— Слушай, Артур, а если писать в стол, ради того чтобы писать? — Так я этим и занимался! Писал в стол. У меня там есть маяк, в котором — целый шкаф с моими рукописями. Понимаешь, я тут совсем недавно понял, что выхлоп тоже важен: хотя бы для того, чтобы это творчество жило. Нет спроса — нет предложения. — Артур, ты сам сказал, что у тебя целый шкаф с писаниной. Спроса не было, но ты все равно писал. — Слушай, иди-ка ты на фиг! Элизабет, прочитав это, засмеялась, а я покраснел и тоже изобразил что-то вроде смеха. — А ты, я смотрю, немного взбешен. — Совсем нет. Просто я постоянно вспоминаю, ради чего я начинал писать, и не нахожу воспоминаний, которые указывали бы на это. Конечно, у меня есть предположения: может, просто хотел чего-то добиться, стать известным, богатым или еще какие цели преследовал. Но, как мы видим, как литератор я ничего не добился, хотя прошел через многие разочарования и жизненные кризисы. Скажем, уже этот мир мог бы и воздать мне за все лишения. — Артур, а кто из нас не прошел через все это? Тебе уже всем воздал мир: ты был богат, как ты говорил, и известен как блогер. — Это все не то! Я хотел всего этого добиться как писатель. — Слушай, Артур, я точно знаю, что тебе все удалось. А знаешь, почему? Потому что в литературу не идут за деньгами! В литературу идут, чтобы создавать что-то волшебное: миры и характеры персонажей, сюжеты и повороты, загадки и тайны с пасхалками. Все это как бы приближает тебя к Создателю, потому что Бог — своего рода писатель. — Слушай, Элизабет, я очень рад, что ты это говоришь. Ты стала ближе к истине — сама упомянула Бога в своих суждениях. — Слушай, Артур, иди-ка ты на фиг! Мы оба истерически засмеялись. — Это я сделала для тебя, чтобы тебе была понятна моя мысль. А не для того, что ты там подумал. Собственно, вот так, в оживленных беседах и любовании друг другом, проходил наш вечер. Элизабет была очень счастлива, и я был весел, и не успели мы допить еще одну бутылку, а во временном эквиваленте это было почти час, на горизонте потухло солнце, оставив лишь теплые воспоминания об этом вечере. Элизабет включила лампу на веранде и принесла еще бутылочку вина. Мы хохотали и куражились, прежде чем разговор приобрел немного мрачный характер. Элизабет была опечалена моим скорым отъездом, но за тему разговора выдавала недавнюю беседу с ее очень богатой и известной подругой, которая держала один канал в интернете, который разукрашивал прелести войны. Она говорила про подругу в крайне негативном тоне: — Я наслушалась нытья от разных успешных и знаменитых людей по поводу несправедливости в жизни и трудного пути, как от тебя сейчас. А еще больше — об их плохих родителях, которые развелись и бросили их, и как они всю жизнь на них обижаются и обвиняют. Но блин, никто не смотрит на это с другой стороны! Все люди до смешного однобоки в рассуждениях. Я, мол, обижена, меня бросили, всю жизнь поломали. Я несчастлива, я им ничего не дам от того, что заработала, не надо было меня бросать. Да, с одной стороны и по мнению большинства, это логичный и довольно принятый способ развития событий. Но вот почему только малая часть людей в этом приобретают мудрость суждения? Если бы с ними не произошло то, что произошло, они бы не были там, где они сейчас, и жизнь не повернулась бы к ним лицом, а скорее бы повернулась жопой. Они были бы ленивыми, никогда не рискующими работниками заводов, и их жизнь была бы обычной, как у большинства людей, которые просто существуют, которых пожирает быт, тупое времяпровождение между дурной работой и телеком под пиво. Я слушал ее, и в голове промелькнула мысль о том, что да, это действительно так: в жизни большинство вещей, негативных событий, трудных периодов Всевышний посылает нам для того, чтобы мы стали мудрее, и закалились, и с большим интересом понимали жизнь — что это и как устроена. Что жизнь не создана для того, чтобы тупо постоянно работать, постоянно отдыхать и переваливаться из крайности в крайность — из депрессии в кураж и обратно; быть постоянно обиженными на судьбу, родителей, несчастный случай. Жизнь — это разнообразие, а не слепое поклонение идолам сегодняшнего поколения. И сколько бы всего прекрасного в этой жизни я ни перечислил, это далеко не все, потому что это все создала личность, у которой нет рамок, которая настолько сильна, что мы даже и поверить-то в такое не можем, потому что живем в рамках общепринятых суждений и пьем ту закваску заблуждения, которую нам преподносят, чтобы мы были рабами темной стороны мира сего. Все это время, пока я был в задумчивом состоянии, Элизабет ожидала от меня ответа, а я и не заметил, что около пятнадцати минут просто сидел и не отвечал на ее вопрос. Как только я понял, что задумался и молчу, тупо глядя в одну точку, я решил быстро, но крайне нежно поцеловать огненную королеву. Мои губы очень близко приблизились к ее, когда я решил, что не буду этого делать: это неправильно, и я должен бороться со своими желаниями. Оставался сантиметр, когда я стал не спеша отводить свое лицо от крайне красного и смущенного лица Элизабет. Но тогда уже она сделала небольшой рывок ко мне, и наши губы встретились. Минуты летели, как секунды! Сколько же я ждал этого, сколько же она ждала этого! Мы оторвались друг от друга минут через пятнадцать. Я улыбнулся, улыбнулась и она, и мы молчали, и вместе с нами молчал весь мир. Глава №10. Вся правда (Мазаль тов) Утро было ясным. Ночной туман рассеялся, и я смотрел в море, как в открытое будущее. О своих ночных похождениях могу сказать только одно: теперь я был виновен. Я до сих пор до конца не осознавал всей низости своего поступка, но моя совесть уже трубила в трубы. Мы были готовы к отъезду, корабль ждал только приказа отчаливать. С Элизабет мы пообщались недолго — это было обоюдное теплое молчание и ее поцелуй, который согрел мои холодные губы. О своих чувствах могу сказать так: я несомненно любил Элизабет, и мне было приятно, что я провел с ней эту ночь. Но также я любил Киру, и эта любовь была той самой чудотворной любовью, которая помогает людям жить вместе всю жизнь: ее называют агапе — жертвенной любовью. Самым обидным было то, что это случилось в последний день перед встречей с Кирой: я держался от этой похоти все мое пребывание на Аляске и в последний день все-таки согрешил. Я думаю, что Элизабет слишком умна для мира сего: она все продумала, она не зря устроила это свидание прямо перед моим отъездом — этим она подстраховала свои чувства. Она знала, что мне будет неудобно выбирать, и эта ночь, по женскому мнению, приблизила чашу весов моего выбора к Элизабет и отстранила от Киры. Потому что Элизабет знала, что меня будет мучить совесть, она знала меня и понимала, что все обстоятельства произошедшего не дадут мне посмотреть в глаза Киры и не дадут приблизиться к ней. Этим самым она думала оставить меня возле себя, но что я за тип, до конца она не знала. Тем временем Элизабет смотрела на меня и скромно улыбалась: она думала, что знает, что творится внутри меня. Так она улыбалась только в это утро. Она пожелала мне удачи и еще раз посмотрела на меня, и взгляд этот говорил одно: «Вернись ко мне!» Мой же взгляд изображал крайнюю недалекость, и, скорее всего, я был похож на человека с синдромом Дауна. Когда мы отошли от берега, я видел, как Элизабет заплакала и побежала в дом. Тогда-то я и понял, что сломал эту девушку окончательно, и свалил свой поступок на влияние этого противного мне мира, чтобы в душе оправдать себя перед собой же. Когда мы отошли еще дальше, меня уже ничего не сдерживало, и я с крайней жестокостью возненавидел весь этот мир. А мой сдерживающий рыжий оберег где-то там, в отделяющемся прошлом, плакал по мне и глубоко в душе понимал, что это начало конца. Мы шли по волнам, и я думал о том, как буду объясняться с Кирой, так как я не должен ей врать. Я закрыл глаза и вспомнил свой сон, который снился мне в самом начале моего приключения на Аляске: о том, как Кира отдаляется от меня. И я понял, что этот сон был пророческим. Именно в эту минуту пришло осознание и глубина паршивости моего поступка. Но это было еще не крайняя ступень разочарования в себе — о ней я поведаю дальше. О том, как мы шныряли по морю, рассказывать очень нудно и незачем. За все это время практически ничего не произошло, а придумывать поэмы для красоты я не стал. Так что, дорогой читатель, расскажу сразу с того места, как мы подошли к маяку. Был уже вечер. В окнах горел свет, а огонь маяка так же лениво продирал тьму, как и обычно. И я понял, что или Кира и Соломон все еще там, или маяк захватили японцы, так как Сахалин в этом времени принадлежал им. И, по словам Элизабет, там, на Сахалине, в основном были колонии для заключенных, которые работали на заводах и добывали ресурсы. Короче говоря, ужасное время. Мы подошли поближе к моему причалу, который не изменился ни на доску. Я был весь в мурашках, и меня потряхивало. Именно поэтому я решил дождаться утра. Когда я вспоминал все эти события, чтобы запечатлеть их на бумаге, я два раза переписывал концовку, так как потерял рукопись первого, более подробного и правдивого варианта с более красочным объяснением и подробным обоснованием и изложением. Если сначала рукопись была, я не побоюсь этого сказать, «Гарри Поттером», то теперь это дешевый комикс, который и читать-то не стоит. Но так как вы уже знаете, что я за человек, но все равно читаете меня, дочитайте это до конца, потому что хоть тут я вам не вру. Всю ночь я сочинял речи на бумаге и подготовился так, что у меня был ответ на любой вопрос. Утром я дрожащими ногами вышел на палубу и увидел, как Соломон, уже собрав всю рыбу, поднимается по тропинке вверх к маяку. Ему было все равно на то, что рядом стоит тот самый корабль, что в прошлый раз раздолбил весь маяк и похитил меня. Так как я не мог ему крикнуть, то побежал и приказал доставить меня на сушу. Уже через десять минут я тихо поднимался по тропинке, по которой нес вещи Киры, и умилялся этому. Когда я дошел до ворот, то увидел, что большинство дыр в стене были заделаны, и вообще было сразу видно, что велась кропотливая работа по восстановлению этого места. Когда я сделал шаг за ворота, то сразу же в мой висок уперся ствол моего же старого пистолета Макарова — тот самый родной мне кусок холодной стали, которую я много раз прислонял к своему виску в полурвотном состоянии одиночества. Я повернул голову и увидел, что Соломон быстро опустил ствол и обнял меня, повторяя выражение «Мазаль тов». Мы стояли так минут пять, и все это время он повторял, как он благодарен, что я пожертвовал собой ради них с Кирой и запер дверь, чтобы схватили только меня. Я, конечно, был рад встрече и такой похвале, но понимал, что у меня и в помине не было мысли жертвовать собой. Это был радикальный порыв той злой, поглощающей все внутри меня ненависти, которую я так хорошо чувствовал в этом времени. Но все же всегда радостно, когда тебя хвалят. Когда Соломон, наконец, отпустил меня, я протянул ему бумагу, где было написано о том, что теперь я немой. Он спросил, как это произошло, и я протянул ему бумагу с ответом: «Давай поднимемся к Кире, и я расскажу». Соломон сказал, что они с Кирой спустились в подвал, так как причалил тот же самый корабль, что разбомбил маяк в прошлый раз. Я спросил его, что тогда он делал внизу и о чем думал, когда решился собирать рыбу. Соломон улыбнулся и сказал, что ему неудобно так говорить со мной, когда я молчу и подкидываю листочки. А потом добавил, что это все разведка, и иронично добавил, что не может дать рыбе протухнуть, как это обычно делаю я. Я написал ему: «Очень крутая разведка, раз уж такой неумеха, как я, его заметил» — и улыбнулся над его смехом надо мной по поводу рыбы. Соломон смеялся, но я был недоволен этим его риском, так как в таком случае Кира могла остаться одна без присмотра, а на коляске она бы долго не продержалась. Когда мы спустились вниз, я был настолько удивлен, что помню эти чувства, как сейчас. Аромат ее духов — вишня в ликере — уже наполнял коридор и будил во мне волнительную, но приятную дрожь. Кира стояла на месте и смотрела на меня. Еще раз для невнимательных: она стояла сама и смотрела на меня. Стояла, понимаете? Сама! На ее лице играли эмоции от самых простых детских до самых глубоких и сложных. О боже, как же я соскучился по этому лицу! Она то улыбалась, то плакала, а потом, когда поняла, что это на самом деле правда, ринулась ко мне, заключила меня в объятия и тихонечко прошептала: — Я тоже тебя люблю! В этот момент в моей голове пронеслась вся моя жизнь. Я вспомнил, как перед своим исчезновением сказал ей, что люблю ее и, не дождавшись ответа, выбежал навстречу тьме. Она столько ждала! Но я был рад, что я все же дождался ответа и услышал его сейчас, и также крайне разочарован, что изменил своей любви. Тогда я не знал, что она была взаимна, и мне было больно только за себя; теперь же я понял, что мне больно за нас. Я осмелился поцеловать ее тонкие нежные губы. Мне не было оправдания, но я так любил ее! Кира была хороша собою. Ее худые от инвалидности ноги набрались силы и стали фигуристы, ее тело окрепло и стало страстно желанным мне. А ее глаза, ее глаза… Это было просто чудо! Я помню, как по приезде у нее был тот же самый пустой серо-голубой оттенок, что и у меня. Теперь же ее глаза были карими, насыщенными светом и любовью ко мне. Я, конечно, не понимал, как такое может быть, но это случилось. Это были те самые глаза, которые снились мне на Аляске и про изменение которых я читал в статье, а потом и рассказал ее Кире. Это было чудо, и в тот момент я понял, что Кира обрела настоящую любовь ко мне. А мой предательский поступок стал наиболее болезненным… Ее губы нежно прикасались к моим, и даже моя беспокойная совесть, которая постоянно напоминала мне, что я козел, на секунду отступила, и была счастлива за меня, и отпустила меня из своих оков, чтобы насладиться моментом. В этой комнате горел огонь любви, который мы посеяли теми темными временами и который разгорелся, несмотря на все, что с нами произошло. Мы кратко объяснились о том, как я потерял голос, а Кира встала с инвалидной коляски. Дело в том, что, когда произошло изменение во времени, все болезни именно так же, как и грех Соломона, обнулились. Чудо, не правда ли? Еще Соломон рассказал и показал, как им на ту самую радиостанцию пришло сообщение с объяснением всего случившегося. Теперь пристигните ремни, дорогие читатели! В этой главе объясняется вся задумка этого кружка юных космонавтов. Дело состояло так: я и не помнил, что был давним работником Компании и когда-то давно согласился на эксперимент. В него входило мое постоянное пребывание на маяке, пока Компания из космоса играется с переворотами во времени. Первый переворот произошел в тот момент десять лет назад — именно с этого времени начинается моя память. Ребята изменили время и попали в мир, в котором вы все сейчас живете: с Советским союзом, Гитлером и прочей фигней. Им это дело не понравилось, и они решили изменить время еще раз, попав в мир, в котором сейчас я и война на Аляске. Но ресурсы для работы машины довольно необычные, и для их сбора и проработки нужно время — те самые десять лет моей жизни на маяке. Топливом для машины, которая приоткрывала занавес времени, являются людские останки после гибели в ядерном взрыве. Именно для того, чтобы изменить время во второй раз, Компания попала в идеальный мир. Тут была катастрофа Чернобыля, тут — Хиросима и Нагасаки. И все это время Компания перевозила через мой маяк топливо для этой машины, которую они построили в Сибири. Поэтому я ничего и не помнил: меня выдернули из настоящего времени, и мои воспоминания о детстве и родителях забылись так же, как я потихоньку забывал и мир прошлый с моим любимым Советским Союзом. И только Кира и Соломон являются моим якорем в том мире, именно из-за них я до сих пор помню прошлый мир, который я ненавидел, когда был в нем, и который так люблю сейчас, когда живу в другом. Но мысль о том, что в каждом мире я нашел любовь, была интересной, однако то, что обе девушки сейчас тут, не давало покоя моей вновь пробудившейся совести. Еще Соломон сообщил, что ужасный вирус, который был вызван изменением того времени, убил всю верхушку людей Компании на Луне, так как один из экипажа заразился им в Японии и скрыл это. И что перед смертью директор запустил таймер ядерной бомбы, которая находится на Луне. Также там находится и еще одна машина времени, которая поможет вернуть то первое время, которое было десять лет назад и в котором не было ни Киры, ни Соломона, и именно этого хотел от меня перед смертью директор Компании — чтобы я вернул девственное время, где все работники, включая и его самого, еще живы. Я поймал себя на мысли, что хочу, чтобы эта бомба взорвалась. И то, что они направили ее прямо на Аляску, было мне по масти. Я хотел вернуть то время, в котором не страдал от своей измены, и взять с собой Киру и Соломона. Но Соломон мою мысль не поддерживал и явно был против смерти всех людей, что воевали в грязной войне на Аляске. Я же говорил ему, что они не заслуживают жизни и он не видел, что за ад там творится. Он же говорил, что жалеет, что рассказал мне правду обо всем, и разочарован, что я ставлю свои хотелки и приказы Компании выше жизней людей, тем самым превращаясь в того, чьи методы экспериментов над людьми мы вместе осуждали. Но он и не мог знать, что мне было уже все равно на этот мир и, как ни странно, на Элизабет, которую я так любил. Я хотел изменить время, забыть свое предательство, облегчить совесть перед тем, что Кира была взаимно влюблена в меня. Это новое изменение времени было нужно мне, не только чтобы уничтожить эту грешную войну, но и, в первую очередь, чтобы облегчить свою грешную жизнь, ведь, как вы помните, в новом времени все обнуляется, и мне нужно было это обнуление, чтобы я никогда не совершил того, что совершил. Теперь просто вдумайтесь, на что такой «святоша», как я, был готов, а главное — какой это умный ход для человека, который постоянно себя принижает и говорит, что его даже в титрах не указывают. В моей голове это было так: бомба взрывается, я не делаю ничего, чтобы предупредить всех этих людей, хотя у меня есть на это силы и власть через Элизабет. Я собираю останки, каким-то непонятным способом отправляю их на Луну в мире, где нет никакой космической программы, не зная, как делать топливо, делаю его, не зная, как пользоваться этой машиной, проникаю в то время, когда запускали первую машину, ломаю ее и вместе с Кирой и Соломоном ухожу в закат на маяке. Вместе с этим у меня появляются такие бонусы, как память первого времени, прощение, отсутствие вины за измену Кире, так как измены не будет, также я и не участвовал никогда в массовом уничтожении людей. Собственно говоря, моя совесть чиста, у меня есть Кира и друг — вот именно так в моей голове и выглядел мой план. И у меня была крайне сильная для моего типажа мотивация. Как же я был слеп в своей идее! Я понял, что Соломон будет играть против меня. Бомба должна была упасть на Аляску в тот самый день, когда Безымянный будет выходить на дуэль с Орда-Джаном. Это было идеальное время для взрыва, так как большое количество людей соберется в одном месте, и из их горелых тел получится больше топлива. Вы, наверное, сейчас сидите и удивляетесь, как я, верующий человек с постоянными муками совести, крайне нравственный, способен на такое, зная, что придет расплата от Всевышнего. Вот так и способен! И скажу больше: я был способен на все. Я понимал, что для того, чтобы я стал счастливым с Кирой, должно произойти все это зло — и придет мир, в котором я ей не изменял. Я понимал, что Соломон никак не изменит того, что бомба взорвется, и мне нужно было только сидеть и ждать. Я говорил Кире, что все это время неправильно и оно неестественно, чем пытался уговорить ее на то, чтобы она поддержала меня. Я говорил ей, что и в моем времени, том самом, девственном, она сможет ходить, так как в нем все так же обнулится для нее, а я вспомню родителей, детство, и, скорее всего, они даже еще будут живы. Конечно, мне не давала покоя мысль о том, как я мог согласиться на такой эксперимент. Может, в той жизни на самом деле у меня ничего и не было. Но я старался об этом не думать. Тем временем корабль все стоял и ждал меня обратно, я же решил не возвращаться, чтобы облегчить свое трусливое существование. Соломон же, наоборот, хотел поехать и предупредить всех этих людей о том, что скоро вся их игра взлетит на воздух. Я был не против этого плана, так как понимал, что ему вряд ли поверят массы, а только посчитают за сумасшедшего. Кира тоже хотела поехать, но я ее отговорил. Экипаж корабля не хотел покидать маяк без меня, так как все понимали, что разочаруют этим Элизабет. Я же обманул всех и сказал, что позже приду на Аляску сам, хотя уже понимал, что приду только тогда, когда все будут мертвы. Конечно же, дорогой читатель, ты понимаешь, в какого садиста я превратился из-за всех этих обстоятельств. В голове своей я защищал любовь, и правда была на моей стороне, так как, несмотря на гибель людей, я думал, что верну порядок естественного времени, запустив машину и предотвратив заранее прошлое вмешательство, которое все поменяло. Конечно же, я понимал, что в том первом времени вся верхушка Компании будет жива. И, скорее всего, они снова будут экспериментировать, — именно для этого они и возложили на меня эту миссию вернуть их к жизни. И я был согласен на это, потому что хотел убежать отсюда подальше, прихватив с собой ту единственную ценность, которая у меня осталась. Также я начал бояться, что когда Элизабет узнает, что я остался на маяке, она придет сюда сама или пошлет катер размотать всю эту местность вместе со мной. Но я в тайне надеялся, что она умрет в городе от взрыва бомбы. Моя паранойя достигла небывалых высот. Соломон же отправился уговаривать людей на Аляске оставить Город алых крыш хотя бы на время. Что касается меня и моей веры в Бога, в это время она стала максимально слаба и ужасно отдалена от истины, и это еще мелко сказано. Я заблуждался и думал, что Бог использует меня в своем плане по спасению мира, который он изначально задумал. Эта мысль питала мою мотивацию. Соломон отправился с кораблем в Японию, а потом крайне быстро пришел на Аляску, где узнал о моем предательстве Киры. Он ничего не рассказал про меня Элизабет, этим самым отдалив от меня гнев этой женщины. Конечно же, по поводу теории ядерного взрыва к нему все прислушались, но никто не поверил. Тем не менее, приближался день икс. Соломон отправился в Город алых крыш и в этой поездке увидел все ужасы этого мира. Он увидел войну, работорговлю, все эти ток-шоу. Но ничто из этого не сломало его волю к тому, чтобы уговаривать всех этих людей уйти отсюда. Он пошел к мэру города, но тот не поверил ему, так как никто не летал в космос, а значит, что и базы с бомбой там быть не могло. И даже если бы это оказалось правдой, никто не возместит ему финансового ущерба отмены великой дуэли. Так что все попытки Соломона убедить людей летели в тартарары. Соломон каждый день вспоминал мое новое и ужасное отношение ко всему миру, но он не отвернулся от тех слов, которые я сказал ему на ступеньках в подвале, когда нас обстреливали и я еще не был таким безумным: о том, что есть настоящая любовь, и только она могла спасти мир. И он не забыл этих слов, потому что они были истиной, пускай и говорил их неуравновешенный социопат. Именно эта истина давала ему мотивацию призывать этих людей, когда над ним смеялись. Я же сидел и считал дни и часы до взрыва бомбы. В один момент я даже смирился с тем, что Соломон умрет со всеми этими людьми там. Это было ужасное смирение, потому что в нем не было добра. Это было предательство друга, пускай я и не верил в дружбу, что и доказывал ранее. Но как-то вечером на закате я вышел к огню маяка и увидел на горизонте рыжий отблеск — именно в это время Элизабет вышла к морю на той стороне, за сотни километров, в ожидании меня. Пускай это был фантом, но я вспомнил, что думал в день свидания с ней: что блеск этих рыжих волос я увижу и с маяка. В этот момент мое сердце сжалось так сильно и так больно от осознания себя! И я бы наверняка закричал, если бы в этот момент ко мне не поднялась бы Кира. Она увидела мое состояние и пришла подбодрить. — Я увидела, что ты на пределе, Артур. Решила выйти. О, с каким же удовольствием я слушал ее голос — это тот самый голос, который выводил меня из тьмы во сне на Аляске, он — как свет маяка! Я мог слушать его до бесконечности. Я взял Киру за руку и поднес ее ладонь к своим губам — к губам, предавшим ее. Я нежно целовал ее руку, и из моих губ вырвался вздох, и потекли слезы. И совесть или еще что-то проснулись во мне, и я решил вызволить своего друга — единственного друга — из этой клоаки бесчестья. Хотя заранее я сказал ему, чтобы, если его никто не послушает, он убирался оттуда так быстро, как только мог, но, по-видимому, он этого не сделал бы. И, поняв это интуитивно, я решил отправиться за ним. Естественно, я был слишком откровенным трусом, чтобы идти на Аляску через лагерь Элизабет, и специально для переезда нанял японских контрабандистов, чьи контакты у меня появились за месяцы службы у огненной леди. Кира упрашивала меня взять ее собой, я же никак не мог этого допустить, так как, если бомба взорвалась бы и мы не успели бы выбраться, умерли бы все трое. Но я не мог допустить, чтобы этот птенчик, недавно вставший на ноги и расправивший крылья, погиб ужасной смертью. Так что я отправился один. Моя мотивация была в том, что мне нужно было заглушить, несмотря ни на что, эту вину перед Кирой, а заглушить ее я мог только забыв свой поступок. А забыть я мог, только если бы сделал еще одно изменение во времени. А сделать его я мог, только если бы умерли все эти миллионы людей, и я вмешался бы во время и вернул тот первый девственный мир, в котором жил более десятилетия назад. Я постоянно повторяю вам одно и то же, чтобы вы поняли, насколько я много раз думал об этом и верил в это, что это поможет мне. Также я явно сходил с ума, потому что эти мысли кругами ходили у меня в голове, не отпуская ни на миг. Также, видите, мой мотив был безжалостным и очень жестоким по отношению к людям, живущим тут. Этим самым я позже доказал себе, что любая сложность в нашей жизни может выбить нас из привычной колеи жизни, поступков, нравственных убеждений и религиозных взглядов и толкнуть на ужасные, но, на наш взгляд в тот момент, оправданные нами действия для достижения наших целей. И вот, в принципе, это произошло со мной: мне было все равно на то, во что я верил годами, ради того, чтобы оправдать себя перед собой и Кирой. Ведь она так меня любила, и я не мог причинить ей эту боль — боль от признания в моем поступке. Соломон бегал из угла в угол и говорил всем, что городу скоро конец, а меж его бесполезных попыток городу действительно приходил конец — оставалась пара дней до дуэли и запуска ракеты, о которой было уже известно каждому человеку не только в городе, но и во всем мире. Наш Соломон привлек внимание толпы, и у него появилась репутация городского сумасшедшего, а еще — рейтинг на ток-шоу, и образовалась своя фан-база. Но ничто из этого не помогало ему в его спасательной миссии и убеждении людей в скорой гибели. А между тем Элизабет уловила в его словах правду, так как я доказывал это, явившись в их жизнь немного ранее. Она отменила поездку в Город алых крыш и с терпением и трепетом ожидала моего скорейшего возвращения к ней, ожидая предупреждения от меня лично о том, что город будет уничтожен. Я же тайком по реке на катере контрабандистов пробирался сквозь затихнувшую ради события войну. По моему грандиозному плану я должен был любыми силами вытащить Соломона из города и отвезти на маяк. Но по стечению обстоятельств я неохотно принимал то, что я жутко опаздываю. И по моим самым скромным подсчетам я должен был прибыть в город уже после взрыва бомбы. Но, как ни странно, мной руководила какая-то сила, и я не мог остановиться и повернуть свой катер. Тем временем время тоже не могло повернуть вспять и спешило к тому роковому моменту. Я не знаю, как именно проводил то время Соломон, но знаю, что на тот момент в город уже прибыли Орда-Джан и его орда. Миллионы людей собирались в городе, и проспект Смерти уже пах кровью воинов. Элизабет отправила Артура и Джонни Фэйка в город и просила догладывать ей обо всем, что там происходит. Этим они и занимались. Пока она ходила по своему пляжу взад-вперед, выискивая взглядом любую точку, появляющуюся на горизонте, нервно ожидая моего появления, я, как и она, в это время ходил по палубе. Она не спала — я не спал, а время шло и пришло в тот роковой для меня и, в принципе, для всего мира день X. Ужасная мокрая мглистая погода уже окутала Город алых крыш, по которому хлестал веселый дождь, и изредка на горизонте небес было видно молнию. Разогревающие перед главным событием схватки и дуэли уже гремели вовсю, а удар бомбы по моим подсчетам должен был случиться именно после конца главного события. Люди проливали реки крови, веселились и терпеливо ждали своей смерти, напоследок разогрев свой разум масштабным шоу. Они все ждали конца этой повести той войны, что зародилась между этими войнами, и были в предвкушении последнего боя — так сказать, долгожданной финальной серии сериала в реальной жизни с реальными потерями. Но они не могли поверить, что эта серия может быть последней и для них. Я был на подходе к городу и даже видел его на горизонте. Я так же, как в это время и Элизабет, смотрел прямую трансляцию события. Джан и Безымянный первый раз вживую увидели друг друга. Видно было, как этот выходец из леса безумными глазами протыкал Джана насквозь, но ни у одного, ни у другого не было страха смерти в глазах: оба пришли, чтобы уйти отсюда живыми. Никто не мог запретить или навязать этим двум воинам правила этой драки, но все ждали, когда она начнется, пока противники рассматривали друг друга. Дождь падал на папаху Джана. Он взглянул в небо и в этот момент увидел раскат молнии в половину небес. Это был его знак к началу поединка, и так же, как в детстве на пастбищах, он доверился этой молнии, как провидению свыше и своему оберегу. Молния была его гербом и его спутницей с самого детства, и под ее гром он вытащил дамасскую сталь из ножен. На эфесе блеснула золотая молния, и Джан ринулся в бой. Между противниками было метров пятьдесят, и как только Джан сделал свой первый шаг, то его оппонент уже сделал два и бежал на него. У Безымянного не было пистолетов: у него, как и в лесу, были бесшумные виды оружия. На его спине и голом торсе висели две катаны, и по ходу его движения обе быстро переместились в его руки. Джан короткими, но уверенными шагами проходил метр за полминуты, а его противник уже был на половине пути, когда из толпы народа послышался волчий вой. Этот вой поверг толпу в хаос, и в кое-каких местах люди расступились. И вот в тот самый момент, когда Безымянный уже подпрыгнул для двойного удара катанами, из толпы вырвалась стая волков, которые пришли поддержать своего альфу. Они никогда его не бросали, потому что однажды их не бросил он. Джан отбил двойной удар и отступил на пару шагов. Волки подошли к хозяину и огрызнулись в сторону его врага: каждый из них был готов к бою на смерть. Из толпы вышли преданные своему хозяину люди — это были горцы, лучшие воины Кавказа, которые были готовы на такую же смерть, что и их противники. Джан, увидев своих людей, идущих к нему на помощь, посмотрел на них и рявкнул, как медведь, закричав им, что сам справится. Горцы остановились в ожидании продолжения так же, как и вся толпа. Они ни на секунду не удивились храбрости своего командира. А я в этот момент начал сомневаться в его благоразумии. И не я один — вся команда контрабандистов быстро переметнулась и делала ставки онлайн против Джана, потому что он был против не одного человека, а еще шести взрослых и довольно больших волков. Джан достал свой хлыст, которым отгонял от овец таких же волков в детстве, и пошел вперед. Волки оскалились на него и по одному ринулись в бой. К Джану подбежал первый волк: он кинулся ему прямо в глотку, но был разрублен пополам от носа до хвоста. Второй волк подкрался сзади и укусил Джана за икру, выпотрошив мышцы, пока третий бежал вслед за первым. Воин Кавказа быстро среагировал и отрубил второму волку пасть по глаза, но зубы зверя все еще сжимали мышцы Джана. Третий волк, мчавшийся вслед за первым, был рассечен хлыстом и убежал в толпу с окровавленной, но не смертельной раной. Четвертый и пятый бежали один по правую, другой — по левую сторону Джана, зажимая его в клещи, и прыгнули на него одновременно, но Кавказец увернулся и отпрыгнул в сторону, поэтому волки столкнулись друг с другом и были разрублены. Джан вытер свою шашку о рукав фамильной черкески и посмотрел на Безымянного. Тот стоял с шестым, последним волком, и в его глазах не было страха. Толпа ревела и гудела, приветствовала своего Геракла. Для них он был лучшим гладиатором, идущим на смерть. Джан, прихрамывая и теряя кровь, шел на противника, а увидев второй раскат грома и молнии в небе, пошел еще увереннее. Гроза была прямо над ними — он будто был поддержан своим отцом Зевсом. И это было очень приятно наблюдать тем его воинам, кто знал его любовь к молнии. Волк так же, как и хозяин, бросился на свою хромую добычу, но зверя не хватило и на секунду боя с Джаном. Он уже лежал в своей крови, скулил и смотрел, как его альфа рубится на мечах с лучшим из когда-либо живших воинов. Бой на мечах продолжался около двадцати минут. Где-то на восьмой Безымянный остался без одной катаны: при атаке Джана дамасская сталь победила японскую и разрубила ее пополам. Силы наконец-то были равны. Но лучший боец превзошел противника, и Джан в прекрасно техничном выпаде отрубил Безымянному руку. В таком темпе они дрались еще пять минут, пока один из них не истек кровью. Последнего удара не было из-за темпа боя и сердцебиения: наш мститель за кровь отца лишился всей своей крови, и его сердце остановилось.