– Итак. Вариантов у нас не так уж и много, товарищи офицеры. Напрягаем агентуру, обходим известные точки с барышнями. Пусть сообщают о каждом неадекватном клиенте. Я с дэпээсниками сам договорюсь. – А Феде нельзя по барышням. – Это почему? – Егоров уставился на напарника. – Жена узнает, что ты в рабочее время к проституткам пошел, она тебя из дома выгонит. – Ниче она не узнает. – Как же не узнает, если я тебя сфоткаю и ей отправлю? – А я тебе телефон сломаю. – Закончили клоунаду? – спросил Парфенов. – Так точно! – Егоров вытянулся в струнку. – Я тут подумал, может, по сетям объяву дадим? – предложил Город, мгновенно становясь серьезным. Кирилл внимательно посмотрел на Гриню. – Отличное предложение. Только сразу еще рапорт об увольнении сочини. Нам одной Журавлевой за глаза хватает с ее статьями. Хочешь, чтобы паника поднялась? А потом начальство нас, как Тузик грелку, порвало? Даже не думай. Это крайний случай. – Шеф, – подал голос Егоров. – А если он еще кого-нибудь запорет? – Идите работать. Федя был прав. И каждый в этом кабинете понимал, что он прав. Где-то по городу ходит сумасшедший, выискивает очередную девушку, чтобы жестоко ее убить. А у них нет даже версии, кроме того, что действует маньяк. Впрочем, крохотная зацепка у Кирилла все же была. Та записка в блокноте с единорогом: «Блудница. Мерзость в глазах Господа». Религиозный подтекст, помноженный на жестокость, равен чистой психиатрии. Не стоило сбрасывать со счетов сумасшедших. * * * – Тогда я думала, что умру. По-настоящему умру, перестану существовать. С треском отлетела пуговица с воротника глухого темного платья. Маленький клочок ткани остался накрепко пришитым к ней. Она закатилась под плинтус. Я очень хорошо запомнила эту деталь. Незначительная, она врезалась в мою память навсегда. Мать сдирала с меня одежду, проклиная и награждая тумаками. Я была уже не та маленькая девочка, которая безропотно сносит побои, пытаясь прикрыться руками. Я больше не старалась спрятаться. Не впадала в ступор. Не собиралась стойко переносить издевательства. Я сопротивлялась, я пыталась вырваться, отбивалась. – Дрянь! Мерзость! Проклятая блудница! – орала мать, брызгая слюной. Вмешался отец. Не на мою сторону он встал. Нет. Кулаком он ударил меня по голове. – Руку на мать подняла?! Я, мне так показалось, только на мгновение выпала из реальности. Но за это время меня успели полностью раздеть и привязать руки к кровати. – Где эта проклятая бумажка? – спросила мать, поднимая мою голову за волосы. Ни слова. Меня била дрожь. На глаза наворачивались слезы. – Говори! По звуку я поняла, что отец снимает с гвоздя, вбитого в косяк у двери, ремень. Я извивалась всем телом, но мне было не выбраться из западни. – Уважающий отца будет долгоденствовать, и послушный Господу успокоит мать свою. – Ремень со свистом распорол воздух и обрушился на мою спину. – Паршивка! Дьяволица! Проклятая девка! Где спрятала? – Бешеный злой взгляд. – Чти отца и матерь, да благо будет и долголетен будешь на земле! – Кожу ожгло вдоль всей спины. – Говори! – Мать дернула меня за косу, вырывая клок волос. Весь мир сжался до точки. Здесь и сейчас. Ничего не будет после. Ничего нет дальше этих стен. Только ремень, полосующий мое тело. Только крики проклятий. Тогда Бог окончательно умер для меня. Он не был ни всевластным, ни долготерпеливым, ни всевидящим. Он не остановил их, не наказал. А раз позволил такому свершиться, то его нет. Никогда прежде меня так не избивали. Я, не сдерживаясь, кричала, металась на простыни, насколько это позволяли путы. Но удары все равно настигали меня. Раз за разом. Кровь с ремня попадала на стены и даже на потолок. В какой-то момент я просто отключилась. Боль – это первое, что я почувствовала, когда очнулась. Мои руки все еще были привязаны к изголовью. Я лежала голая, избитая, заброшенная. Постель промокла от крови и мочи. Да, я описалась от страха. И пусть хоть кто-то, кто пережил такое, меня осудит. Никто не подходил ко мне три дня. Раны воспалились, поднялась температура. Я бредила. Мне казалось, что вокруг снуют неясные тени. Мой паспорт, завернутый в два обычных пакетика, все это время лежал под крышей сарая. В самой дальней щели, какую я сумела отыскать. * * * Здание психоневрологического диспансера уже издалека вызывало тревожные чувства. Оно больше походило на тюрьму, чем на больницу. Возможно, из-за решеток на всех окнах. Через сплошной высокий забор виднелись кроны деревьев, посаженных подальше от ограждения. Серый кирпич, никаких украшений, только вывеска и самый настоящий КПП на въезде. Закрытое учреждение. Охранник внимательно изучил служебное удостоверение Парфенова, прежде чем пропустить его на территорию диспансера. – Припаркуйтесь справа, – попросил охранник, показывая на стоянку для служащих. О встрече с главврачом Кирилл договорился заранее, и тот его встречал на крыльце. Маленький пухлый человечек в белом халате сделал шаг навстречу. – Евгений Борисович, – представился врач. – Майор Парфенов, Кирилл Андреевич. Полицейский возвышался над своим визави на полторы головы, отчего невольно принялся сутулиться. Рукопожатие доктора на удивление оказалось сильным, чего нельзя было ожидать от его мягкой пухлой ладошки. Никогда прежде Парфенову не доводилось бывать в психушке. «И, надеюсь, больше не придется», – подумалось Кириллу, пока Евгений Борисович вел его в свой кабинет. По коридору слонялись люди в больничных пижамах. То, что они нездоровы, было понятно сразу. Кто-то рисовал пальцем на стене. Кто-то бубнил себе под нос, не замечая окружающих. Одна пожилая женщина играла с куклой, прикладывая ту к своей груди, как кормящая мать младенца. Несколько санитаров и пара медсестер внимательно наблюдали за происходящим. – Это тихие, – пояснил главврач. – Обычные сумасшедшие, неопасные для общества. Максимум могут фекалиями кинуть. Но не здесь. У нас гигиена на первом месте. – Угу, – кивнул Кирилл, пропуская мимо человека, накинувшего халат на голову и растопырившего руки. Евгений Борисович привычным жестом вынул из кармана универсальный ключ, отпер дверь в административный корпус. Пропустив вперед Парфенова, он вошел сам и снова запер дверь. – Итак, чем я могу вам помочь? – Врач бросил резкий взгляд в глаза Парфенову. – Думаю, можете. Вы слышали об убийствах девушек? – Опуская подробности, майор рассказал о расследовании. – Какой кошмар! – всплеснул руками врач. – Согласен. Есть ли среди вашего контингента человек, способный на такое? – Это очень сложный вопрос, товарищ майор. Теоретически каждый человек способен проявлять агрессию по отношению к другому человеку. Тут важны обстоятельства, приведшие к конфликту, психическое состояние на момент совершения действия. Уровень социализации как жертвы, так и агрессора. Моральные принципы тоже являют немаловажную роль. Пресловутый аффект, опять же. Понимаете? – Понимаю, но хотелось бы как-то сузить круг подозреваемых. Поэтому я и обратился к вам за консультацией. На втором эпизоде, если не считать Осипову, убийца нам оставил записку явно религиозного содержания. Есть же отклонения в эту сторону? – И гораздо больше, чем вы можете себе вообразить! – оживился Евгений Борисович, снова бросив резкий взгляд в глаза Парфенова. – Вообще, существует множество заболеваний по нашему профилю, которые, если проще говорить, основаны на религии. Это ведь не только мегаломания, бред величия. Такие больные считают себя Богом, высшим существом. Причем, что удивительно, иногда такие больные обладают еще и даром убеждения. В некоторых сектах во главе оказывается именно такой шизоид. И даже слишком частое, настойчивое посещение церкви, строжайшее соблюдение постов и служб является отклонением от нормы. – У вас на учете есть такие помешанные на религии? – Конечно. И на учете, и прямо сейчас у нас парочка пророков на пятом этаже есть. Причем один из них был ярым коммунистом и теперь проповедует, что Ленин из мавзолея ему говорит о скором своем пришествии. Весьма, знаете ли, любопытные откровения выдает. Я их в тетрадочку специальную заношу. – А как-то можно проверить тех, кто сейчас не в диспансере находится? – Вам нужен список? – Да, было бы замечательно. – Это можно. Тут ведь как, товарищ Парфенов? Медицинская тайна, она, конечно, есть, мы ее соблюдаем и кому попало списки наших больных не даем. Но я все понимаю. У вас убийства особо жестоким способом, и вам нужно работать. Просто хотелось бы и вас попросить об одолжении. – Я вас слушаю, Евгений Борисович. – Кирилл сел поудобнее, приготовившись услышать просьбу помочь кому-то из родных врача с каким-нибудь штрафом, пропиской или чем-то в этом роде. – Можно, когда вы его изловите – вашего преступника, я имею в виду, – вы его мне отдадите?