— Я давно хотел тебе сказать, Артур… После той странной, страшной недели что-то изменилось, я не чувствую греха на своей душе! Будто бы Бог услышал мои молитвы и избавил меня от греха, совершенного мной. — Я тебя не понимаю, Соломон. О чем ты говоришь? — Я раньше воевал и делал плохие вещи. И чувствовал грех за тот большой список людей, чьи души и тела я погубил. Сейчас я словно никогда никого не убивал, не чувствую тяжести. — Соломон, ты извини, что я прерываю тебя, но что они делают? — я указал на черный корабль, который выкатывал свои старинные пушки прямо на мой маяк. — Мне кажется, они собираются стрелять в нас! — В смысле — стрелять? — закричал я, не осознавая до конца, что происходит. Соломон тем временем включил огонь маяка и сирену. И произнес очень тихо, будто не хотел говорить этого в слух: — Они, наверное, думают, что маяк пуст, и хотят пострелять, будто в тире. — В смысле пуст? В смысле — стрелять? Я им дам пострелять по моему-то маяку! Я негодовал и спускался очень быстро вниз по лестнице. Мой путь был прост: я собирался взять калашников из сейфа и пострелять в воздух, чтобы отпугнуть их. Но как раз пока я шел, я услышал сильный взрыв и только приближающийся свист. Как оказалось потом, корабль не остановила от задуманного ни сирена, ни свет огня, и он пальнул из пушек по маяку. Первое ядро упало в море, второе ядро влетело в скалу, а вот третье и четвертое пролетели через первую стену Колизея прямо во двор и вышибли мои входные ворота. Я остановился и услышал сверху голос Соломона. Он бежал вниз и кричал что-то на иврите. Он так быстро приблизился ко мне, что я не успел понять, и он врезался в меня. Мы покатились вниз по лестнице в веселом тандеме. Когда же лестница кончилась и перестала считать наши ребра, я не мог встать от жуткой боли в спине. Соломон, будто ни в чем не бывало, поднял меня и посадил на лавку уже во дворе, и я мог лицезреть раскоряченные ворота. Соломон в это время побежал за Кирой в мою келью. Я же сидел, как контуженный, не вставая и не понимая ничего, пока Соломон не подошел ко мне и, говоря что-то очень громко, побил меня по щекам. Оказывается, он сказал, что Кира в таком же шоке, как и я, и он спустил ее в подвалы. Потом он снова убежал, и я начал потихоньку понимать, что происходит. Но вот послышались еще выстрелы пушек, и на этот раз они были гораздо точнее, чем в первый залп. Я отчетливо слышал каждый выстрел: на этот раз их было восемь. Первое ядро попало прямо в башню одиночества и пробило ее насквозь, потому что залетело в окно под моей кельей. Второе попало в стену Колизея, а последнее, что я видел перед тем, как меня вырубило, — это как кирпичи разлетались по двору, и один из них сбил меня с лавки, ударив в правую ногу. Следующий раз я проснулся на спине Соломона: он нес меня на стену маяка. На груди у него висел мой калашников. Он нежно положил меня и прицелился в черный корабль, но выстрелов я не услышал. Немного погодя я понял, что он боится стрелять. Я попытался встать, но понял, что у меня серьезный ушиб ноги. Тогда я попросил своего друга подняться и дать мне автомат. Я лег на стену и навел ствол на черный корабль, с которого четко слышал крики на английском. Тогда я прицелился, как мог, и выдал три короткие очереди подряд. Как я понял по глухому звуку одной из них, я попал в деревянную обшивку корабля. Голоса с той стороны стали еще громче кричать на английском, и мы увидели, что корабль, потихоньку спуская паруса, отворачивается от нас. — Они уходят, — с надеждой в голосе сказал Соломон. Я, уже полностью придя в себя, спросил, где Кира. От шока я не помнил, что он говорил мне это ранее. Тогда он снова повторил, что спустил ее в подвал. «Бедная девочка», — подумал я и спросил Соломона: — Почему корабль такой древний? Почему они стреляли? Мы что, в восемнадцатом веке, что ли? — Я не знаю, — очень тихо, считай шепотом произнес мой друг. Корабль же отошел от маяка еще на полмили и снова повернул на нас пушки, но не стрелял. Мы следили за ним еще полчаса и поняли, что он отдал якоря. Тогда мы с моим другом спустились к Кире, она сидела внизу и все время, пока нас не было, плакала. — Я слышала выстрелы, я слышала грохот! Что случилось? Мне страшно! Увидев ее в таком состоянии, я не сдержался и, несмотря на адскую боль в ноге, подбежал к ней и обнял, а она обняла меня в ответ. В голове моей была ужасная для меня смелость, я хотел убивать, я был на таких сильных эмоциях. Хорошо или плохо было то, что я забыл о том, что под влиянием таких эмоций я мог бы и признаться в своей любви к ней. Но меня тогда это не волновало, я оторвался от объятий и вкратце объяснил Кире ситуацию так, как сам ее понимал, и сказал, что нам с Соломоном нужно наверх и что сегодня будем ночевать в подвале и дежурить по очереди. Наш друг осмотрел мою ногу и сказал, что повезло, что не сломана кость. Я же успокоился, и моя эмоциональная смелость иссякла, а когда я вспомнил о том, что мог признаться Кире в любви, я корил себя до следующего сезона ураганов. Мы перетащили вниз три койки, стол и мой шкаф с писаниной. Вы скажете: «У них такой бардак творится, а они шкафы бесполезные спасают!» Но это было желание Киры: она решила сохранить все эти созданные мной миры. Когда мы переделали все для благоустройства нашего хранилища, был уже вечер, и мы сели за обсуждение того, что вообще это может быть или означать. Кира выдала мысль, что это пираты. Я и наш друг думали, что это какие-то шалуны, угнавшие корабль на выставке раритетов, потому что были бы это пираты, у них был бы корабль получше, да и не восемнадцатого века. Тогда Кира выдала еще одну непонятную мысль: что то, что с нами произошло, — это временной катаклизм, отправивший нас в восемнадцатый век. Но Соломон сказал, что если бы это было правдой, то маяка не было бы, и мы оказались бы на голых камнях. Киру его доводы успокоили, и мы разошлись: я — дежурить, а Соломон — готовить еду на вечер, ну, а моя любовь — читать мои рукописи дальше. Когда я дохромал до стены, то, наконец, в одиночестве смог обдумать все разрушение, которое принес нам этот корабль. Я включил свет и осмотрел двор. Я ужаснулся: это было неприятно, это было настолько трагично, что не описать словами. Все, что мы с Соломоном строили, ремонтировали, было напрасно, все было впустую. Я посмотрел на башню маяка и увидел огромную дыру от ядра. «Хорошо хоть, что влетело в окно, а то было бы две дыры», — подумал я. После всех трагичных размышлений я понял, что завтра нужно сделать ворота, которые теперь не нужно открывать, чтобы втаскивать багаж Киры. Эта мысль меня повеселила. Я поднялся на стену. Ночь была прекрасной, теплой и ясной. Я сразу заметил огни на корабле и глянул в бинокль. Я смог присмотреться и увидел, что на той стороне на меня тоже смотрит человек и тоже в бинокль, а не в трубу, что, если бы было правдой, подтверждало бы версию Киры. В эту самую минуту я вспомнил о том, что Компания уже в эту субботу должна прислать корабль из Японии с грузом, а суббота как раз завтра. Тогда я понял, что, возможно, этот корабль пришел по душу Компании и хотел забрать их товар. Тогда зачем они стреляли? Это было непонятно, и вторая мысль осознания подтянулась за первой: почему я не доложил о нападении корабля людям Компании? Они же оставили мне новенькую радиостанцию. Тут я вспомнил и побежал, хромая, к столовой. — Соломон, Соломон! — кричал я вверх, в башню. — Да, Артур! Что случилось? — Сходи в мою келью. Принеси, пожалуйста, радиостанцию! — Хорошо! Тихими шагами я вернулся на стену и наблюдал тот же свет с корабля, что и прежде. Когда мой друг спустился вниз, я увидел, что станция была довольно большой. Как он не надорвался, неся ее один? Но я сделал вид, будто не обращаю на это внимания, и включил станцию. Включилась она моментально, но я понял, что в ее программе всего одна волна, по которой я мог бы общаться с ними, и она была недоступна. Тогда я заметил, что прямо на станции висит расписание, по которому по этой волне выходят на связь. Это как раз была пятница, вечер, но мы опоздали на один час. Но также у меня был мобильный телефон Сереги с «Северного путника», по которому я тоже попробовал позвонить, но не было сети оператора. Я не знаю, что пошло не так, но мне казалось, что все изначально как-то необъяснимо с той ночи, когда нам стало плохо. Соломон, не испуская ни звука, поднялся на кухню, а я, проверив местонахождение корабля, после спустился посмотреть, как там Кира. Когда я заглянул, она уже спала. Подойдя ближе к ней, я увидел, что в этом красивом лице еще сохранилась та улыбка, которую она подарила мне, когда я уходил. Я посмотрел на нее еще пяток минут и пошел обратно на свой пост на стене. Наш друг к тому времени, когда я поднялся из подвала, уже ждал меня на стене с нашим ужином. Я огляделся и принял у него поднос со своей порцией и немного вина. Он сказал, что пойдет и принесет еще еды для Киры, но я сказал, что она уже спит. Тогда мы сели с ним и просидели так до половины двенадцатого, а потом оба пошли спать, забыв про то, что надо стоять на посту. Глава №7. Экватор Утром, а точнее — в полпятого утра мы проснулись сразу оба: я и мой друг Соломон. Я помню это утро, как мы вскочили и побежали вверх по лестнице. На море уже можно было много чего разглядеть, а именно: на востоке, там, где стоял один деревянный корабль, теперь их было два, и второй был похож на военный. При этом он был производства двадцатого века, и на нем красовался черный, как ночь, флаг, на котором белым было написано на английском «Клан Мерфи», а рядом — флаг Ирландии. Мой друг, дав мне в руки автомат, сказал, что сегодня будет долгий день. И вправду, к гадалке не ходи: это был долгий день. Сначала мы три часа ждали, что будет происходить, и вот в девять утра железный корабль двинулся на нас. Он подошел на расстояние ста метров, а потом два раза обогнул маяк по кругу: видимо, искал, где пеший путь на скалу. Потом он отдал якорь рядом с моим маленьким пирсом, но не подошел к нему вплотную. Тем временем деревянный корабль снова подошел на расстояние выстрела пушек. Получалось все довольно интересно: железный корабль с ирландским флагом стоял прямо напротив деревянного корабля, но не в зоне досягаемости выстрела пушек, и караулил выход из маяка. Я в этот момент понимал, что сейчас снова начнут стрелять, и не ошибся. Дав Соломону распоряжение не умереть до моего прихода, я побежал вниз, к Кире, чтобы сказать, что люблю ее, и попрощаться, если вдруг умру. И поверьте, я был готов умереть, чтобы потом избежать дальнейшего объяснения своих слов перед ней. Но когда я зашел в подвал, она еще спала, и — не знаю, почему — тогда я не стал ее будить. Происходи это сейчас, я сотню раз бы ее разбудил, но тогда почему-то решил, что не судьба. И, одновременно довольный и опечаленный, я вернулся к Соломону. Он смотрел за железным кораблем возле ворот, а я — за деревянным, который готовился стрелять. Да, это было жестоко: послышался выстрел всего одной пушки, и ядро улетело выше маяка и почти долетело до их второго корабля. Соломон крикнул мне, что они пристреливаются, поэтому всего одно ядро. Я слышал с корабля крик «огонь» и побежал вниз. Мой друг побежал за мной, и через секунду прогрохотало еще восемь выстрелов. В этот раз каждое ядро достигло своей цели, словно ровная очередь прошлась по стенам Аивы. Кирпичи разлетались во все стороны, двор, который я знал раньше, перестал существовать. Я был уверен, что теперь-то Кира точно проснулась, и пожалел, что не разбудил ее минутами ранее. Но я не пошел к ней, я встал и хотел уже бежать стрелять в ответ, но мой друг остановил меня и сказал, что они не зря поставили второй корабль сразу у выхода: они проверяют, тут ли мы еще или ушли ночью. Соломон предложил попробовать пересидеть их, а если что — ударить по ним, когда они будут подниматься по суше. Он сказал, что там довольно узко, и из правильной точки можно одному положить там целую армию. Но я не мог ни слушать, ни здраво мыслить: эмоции раздирали меня на кусочки. Я схватил автомат, побежал к воротам и крикнул Соломону, чтобы подтаскивал патроны. Мой бедный старенький калашников! Я подбежал к воротам — точнее, тому, что от них осталось, увидел корабль, снял с предохранителя и быстрыми очередями выпустил всю обойму. Каждая из тридцати пуль ударилась в железо корабля: так метко я не стрелял никогда. В порыве злости я не увидел того, что с корабля на меня навели пулемет тридцатого калибра. Я услышал только быструю, как молния, очередь, которая прошла выше моей головы и уничтожила кирпичное перекрытие над воротами — точнее, над тем, что от них осталось. Я почти перезарядил автомат, когда был сбит с ног моим другом, и следующая очередь от пулемета пошла прямо в место, где я стоял. Я только ощущал, как на меня падают мелкие камешки от попадания в стену тридцатого патрона. Соломон ползком уже тащил меня обратно во двор. Он спас мою жизнь. Я был не в состоянии осознать этого, но когда мы заползли за стену, я понял, какую глупость совершил. Мой друг же сказал, что теперь они знают, что маяк не пуст, и тихо отсидеться уже не получится. Я сказал, что нам бы продержаться до прихода корабля Компании, а у тех целая флотилия в распоряжении. Соломон же накинул мне еще одну, но уже противоположную идею, имеющую право на жизнь. Он сказал, что это легко может быть и сама Компания, судя по тому, что он слышал о ней: они просто могут убирать свидетелей их деятельности. Не зря они опустошили все склады с товарами ранее. Этой мыслью он заразил мое сознание, и я сказал, что в таком случае мы по-любому уже ходячие мертвецы. И почему мне не пришла в голову мысль бежать ночью, пока это было возможно? Я думал о том, что теперь смогу наконец-то сказать Кире о своих чувствах, а потом сразу сказать, что скоро она, скорее всего, будет мертва. Тогда точно мое признание будет не так ужасно выглядеть на фоне известия о скорой смерти. Вот теперь вы понимаете, насколько я ужасен и низок: даже в такие моменты я думаю о том, как будут выглядеть мои поступки. Мы все это время сидели за стеной, и я удивился, почему они больше не стреляли. К моему удивлению, когда я пополз за стену, чтобы проверить, что делает корабль, я наткнулся на быстро поднимающийся отряд людей. По форме одежды они не были военными какой-то армии, они просто были хорошо вооруженной группой. Я же занял позицию, где меня не видно с корабля, и принялся поливать узкий проход пулями. Если бы стрелял Соломон, скорее всего, он переложил бы весь этот взвод, но я стрелял везде, кроме людей. Мне даже казалось, что я попадал между ними. Но хоть это и были косые выстрелы, они шуганули эту кучку, и они быстро спустились обратно и, при этом отстреливаясь, скрылись за скалой. По сему виду я хорошо засел, и они не поняли, откуда шла стрельба, а самое главное — тоже стреляли, куда не просят. Так я держал их почти час, экономя патроны, пока ко мне не подполз Соломон. Он пришел проинформировать меня, что корабль обходит сбоку и через пять минут засветит это укрытие с воды, а значит, нам нужно убираться отсюда и обороняться со двора. Это было логично, и уже когда я заползал в ворота, я увидел нос быстро заходящего на позицию корабля. Он светил то место, в котором я целый час удерживал эту группу. С одной стороны, я был очень горд собой, потому что делал вещи, которые никогда и не думал, что буду делать. Конечно же, этот прилив сил дала мне любовь к Кире, потому что я никак не мог ее потерять. Прошло минут пятнадцать после того, как я покинул позицию. Я сидел в засаде во дворе, сразу у входа в подвал, держал на мушке выход из Колизея и в любой момент был готов открыть огонь в любого, кто сюда зайдет. Соломон сидел рядом на ступеньках, когда я вспомнил, что Сергей с «Северного путника» оставил мне флеш-карту со словами «Посмотри, когда перестанешь понимать происходящее». Я подозвал моего друга и сказал, чтобы он принес мне флеш-карту: она в комнате, в столе возле кровати. Соломон поспешил в башню маяка, а мое военное везение на этом подошло к логичному концу. Во двор Аивы залетели две дымовые гранаты, а после этого — две боевых. Я еле успел лечь на ступеньки и зажать уши, когда услышал два взрыва, накрывшие меня столбом дыма и пыли. Я начал громко кашлять и задыхаться, плюс видимость упала до нуля, но, слава Богу, я понимал, в какой стороне выход из Колизея, и без разбора посылал туда очереди выстрелов. Тут, как мне показалось, мое военное везение возобновилось: бойцы не знали, как пройти дальше, и думали, что я все прекрасно вижу. На выходе из башни показался наш друг. Он дождался, пока дым усядется, и быстро пробежал ко мне. Высказал мне свои наблюдения и вручил карту. Я попросил у него ноутбук, чтобы просмотреть содержимое, но он посмотрел на меня и сказал, что не брал. Тут у нас с ним произошла небольшая дискуссия по поводу того, что без ноутбука карту не открыть, и в итоге он снова побежал наверх, а я пустил очередь уже в видимый дверной проем, из которого должны были показаться бандиты. Увидев, что ничего не происходит, я решил посмотреть и тихонько пробрался к воротам, выглянул наружу. Людей возле ворот не было. И на тропинке вниз — тоже. По крайней мере, я никого не видел, но стоило моей голове высунуться из ворот, ну, точнее, из того, что от них осталось, как с корабельного пулемета прямо в дверной проем, где я стоял, пошла уже знакомая мне очередь. Благо, я успел засунуть голову обратно за ворота: как три пули разбили соседнюю стенку, и я снова наблюдал, как летят кирпичи моего Колизея. Хорошо было то, что они отступили по суше — по крайней мере, я так думал. А пока я думал, пришел Соломон с ноутбуком, и мы расположились прямо там, где я стоял за стеной возле входа в Колизей, чтобы наблюдать за тропинкой. Сразу опишу вам мое удивление, когда мы посмотрели запись: я был в шоке, мой друг тоже. Мы оба не могли поверить, что данная запись может быть правдой, а записал ее не кто иной, как сам генеральный директор Компании. Собственно, перейдем к содержимому карты. Это была видеозапись с напутствием в конце, чтобы мы не выключали радиостанцию, потому что на ее карту памяти пишется все, что они присылают, даже если мы не выходим на связь. Перейдем к видеоконференции: там было сказано много всего. Если бы вы посмотрели, то подумали бы, что это розыгрыш. А именно то, что я стал участником эксперимента, который изменил историю с помощью огромного коллайдера где-то в Сибири: они на мгновение разорвали пространство и время и образовали щель, поменяли фрагмент истории, а именно — просто стрельнув в щель. Пуля эта предназначалась для царя России, подписывающего документ о продаже Аляски Соединенным Штатам Америки. Конечно же, всех своих мотивов они не рассказали, но что будут изменения в мировой истории — предупредили. По их мнению, им нужно было, чтобы Аляска осталась за Россией, чтобы царь прервал переговоры и началась небольшая перепалка на границе, которая через пару лет закончилась бы, не приведя к большим последствиям. Также они предупредили, что даже такое маленькое изменение истории все же может совершить огромные катаклизмы и изменения в нас, так что мы должны опасаться, но шанс этот один на миллион. Также сказали, что наш маяк — единственное место на земле, которое стало якорем времени, что означало, что там время не изменилось. Ну, и вкратце упомянули о своем космическом проекте — том самом реалити-шоу на Луне, на котором они, на самом деле, делали базу наблюдения за Землей, и там находится сейчас вся верхушка власти Компании, а я для них, как ни страшно было слышать, кусочек этого пазла. Еще было сказано ждать, пока они какое-то время наблюдают за изменениями на Земле, и что свяжутся со мной, как только наберут достаточно информации. Но мы с Соломоном понимали, что они наворотили какую-то дичь. Проводить такой эксперимент и не спросить весь мир при этом? Это был просто терроризм в своей сути! Они погубили миллионы неродившихся детей, заставив весь мир спонсировать это самоубийство. Теперь нам с Соломоном было нужно дождаться их связи, чтобы понять, куда мы попали и какие изменения мы еще увидим, пока эти изменения стреляли в наш маяк. Соломон поделился со мной теорией, что больше не чувствует, что его душа проклята и нуждается в искуплении. Он пояснил это так, и, в принципе, его версия была логична: те, кого он убил на войне, или не родились, или не родился он сам в том времени, в котором мы сейчас находились. Все очень просто и логично, но нелогично было все, во что я верил. Я будто оказался в сказке, наполненной болью и мраком, в одном из тех фильмов или в одной из книг жанра фантастики. Все во мне сопротивлялось поверить в то, что я услышал: я отказывался, я не хотел тут быть и участвовать в этом, все случилось не по моей воле. Почему меня не спросили? Почему я должен быть тут? Я был недоволен несправедливостью и жестокостью их поступка и того, что я должен был быть частью этого всего против своей воли. Я будто бы забыл, что был атакован двумя агрессивными судами, и ходил туда-сюда по разбитому двору, шатаясь из стороны в сторону. Дальше произошло то, что уже стало традицией этих мест: прозвучали выстрелы, и снова знакомый свист ядра поразил остатки стен моего маяка. Соломон снова сбил меня с ног, и нас накрыла волна пыли, а через мгновение двор снова облетели осколки кирпичей. Самое интересное, что меня это все не трогало: мне было обидно, что у меня не спросили разрешения на участие в этом эксперименте люди, на которых я работал верой и правдой десять лет. Что было дальше — уже другая история. История войны, ненависти, обид, убийства, предательства, мести, жестокости, насилия и в конце прощения. Я вспомнил о Кире, и ее взгляд предстал передо мной на мгновение. Вставши, несмотря на обстрел, я побежал к ней. Соломон схватил калашников и сел возле входа в подвал. Спустившись вниз, я увидел Киру всю в слезах. Я подбежал к ней и без размышлений обнял. Это был лучший момент, который может быть после войны: познать объятия любимого человека — это архиважное чувство, которое я мог испытать, и оно запечатлелось в моем сознании навсегда. Тут не нужны были слова, было и так понятно: мы просто хотели общества друг друга, объятий друг друга. Но это трагичное время. Через минуту ворвался Соломон. Он кричал что-то типа того, что нас штурмуют, и это было правдой: нас штурмовали. Бойцы этой группы уже были у входа во двор и закидали его гранатами. Я, не выпуская Киру из рук, объяснил, что нам нужно продержаться до сообщения от Компании. Мой друг кивнул и выбежал из подвала. Я не хотел отпускать Киру и не хотел расставаться с ней, ведь в глубине души я понимал, что если они ворвутся, то убьют или заставят страдать. Поэтому я отвез Киру глубже в подвалы, где выращивал грибы, и сказал, чтобы никому не открывала, кроме меня и Соломона. Я принес ей еды и воды на двое суток, минут пять смотрел ей в глаза, а она молчала. Я поднялся, и услышал выстрелы, и побежал на помощь Соломону. Он оказался настоящим Рэмбо: он не убивал этих бандитов — он ранил их, точно стреляя в ноги и руки. Из тридцати человек он ранил десять — они отступили. Скажу я вам, что по сравнению с Соломоном этот хорошо вооруженный отряд казался только лишь вооруженным отрядом: они вообще ничего не могли ему противопоставить, а когда они отходили и оттаскивали раненых, он ранил еще пятерых. При этом он потратил всего пятнадцать патронов. Я был удивлен: мой друг-молчун оказался спецом, умеющим решать военные задачи. Этот вечер мы, как ни странно для обстоятельств, в которые попали, провели весело: Кира даже улыбнулась, когда слушала наши военные байки. А когда услышала о том, что случилось со временем, на нее напала истерика, и я бы понял каждого, кто воспринял бы эту информацию неадекватно, потому что это было чересчур. Вот мой друг был очень весел, он радовался осознанию того, что никого не убил и в прошлом, и в настоящем и что на его душе нет греха. Он выпил очень много вина и даже с юмором послал меня дежурить, а сам завалился спать. Мы в эту ночь не дежурили — собственно, как и в прошлую. Тем более, мой друг сказал, что вряд ли они заявятся сюда, да и толщину ворот в подвале не осилит ни одна пушка, которая у них могла бы быть. Собственно, такое наше поведение было недопустимо и безрассудно, но мы уж очень сильно перенервничали и хотели отдохнуть, даже если утром не проснулись бы и вовсе. Сон поразил меня, как и моего пьяного боевого товарища, я даже не успел поговорить с Кирой наедине. Утро было интересным: после нашего небольшого празднества состояние было втройне диким. Чувство бодуна, плюс осознание всей этой каши, в которой мы оказались, плюс понимание своего безрассудства и того, что весь двор сейчас может быть усеянным врагами. В этой нависшей над нами атмосфере мой кривой от пьянки друг высказал высокую мысль. Он недолго задумывался, прежде чем говорить, да я и из знакомства с ним понял, что очень уж умный этот Божий народ — евреи: мудрые и сильные мысли излагает, даже не напрягаясь. — Вот как ты думаешь, Артур, кем лучше жить: стеклянным умником или железным дураком? — Я вот не думаю об этом сейчас, Соломон. — А я вот думаю, и знаешь, порядком уже надумал. Я успешный хирург, многое в жизни познал, многое повидал, многое выучил, во многом я лучший. Бог наградил умом и волей, я не ленив и награжден талантом, и за свои плохие поступки я платил, пока был должен за них. И вроде мудрость мне дана, и знания я приобрел, и достиг многого. Работать умею, и ценилась моя работа. Да я и глубже копнуть могу: мысль позволяет… — Соломон, ты к чему это все? — Да вот интересно мне, кем жить лучше. Когда ты идешь к цели, несомненно, ты на высоте и удовлетворен. Ты сильным чувствуешь себя, ты умен, знаешь, как справедливо, знаешь добро и зло. В этом мире ты крутой, и таких, как ты, тоже много — жаждущих достичь цели, съесть свой кусок пирога, отломить от этого мира. И вот ты достиг одной цели, второй цели, третьей цели, а таких, как ты, много, и все достигают одной, второй и третьей цели и сталкиваются головами, создавая конфликты, и эти конфликты порождают еще и еще такие же конфликты. Или, как в нашем с тобой случае, группа лиц, то есть твоя Компания, просто забив на мнение всего мира, а самое главное — на жизни людей, захотела сделать так, как они сделали. Они достигли своей цели, и им все равно, что кто-то из-за них не смог достичь своей, и вот такая борьба происходит постоянно. — Ну, это жизнь, друг мой. — Нет, это фуфло! Почему нельзя жить дружно? Да потому что люди умные слишком! Хотят быть лучше других, а другие хотят быть круче этих, а эти хотят жить безнаказанно — все это от проблемы интересов. А был бы у всех интерес еду выращивать для себя и своей семьи, было проще. Ну нет! Они спешат улучшать свои жизни, они спешат показать всему миру, какие они умные, превозносят свое эго. Лучше я буду мыслить сыро, чем буду таким умным и снова наврежу людям. Всем умным людям нужна площадка для игры их мозгов, и вот они нашли ее у нас на Земле. И что теперь люди слепо воюют на потеху тем, кто умнее и сидит в кабинетах, поедая чипсы, глядя на это, как на игру. Поэтому вывод такой: лучше быть железным дураком и жить счастливо в мире, где меньше знаешь — крепче спишь, где ты счастлив жить, потому что радуешься беззаботно каждому дню, потому что на твой мозг нет нагрузки знаний и ты просто свободен от всего. Свободен от осознания того, что тобой рулят, как марионеткой. Свободен от осознания бессмысленности жизни. Ведь какая разница, что с нами будет? Вот именно: никакой! Но все эти умные люди гонятся за богатством и за тем, что с собой не унесут. Вот и раскололись стеклянные умники, когда смерть унесла их бессмысленный ум и все закончилось, жизнь прекратилась, а последствия остались. И все, что они натворили, тоже осталось, и вот твое начальство — тоже стеклянные умники, и вот что происходит из-за них. А жили бы на земле одни дураки железные, никогда бы не было такого, потому что всем не нужны были бы эксперименты, не нужно было бы идти к этим в итоге бессмысленным целям и жить с их последствиями. Они же все равно умрут! Зачем они портят жизнь всем? С чего они решили, что имеют право поступать так со всеми? А потому что у них в голове самое сильное заблуждение: это знания, которые развратили людей еще со времен Адама и Евы. Почему просто не жить дураком, слушать Бога и кайфовать? Нет, нужно было им это знание добра и зла, которое только горе навело на всех. — Слушай, Соломон, я вообще не понял, что ты говорил. Ты, конечно, извини за это, но сейчас я не особо в состоянии понять всю глубину твоей мысли, но я согласен. Дураком жить куда проще. А теперь, наверное, надо пойти посмотреть, кто там во дворе, и, возможно, тебе опять придется стрелять по этим стеклянным умникам. Потому что кроме тебя никто нас с Кирой не защитит. Пойдем? — А смысл, Артур? Все равно все умрем.