в рот карамельку. Мартина лежит рядом, глаза у нее закрыты. Закрывает глаза и Лаура, пока король поручает обманщикам соткать для него чудесную ткань. Благодаря ее свойствам он сможет узнать, кто из его сановников не на своем месте, кто умен, а кто глуп. Лаура нажимает на кнопку STOP. «My name is…» У нее не получается сказать это так, как говорит женский голос на кассете. Она слушает, как эти слова повторяет за ней Мартина: «My name is…» Потом надевает наушники, слушает еще раз: «My name is…» Ничего не поделаешь, это другая планета. В предрождественском календаре давно открыто последнее окошко. Может, три дня назад, а может, сто. Мусорная корзина переполнена. Лауре приходится утрамбовывать бумажные и пластиковые упаковки, чтобы они поместились в корзину и крышка аккуратно закрылась. Иногда над головой пролетают вертолеты. Или раздается рев низко летящего самолета. У Лауры перехватывает дыхание. Но рев затихает где-то вдали, а она остается здесь. Это одна из двух возможностей ощутить, что там, снаружи, все еще живут люди. Другая возможность – радио. Она заметила, что, если плеер с приемником стоит в углу, у изголовья кровати, его можно настроить на какую-то станцию, хотя иногда слышится треск, а голоса превращаются в карканье, словно говорят роботы. К тому же надо сидеть неподвижно: стоит шевельнуться – и все пропадает. На письменном столе осталась только одна батарейка. Хорошо слушать записи на кассетах, но батарейки слишком быстро разряжаются. По радио много разговаривают. Когда начинаются новости, у нее замирает сердце: «А вдруг скажут обо мне?» Но этого не происходит. Она слушает сообщения о пробках на Большом транспортном кольце (хотя не знает, что это такое), рекламу йогуртов. Потом звонки слушателей: Сильвии из Флоренции, Джанни из Бари (где это?). Эти люди существуют на самом деле, и она слышит их в ту самую минуту, когда они разговаривают. Хотя вообще-то она ждет, когда зазвучат песни. Мартина смотрит на нее осуждающе. Ее огромные голубые глаза без слов предупреждают: не будешь экономить батарейку – останешься в тишине. То же самое можно сказать о еде: часто Лаура ест от скуки. Лимонад давно кончился, потому что она только его и пила, а к воде не притрагивалась. Может, это самовнушение, но ей кажется, что ошейник стал теснее, чем раньше. Мартина смотрит на нее, словно говоря: «Это как в той сказке. Сперва тебя откормят, чтобы ты разжирела, а потом зажарят и съедят. Вот для чего все это нужно». «I am. You are. He is. She is. It is. We are…» Похоже на молитву: от бесконечного повторения слова теряют смысл. После грозы прошло два дня, об этом ей поведало отверстие, через которое проходит кабель. У нее больше нет наушников, нет Мартины. Передвигаться в темноте хуже, чем не двигаться вовсе. Звякает цепь. Лаура думает об одном: лишь бы не опрокинуть ведра – тогда по полу разольется вонючая лужа. Ощупью она добирается до шкафчика с едой, открывает коробки: все кончилось, даже варенье. Возможно, она умерла, только еще этого не поняла. Кругом такая глубокая тишина и такая непроницаемая тьма, что она кажется себе призраком. Но ужаснее всего другое: она больше не думает о родителях. Когда она осознаёт это, у нее перехватывает дыхание, как бывает на пляже, когда в тебя бросят шариком, наполненным водой. Она напрягается, пытаясь вспомнить сцены, которыми подолгу мысленно любовалась, словно сокровищем. Вскоре ей это надоедает; ее мысли уже вернулись сюда, в это место, не похожее ни на одно другое, сделанное из ничего: она дышит, она здесь. Она перетерпела все страхи, выплакала все слезы. Хватит, она больше ни о чем не хочет знать. Делает шаг вперед – и на что-то наталкивается: ею овладевает сонное отупение; она живет, но не настоящей жизнью. Шуршание колес по гравию доносится до нее как из другого измерения. Распахивается дверь. Открывается белый прямоугольник. В комнату врываются солнечный свет и ледяной воздух. Она видит, что стоит совсем не в той части помещения, где ей казалось. Первое, что она ощущает, – колющую боль, пронзившую ее с головы до пят. Она хватает воздух ртом, как будто до этого дышала через соломинку. Смотрит на свои руки и не узнает их: ей кажется, что в одно мгновение они превратились в пепел. «Дневник сорванца», «Приключения Пиноккио», «Остров сокровищ». Появилась и еще одна книга: «Барон на дереве». Мартина выслушала ее целиком, до конца. «Хочу еще», – говорит она. И Лаура начинает читать по второму разу. Она смотрит на него: он совсем пал духом и хнычет. Это старик, и ей, быть может, его даже жалко, хотя он обращается с ней как с животным, держит на цепи. Он в полной растерянности, не понимает, что произошло, не знает, что делать… Лаура, сжимая в объятиях Мартину, смотрит, как он скребется в дверь. Когда он вошел и потянул ее закрыть за собой, налетел порыв ветра, и дверь, лязгнув задвижкой, захлопнулась. Так обычно бывало, когда он уходил, но на этот раз он остался внутри. И вот она наблюдает за его отчаянием, за тем, как он сражается с железной стеной, тяжело дыша и бормоча непонятные слова. «Ты сам попал в западню, которую устроил для меня, – думает она. – Ну и как тебе это?» Он снимает очки. Скулит, точно зверек. Когда смотришь на него из глубины контейнера, это даже забавно. Внезапно он впадает в бешенство, бьет кулаком по железу. Потом бросается на пол, спиной к стене. Роется в карманах, перебирает на ладони монеты, ключ, что-то еще. Но не находит того что нужно. Смотрит на запасы еды, на остальное: все в порядке. Ведра чистые. Слегка пошевелившись, Лаура случайно задевает руку Мартины. И в комнате раздается жалобный кукольный голосок: «Я люблю тебя». Теперь окончательно ясно: никто не придет им на помощь. Молитвы будут услышаны, но не все: старик умрет. С Лаурой, правда, случится то же самое, только она решила, что не прольет ни слезинки. Она не заговаривает с ним, и ей кажется, что молчание – это оружие у нее в руках. Приятно сознавать, что из них двоих она оказалась лучше подготовлена к роковой случайности. Он часто дышит, стараясь успокоиться. И не сдается: ухватившись за железо, встает на ноги. Внимательно разглядывает замок, дверные крепления. Пытается надавить на дверь плечом то в одном, то в другом месте. От дыхания у него изо рта выходит пар. Кажется, он роняет что-то вроде: «Боже милостивый…» Лаура замечает на пальце обручальное кольцо: значит, у него есть жена. Жива ли она? Знает ли о том, что делает муж? Есть ли у них дети? Быть может, там, снаружи, его кто-то ждет. Никогда еще Лаура не видела такого удивительного зрелища: она наблюдает за происходящим со своей кровати, словно из кресла в кинозале. Он снимает куртку и опускает ее на маленький комод у самой двери, до которого она не может дотянуться: цепь слишком короткая. У него красивая рубашка; он расстегивает пуговицы на манжетах и закатывает рукава до локтей. Ослабляет узел галстука, как будто ему не хватает воздуха. Сосредоточивается. А потом руки у него бессильно падают: он не нашел ни одной щели, ни единого выступа. Наверное, было бы понятно, если бы Лаура пришла в отчаяние, как в первый день, разбила в кровь костяшки пальцев и колотилась головой о железную стену, пока не упала бы без чувств. Но она спокойна. Сегодня его очередь стать жертвой кошмаров. Один из этих кошмаров – она. Своим молчанием она обгладывает его до костей, причмокивая от удовольствия. Он закрывает лицо руками; плечи у него вздрагивают. Он так напуган, что ведет себя, как ненормальный. Он отнимает руки от лица, и она видит, что он не плачет, а трясется от смеха. Интересно, думает Лаура, что останется от них обоих, когда их найдут через сто лет. Он продолжает смеяться. А потом вдруг дотрагивается до двери – и дверь с привычным лязгом открывается. В клетку проникает сумеречный свет. Он приводит себя в порядок, застегивает манжеты, поправляет воротничок рубашки. Все это он проделывает спокойно, даже начинает насвистывать. Надевает куртку, отбрасывает назад волосы. Подбирает папку с бумагами и сует под мышку. Спектакль окончен. Эксперимент прошел успешно. Теперь Лаура знает две вещи. Первая: если она захочет умереть, то примет смерть, не делая из этого трагедии. Вторая касается его: он злой. Мартина Канчелли по-прежнему живет в своем 167-м Западном квартале; в школе, на перемене, когда мимо нее по коридору проходит Мирко Тани, сердце у нее выпрыгивает из груди. Интересно, кто теперь сидит с ней за одной партой. Может, эта противная Меландри, у которой все лицо в веснушках? Лаура от них далеко – она с головой ушла в приключения Тома Сойера и Оливера Твиста. С волнением постигает сердечные тайны сестер Марч. Сидит на уроках с Боттини, Гарроне, Деросси, Коретти… Весь известный ей мир уместился здесь, в книжном шкафу, который появился на исходе зимы. Кассет с уроками английского у нее двадцать три, с музыкой – четыре, со сказками – двадцать шесть. Есть еще географический атлас; карты в нем раскладываются, и страница увеличивается вдвое, а то и втрое. Она знает, где протекает Миссисипи; Аляска кажется ей грязной лужей, протянувшейся почти до самой Сибири. Иногда она берет Мартину и, показывая пальцем место на карте, говорит ей: «Я родилась здесь». А вот где они с куклой находятся сейчас, Лаура сказать не может. Она читает книги вслух. Этим она хочет показать самой себе, что все еще существует, хоть и превратилась в туманный, расплывчатый образ. По радио передают песни, которые ее одноклассницы слушают после того, как сделают уроки. Песни вообще-то глупые, особенно итальянские: любовь, любовь и любовь. Те, что исполняются по-английски, интереснее. Лаура в восторге, когда ей удается разобрать слова, выученные по магнитофонным кассетам. А еще она произносит те же слова, когда читает детские книги на английском языке. «Вокруг света за восемьдесят дней». «Акула в парке» с чудесными картинками. Даже в «Сказках на ночь для малышей» есть страницы, от которых невозможно оторваться. А потом у нее появляется «Властелин колец». Если раньше в качестве поощрений Лауре доставались сладости, то теперь ей нужны книги. Она умеет выполнять задания с молниеносной быстротой, и притом без единой ошибки: в награду она получает «Меч Шаннары», «Волшебное королевство Заземелья», «Воспламеняющую». Она читает их вслух по ночам, и Мартина слушает ее с открытыми глазами. По радио без конца болтают о наступлении нового тысячелетия. Через два дня, 23 апреля, – Пасха. Это значит, что осталась ровно неделя до дня ее рождения. Ей не хочется думать об этом: она берет блокнот и пытается писать небольшие работы по истории и географии. Ее слабым местом остается математика, но с этим она ничего не может поделать, ее мозг работает по-другому. За это он ее не наказывает. Напротив, приносит книги, которые не противоречат ее интересам. Сейчас, например, она читает очередной выпуск «Великих цивилизаций Древнего Мира». Лаура знает, что это ей дает: защиту от одиночества. Иногда она чувствует себя дрессированной обезьяной, потому что постоянно готовится к важному экзамену, который все откладывается. Ей бы сейчас сидеть в детской вместе с Мартиной Канчелли, одевать и раздевать Барби, а вместо этого она пишет на двух страницах краткий очерк о расцвете Ассирии, которая завоевала Вавилон, Анатолию и Иерусалим и даже покорила Египет. Зачем ей это нужно? Затем, что это единственный способ как можно скорее получить последний роман «Саги о Копье». Или второй роман о приключениях Лиры Белаквы, которая решила вслед за отцом перейти внезапно открывшуюся границу между мирами… * * * Если верить учебнику анатомии, ничего страшного не происходит: отделяется поверхностный слой эндометрия, от этого не умирают. Просто уменьшается уровень эстрогенов и прогестерона в организме. В результате выделяется кровь коричневого цвета, похожая на темперу. Встав с постели, Лаура подумала, что сходила под себя; боль внизу живота такая же, какая бывает, когда надо срочно снимать крышки с ведер. От этого не умирают, но все равно противно. И потом ей почему-то стыдно класть испачканное полотенце в сумку с грязным бельем. Хочется скрыть это от всех. По радио сквозь шум и треск прорываются последние новости. Сегодня 9 июня. Освободили Клементину Кантони, которую похитители двадцать четыре дня держали в заточении. Подробности переговоров не разглашаются. Правительство Афганистана отрицает факт своего участия в них. Лаура тоже не хочет признавать свершившийся факт: она выливает на полотенце бутылку кока-колы и трет его изо всех сил, пока пятно не исчезает. Для мытья ей приходится пользоваться питьевой водой. Она поливает водой майку, трет ее, снова поливает. Запах не исчезает; тогда она бросает испачканные вещи в сумку: будь что будет. «Сегодня я стала девушкой», – говорит она Мартине. Кукла смотрит на нее, как будто отвечает: «Тем хуже для тебя». В мире взрываются бомбы, взлетают на воздух поезда, дома, улицы. Газеты сообщают о нападениях, изнасилованиях, покушениях. Она помнит, как люди спокойно ходили за покупками; сегодня, если верить заголовкам в новостях, по пути в магазин можно получить нож в спину. Но Лаура в безопасности. Ей четырнадцать лет, и за одну ночь, сидя взаперти в железном ящике, она повзрослела. Выросла, как крошечный цветок, который каким-то непостижимым образом вдруг появился в углу контейнера. Железо не смогло его остановить: он нашел отверстие и проник в него. Вот как поступает все живое. Быть может, и ей надо поступить так же: найти отверстие. И проникнуть в него. Снаружи есть разные люди; одни добрые, другие злые. Лаура понимает это, пробегая заголовки. Политические дискуссии наводят на нее тоску, но она читает всё, хотя часто попадаются непонятные слова типа «реформа» или «законопроект»: тогда она заглядывает в словарь, узнает смысл слова, а заодно выясняет, как оно переводится на английский. Больше всего ей нравится читать о том, что называется интернет-революцией. Она еще не разобралась, что это такое, но знает, что люди сходят с ума по этому самому интернету. Некоторые говорят: это сиюминутная мода. Другие клянутся, что мир уже никогда не будет прежним. Появляются новые слова: браузер, сервер, дисплей, электронная почта… У Лауры голова трещит от напряжения, но она никак не может уяснить себе, что такое «контент 2.0.com». То же самое с мобильными телефонами: SMS, GSM, WAP, роуминг, передача данных… Происходит что-то важное, а не просто стрельба и резня. Читать «Мастера и Маргариту», узнавать о новых приключениях Гарри Поттера по-прежнему увлекательно, но в реальном мире сейчас совершается настоящий переворот, а она имеет об этом лишь отдаленное представление. Ей нужно больше. Однажды, когда он собирается уходить, Лаура произносит: «Мне нужен компьютер». И в последний момент – он уже закончил еженедельную уборку и взялся за сумку с грязным бельем – Лаура говорит: «Прошлой ночью я стала другой». От этих слов он кашлянул, будто у него что-то застряло в горле. Потом закрыл за собой дверь. Кабель, к которому подключена лампа, оборвался. В первую минуту Лаура решила, что теперь навсегда останется в темноте, а ее исследованию по Австралии не суждено завершиться. Но появились еще один провод и тройник. Затем он внес три здоровенные коробки. Все было смонтировано быстро: системный блок, монитор, клавиатура. И еще небольшое устройство, которое по-английски и по-итальянски называется одним и тем же словом: mouse, мышь. С этим подобием телевизора железный ящик преобразился. Он вдруг стал похож на кабину космического корабля. Лаура смотрит на оборудование, не прикасаясь к нему. Она знает, что такое бит, понимает принцип действия двоичного кода. Когда она читала эссе Вэнивара Буша про «мемекс», ей казалось, что это научная фантастика, а теперь все это здесь, перед ней, и весит какой-нибудь десяток килограммов, тогда как в эпоху Буша электронно-счетная машина занимала целый шкаф или даже целую комнату. Аппаратное обеспечение – так оно называется. Лаура перелистывает инструкцию, и ей кажется, будто она читает в чьей-то душе. У компьютера душа называется программным обеспечением. Операционная система, директория, язык программирования, графический интерфейс пользователя. Гибкие диски, CD-ROM. Она разгадала послание, отправленное ей, как обычно, без слов: отныне указания будут поступать на этих носителях. Тетрадок больше не будет. Теперь вместо книг Лаура получает плоские коробочки с серебристыми дисками, которые видела раньше на страницах газет и журналов. Смотрится в них, как в зеркальца, и не узнает себя: она стала похожа на мальчика, особенно теперь, когда в очередной раз остригла волосы. В системном блоке есть даже отверстие для наушников; плеер вроде бы уже и не нужен, разве что для радио. Кроме английского и французского придется учить еще один язык – он называется DOS: задаешь компьютеру вопрос, и он выдает тебе информацию. Лаура сообщает об этом Мартине: «Мы больше не одни». Кукла смотрит на нее блестящими глазами. Кликнешь на DIR – и перед тобой откроется каталог файлов. Нажмешь на SET – и команда cmd.exe обеспечит поиск. Иногда компьютер отказывается выполнить запрос и предлагает его уточнить. «Мы в состоянии давать более точные запросы», – говорит Мартина. Потому что уметь спрашивать – это важно. Это определяет тебя. Это признак индивидуальности.