— «У вас что, нет „Гарри Поттера“?» Артур посмотрел на меня и сказал: — Нет, а кто это? В этот момент я еще раз разочаровался в этом мире: как можно жить без «Гарри Поттера»! Но этим людям меня не понять… Тогда я начал при всех укорять себя в своих неудачах и говорить, что только с таким бестолковым человеком могло произойти все это. Я писал все это самобичевание, Элизабет читала, а потом вдруг справедливо заявила мне: — Знаете, я заметила, что вы очень сильно принижаете себя и свое значение. Вы постоянно говорите, что слабы и недостойны всего, но почему-то именно вы постоянно в самой гуще событий и в первых рядах во всех значимых делах. Не ведете ли вы с нами игру, правил которой я не знаю? Я написал на листке и протянул ей: — «Нет, Элизабет, я и действительно так думаю. Может, Вселенная, видя мою искренность и заниженное самомнение, сует меня во все роковые события. Но лично я о себе думаю так, как говорю. Знаете, я неумен, несмел, не герой. Я отношусь к тем людям, которые умирают в начале сюжета, и их даже в титрах не указывают». — Да но из ваших слов я могу предположить, что ваша история порядком подзатянулась. Я улыбнулся и протянул еще листок: — «Вы все правильно предполагаете: в том то и дело, что это моя история». Она посмотрела на меня, будто бы не верила в то, что я к себе так отношусь. Также в этом взгляде я увидел то, что видел во взгляде Киры: или это была любовь ко мне, или мое пьяное воображение нарисовало то, что я хотел бы видеть. Я не стал продолжать разговор, а собрался идти в свою комнату, протянув последний в этот вечер листок. Там было написано так: «Дорогая Элизабет, я — как многоточие: вроде бы, все сказано, но еще есть что сказать. Но этого сегодня не будет». Когда она дочитывала мои слова, я уже зашел в дом. Вся остальная компания так напилась, что осталась лежать там, на веранде: кто на столе, кто на полу. А Элизабет перебирала и перечитывала написанные мной листочки и давила в себе слезы, не понимая, что с ней происходит. Утро было относительно спокойным. Я выспался, а вчера вечером высказался по поводу всего, что думал об их времени, и плевать, что они и не вспомнят. Я был жутко доволен собой, моментами меня потряхивало от чувства похмелья. Но тот, кто спал всю ночь на веранде, будет страдать больше, чем я, и это приносило мне удовольствие. Мне было жалко только Артура: ему придется страдать из-за жадности его брата к выпивке. Одним словом, настроение у меня было на высоте. И я хотел договорить то, что обещал вчера Элизабет. Знаете, есть такие дни, когда ничего не получается, даже если ты самый везучий тип на свете. Так вот: сегодня не такой день, это во-первых, и я не везучий, это во-вторых, — сегодня у меня все получается, пускай только утро и я еще ничего не сделал, но чувство именно такое. Сегодня я хотел попросить у Элизабет руки и сердца. Извините, просто опечатка: хотел попросить ее разрешения зайти на маяк. Я быстро, но аккуратно справился с утренним туалетом. И мне даже не пришлось собираться с духом и репетировать речь, потому что я был нем как рыба. Моя просьба уже была на листке, и мне нужно было только вручить ей ее. Я спустился вниз в гостиную и обнаружил Элизабет за утренней сводкой новостей. Ее лицо было крайне задумчиво и элегантно, а рыжие волосы падали на белые плечи и становились покрывалом для ее веснушек. Если бы она меня не заметила, скорее всего, я бы стоял и любовался ею, но она почти сразу посмотрела на меня, и искорки ее огненных глаз опаляли мои чувства. Она поздоровалась со мной, я кивнул в ответ, и ее голос показался мне на редкость нужным и приятным для моего слуха. Я подошел к ней и почувствовал, как ее грудь стала прерывисто подниматься и тяжело дышать. Я поцеловал ее руку и вручил ей свое письмо. Она, справляясь со смущением, развернула его и, по всему виду, не поняла, о чем там идет речь, с первого раза, и начала глазами пробегать строчки заново. Ее нежное, доброе и красивое лицо резко поменялось, и она строго секунду посмотрела на меня, но не смогла справиться с собой, и ее лицо снова заполнила светлая радость от чувства моего присутствия. Я не понимал еще, какую власть я имею над этой женщиной, но зато она понимала и боялась этого, хоть и не старалась показывать виду. Она задала мне пару вопросов по поводу целей этой поездки, стараясь не выдать свою ревность, ведь она знала, что на маяке была моя возлюбленная. Кстати, насчет возлюбленных: на этот момент жизни я крайне запутался в своих чувствах, но понял, что эта страстная симпатия у меня была к обеим женщинам, и пускай я любил сразу двух, я думал, что мне это необходимо как минимум для моего творчества, которое я к этому времени уже захотел показать всему миру. Я ответил Элизабет, что просто хочу навестить друзей и проверить маяк, но на самом деле я не хотел огорчать ее, потому что это было из-за Киры. Я любил Киру и любил мир, в котором я жил с ней, пускай только территорию маяка, но я все же любил его. Что насчет этого мира, я его ненавидел и не хотел быть его частью, но подозреваю, что сильно любил Элизабет. Вот такой парадокс мне стоило решить! Моя патронесса разрешила мне ехать, хоть и не без доли ревности в голосе. Теперь мне не о чем было беспокоиться: мы обо всем договорились, и я со спокойной душой делал свою работу, помогал инженеру и проводил вечера в компании красотки Элизабет и отребья этого времени, которое казалось мне исчадием ада. Была бы у меня возможность, я бы, несмотря на свою религию, исповедующую нисхождение, убил бы этих дегенератов, а эту Аляску взорвал бы, чтобы хоть как-то лишить пороков эту страдающую Землю. Да, и в моем времени было много ужасного: аборты, войны, «Тикток», коррупция — много чего! Но именно в нем я хотел бы выпустить свои книги. Но время, в котором я находился сейчас, переплюнуло все мои представления о лютой аморальности. Только Элизабет казалась мне лучиком солнца в этой грязной Вселенной, но от влюбленности я не обращал внимания, чем мы занимались с ней и ее компанией. Также все эти моменты ночных раздумий укрепили мою веру в существование Бога, так как я уже давно понял, что люди все испоганили, даже это время, хоть, видно, и хотели сделать лучше, чем сам Всевышний. Но Бог поругаем не бывает, и он сделал все идеально, только мы все засрали. И почему-то я внушил себе мысль, что, если бы у меня появился шанс, я бы смог все исправить. По сути, как и ребята с Луны, включил режим Бога, только вот власти у меня не было. Мы можем только экспериментировать и смотреть, что будет, и пускай мы уничтожаем людям жизни, это же из-за светлого будущего, в котором мы можем и не жить. На момент этой главы я именно так и думал. В такой прекрасный вечер у нас с Элизабет и вышла перепалка насчет веры в Создателя. Она мне крайне разгоряченно утверждала, что если бы Бог был, он не допустил бы такого на своей земле. Я же убеждал ее в том, что ее мнение очень похоже на мнение большинства нерассуждающих людей. Она обиделась, но не подала виду, я же вместо того, чтобы успокоиться, написал ей еще предложение: — Знаете, Элизабет, вы умная женщина, и вашему мнению есть место. И вы даже можете потратить всю жизнь на поиски близкой вашему сердцу философии, но знайте: в конце вы обломаетесь. Она очень тонко на меня посмотрела, и я понял по взгляду, что я что-то разбил в ней своей напористой подачей. Ее еще не видел никто в таком состоянии, она была подавлена моими словами, а Джонни Фэйк сказал мне, что так с женщинами общаться не стоит. Я же и ему нашел что написать. Он прочел мою записку вслух перед всеми: — «Знаешь, Джонни, какой я любитель послушать чужие советы? Очень большой. Но, увы, только тех людей, в чьей мудрости я уверен. А ты к ним никакого отношения не имеешь». Он тоже посмотрел на меня странным взглядом, и я понял, что я могу умереть после этих слов в его сторону, а Элизабет так сломлена, что, наверное, и не поймет, что меня убивают. Но злые очи Джонни отвлеклись от меня, когда Артур сказал ему, что он согласен с тем, что мудрости у него не достает. Но и мне прилетело от Артура — я услышал то же самое, что и от его брата: что так не должны обращаться с дамами. Я подозрительно кивнул, извинился перед Элизабет и ушел к себе. На этом мой вечер был закончен. Я все размышлял не над тем, что обидел Элизабет, а над тем, что люди постоянно осуждают друг друга за глаза. Пока я был там, мало кто высказывался о моем дурном поступке, но как только я ушел, даже инженер, который постоянно молчал, осудил меня и стал выслуживаться перед Элизабет, хоть я и лучше всех относился к нему. Знаете, в отличие от всего остального мира, я всегда копался в себе, и у меня не было времени обсудить других прилюдно. И, представьте себе, именно в моем случае произошла промашка: именно в этом я был нормальным в испорченной мире, хотя всю жизнь и думал наоборот. Знаешь, дорогой читатель, я надеюсь, ты заметил, что всю эту историю мой главный герой противоречит своим высказываниям от главы к главе. Это сделано для того, чтобы ты понял, что человек постоянно меняется в убеждениях, и это нормальное явление для нашей природы, главное — чтобы мы всегда были убеждены в существовании Всевышнего, так же и мой герой в книге всегда неуверен в себе и всегда противоречит себе, но уверенно может сказать только о существовании Бога. Я люблю время от времени отрываться от сюжета и говорить с тобой, мой дорогой читатель: это дает мне ощущение одного целого с тобой. На следующее утро я был в предвкушении катастрофы. Мне казалось, что сегодня меня казнят. Элизабет была не тем человеком, который прощает обиды, и я ждал самого худшего или, по крайней мере, того, что она запретит мне поездку на маяк. Но, в принципе, это и было самое худшее. Конечно, меня могли бы убить, но это лучше, чем то, что я мог не увидеть Киру снова. Ее карие глаза представлялись мне в новом свете этой лучшей добродушной натуры. Я снова представил ее перед собой. Представил, как я держу ее руку. Но в этот прекрасный момент в мою дверь постучали, и сразу же, как замолк стук, зашла мисс Элизабет Мерфи. Она выглядела сердито, но ее шарм обволакивал меня и делал неприступно замкнутым в своей стеснительности. Я думаю, мой беззащитный вид сделал ее более снисходительной ко мне. Она молчала с минуту, а потом сказала, что ей надоело кокетство и притворство. Я ее обидел вчера, но она готова меня простить, если я схожу с ней на свидание. На то самое свидание, на которое ходят люди, влюбившиеся друг в друга. Не подумайте неправильно: я только что представлял в своих мыслях Киру и чистоту тела и нравов, которые я так любил. Но я не думал о предательстве своей любви, когда соглашался с тем, чтобы сходить с Элизабет на свидание, которое могло бы привести нас к отношениям. Я был совершенно уверен, что влюблен в Элизабет, виноват перед ней и должен пойти на это из-за мук совести, и я был совершенно уверен, что я плохой и лукавый человек, потому что я делаю это, когда какое-то время назад признался в бессмертной любви к Кире и был уверен в том, что хранил бы ее до конца. Это был круговорот эмоций. Я понимал, что поступаю лукаво и неправильно. Я понимал все: это «но» было «но». Я был тут, и я мужчина, который любил обеих женщин, и сейчас у меня появилась возможность быть с одной из них, и поэтому я пойду на это, хоть и буду страдать от мук совести и чувства вины перед Кирой и перед Богом, но я был готов к этому. Свидание было назначено на вечер перед моим отходом на Японию, а до этого я должен был делать все, чтобы меня не убил Джонни, и поэтому я крайне трусливо постоянно был подле мисс Элизабет, которая находила забавным то, что я начал бегать за ней всегда, когда рядом были братья. Мы без конца флиртовали и грешно заводили друг друга, но не доводили дело до плотских утех. Это было потрясающее чувство, когда понимаешь, что ты можешь контролировать человека, любящего тебя. Я, конечно, не хотел сказать, что Элизабет иногда вела себя в моих руках как марионетка. Но именно это и являлось истиной: я мог контролировать такого сильного по натуре человека. Я, человек, которого не упомянули в титрах, был властен над владычицей жизни. Странная штука под названием «любовь»! Она является большим счастьем и серьезным оружием. Только из-за нее, я думаю, я все еще дышал на этой войне. Время шло, и я все больше ненавидел это место. Постоянное чувство преследования, опасности и близкой смерти гонялось за мной и вводило меня в депрессию. Мои страхи стали орудовать против меня, а я всегда нервничал в присутствии братьев, хоть и Артур бы умер ради того, чтобы не дать мне умереть от рук своего брата. Я мечтал побыстрее отправиться в Японию и на маяк, лишь бы быть подальше от Джонни. И я дождался этого времени, и раз я это пишу, он не убил меня, хотя я на сто процентов уверен, что он сделал бы это. Наступил последний вечер, и сегодня у меня свидание с девушкой, которая так много знала обо мне и, скорее всего, догадывалась, что я на самом деле за трус. Но, несмотря на это, искренне любила меня. И этот вечер я должен был провести с ней один на один. Глава №9/2 Моя подготовка была минимальной: я взял блокнот, ручку, почистил зубы и был готов. Но в соседней комнате творился балаган: Элизабет явно наряжалась от всей души. До свидания оставалось чуть меньше часа, и я решил проверить, все ли готово. Мы запекли индейку в духовке, взяли красного французского вина и разогнали всех из лагеря, по крайней мере — со стороны веранды. Так что нам открывался вид на море и пристань с кораблями. Осеннее солнце уже подсаживалось на горизонт, создавая волшебную подсветку всего сущего. Осознание, а за ним и удивление тому, что я провел на Аляске всю весну и лето, затронуло мои мысли. И на момент моего наблюдения за всей этой красотой я подумал, что не так уж тут и плохо, еще бы не орали рабы из сарая — и вообще идеально. Но здравый смысл снова посетил мой разум, и я отвлекся на реальный мир. Надо было идти за Элизабет и пригласить ее. Честно, я немного волновался: мы были близки и любили друг друга, только, как я понял с годами, ее любовь ко мне была божественной — агапе, я же просто страстно желал ее — и это был эрос. Извините за этот пафос, но любовь бывает разной. Она будила во мне мои потайные грешки и желания и делала мои плохие поступки в этом лагере и у нее на службе безнаказанными; от этого и постоянной плохой деятельности я напрочь усыпил в себе совесть и в большинстве своем все ненавидел. И вот я только хотел подняться за Элизабет, как она сама спустилась ко мне и предстала передо мной. О мой Бог, как же она выглядела! Она была прекрасна, ее светлое платье будто бы принесли ангелы для этого свидания: это было платье девятнадцатого века с декольте на корсетной основе. Теперь я понял, почему такие звуки доносились из ее спальни! Она была словно принцесса, снисходящая на меня. Увидев ее, я сразу же понял, как ужасно я был одет: в старом шерстяном пиджаке, в белой сорочке того же года, что и ее платье, только моя сорочка была плесневелая, а ее платье хранилось в теплом шкафу, и о нем все время заботились, а в моих шерстяных брюках переносили картошку прошлой осенью. Ее волосы насыщались светом заходящего солнца, и их блеск я смог бы увидеть с маяка. Глаза ее смотрели на меня так по-новому — стесняющиеся, такие маленькие, но сколько было в них силы! Она подошла ко мне и протянула ладонь к моему лицу. Я не понял, для чего, но, оказывается, она прикрыла мне рот, потому что от удивления и восхищения моя немая челюсть была на полу. Мое восхищение этой женщиной сегодня подошло к вершинам моего эмоционального восприятия. Сегодня, если бы ты мне сказал умереть за эту женщину, я бы умер; сказал бы предать все, во что я верю, за нее — я бы предал, потому что сегодня я ее боготворил. Сегодня она подобрала ко мне все ключи моего вкуса, она подобрала все пароли моих тайных желаний, она смотрела на меня так, будто бы я был рожден для сегодняшнего вечера, а вечер этот был ее вечером. Сразу после того как она закрыла мне рот, я усадил ее на стул, а сам взял бутылку и разлил вино по бокалам. Тут, на природе, аппетит всегда был звериным, и мы быстро расправились с индейкой. После быстрого ужина мы стали беседовать, и разговор наш вливался в разные русла: то о нас и о том, как мы прекрасны, то о самых суровых происшествиях в мире. Мы играли в некую игру, то возбуждая друг друга, то сильно разочаровывая. В итоге я написал ей действительно важную фразу: — Ты так красиво говоришь, Элизабет! Я мог бы слушать тебя годами. Твои речи — как в лучших книгах. Элизабет смущенно, но с каплей сарказма ответила: — Еще бы! Просто перед тем, как я их сказала, автор подумал над ними, а только потом написал. Вот тебе и все волшебство! — Погоди, Элизабет! Ты что, думаешь, мы — чья-то история? — быстро и довольно корявым почерком написал я. — Да, Артур, мы — твоя история. Мы переглянулись снова, как в начале свидания, а потом она почесала коленку через платье и продолжила: — Нет, серьезно, Артур! Ты никогда не задумывался над тем, не сценарий ли это все, твоя жизнь? Понимаешь, о чем я, Артур? Не казалось ли тебе, что весь мир крутится вокруг тебя? Она снова почесала коленку: видно было, что это красивое платье приносило ей некий дискомфорт. — Так вот… О чем я? А, точно! Большой, крупный и самый мощный сценарий, где каждый — главный герой? Я, недолго думая, написал ей, хоть и понимал, что буду встречен негодованием, так как снова упомяну Бога: — Конечно, Элизабет, все это и есть Божья постановка, где каждый играет свою роль. Только Бог дал нам возможность самим писать свои судьбы. Хотя признаюсь, что в каждой судьбе есть Его корректировки. — Артур, ты мне очень дорог, но я умоляю: прекрати во все наши разговоры впихивать Бога. Сейчас это неактуально, мой дорогой. Элизабет третий раз почесала коленку — и на этот раз очень сильно и раздражительно. — Знаете, Элизабет, нынешнее общество легко может судить меня за мои устаревшие убеждения. За веру в Бога при, скажем, теории революции. Элизабет, прочитав это, засмеялась. Опять почесала коленку и сказала мне: — Теории эволюции! Артур, вы такой юморной! Я подсунул ей листок с исправленной версией своего мнения. — За веру в Бога при теории эволюции, за отрицательное мнение по поводу мужеложцев и лесбиянок. Но я считаю, что если мои суждения и устаревшие, и не по моде в данное время, это не значит, что они неправильные. — Артур, дорогой мой, давайте поговорим о чем-нибудь другом! Как вам погода в этом месяце? У меня вот от жары чешутся коленки. Мы оба громко засмеялись, и Элизабет почесала колено вновь. — Просто лично я люблю дождь, просто обожаю дождь. Я одна из тех, кто любит мокнуть. — Скорее всего, вы единственная, — более старательно вывел я на листке. — Может быть… Говорят, сегодня последний жаркий день. С завтрашнего дня будет идти дождь с грозами целый месяц. Я надеюсь, Артур, вы налюбовались моей красотой и моим платьем. — Вашей красотой и платьем нельзя налюбоваться! Жизнь слишком коротка, чтобы налюбоваться вами. Элизабет покраснела и сказала, что ей срочно нужно снять платье, потому что от него у нее чешется коленка. Я написал ей, что думал, что у нее чешется от жары, но она посмотрела на меня как на идиота и сказала, что сейчас вернется. Пока она ходила переодеваться, я сходил еще за бутылочкой и к ее приходу уже налил нам по стаканчику. Элизабет вышла и с облегчением сказала, что так ей гораздо лучше. Она вышла в красивом свободном летнем платье с юбкой выше колен и хитро наблюдала за моими глазами — не посмотрю ли я на ее ножки. Сила ее ножек была велика, но я смог сдержаться ровно настолько, сколько понадобилось, чтобы она перестала наблюдать за моим взглядом. И когда я наконец посмотрел, она резко посмотрела мне в глаза и увидела направление моего взгляда, а я в свою очередь быстро поднял глаза вверх и сделал вид, что мне все равно. Но то, чего она добивалась от меня, она получила. Это удовлетворение от того, что она мне небезразлична. Я же очередной раз убедился в том, что я со всей своей мудростью и опытом все равно остаюсь заложником своих телесных желаний, поэтому, не освободившись от греховной оболочки, невозможно познать мудрость до конца. Элизабет присела на стул возле меня, взяла бокал вина, начала диалог со старой темы, которую мы обсуждали пару недель назад. Это была тема творчества и того, что я как-то сказал ей, что раньше много писал. — Кажется, вы упоминали, что вы в своем времени известный туристический блогер. А в вашем литературном опыте вас успех не достиг… Как вы думаете, почему? — Элизабет снова почесала колено, и довольно грубо. Я написал ей: — Что, снять платье не помогло? Она ответила, что уже расчесала, и чешется все равно, и теперь — только терпеть. Я продолжил писать ей по поводу ее вопроса: — Слушайте, я жил в мире, где написать книгу — это только начало. Тебе еще нужно быть сам-себе-менеджером, чтобы продать ее и распространить. А по большому счету, если заниматься продвижением одной книги, когда находить время, чтобы заниматься творчеством, созданием других книг?