– Муха, – выдавливаю я из себя, тыча пальчиком в окно. – Ах, муха! Муха, да? Да как ты смеешь во время молитвы думать о какой-то мухе? Она тащит меня через комнату к столу. Там стопочкой лежат книги. Я почти бегу за ней на цыпочках, потому что моя рука все еще зажата в ее руке. Я чувствую, что сейчас случится что-то плохое. Дети всегда чувствуют, что случится что-то плохое. Но иногда родители делают так, что плохое не случается. Меня выпускают, и я хватаюсь за предплечье, которое очень болит. Но глаза мои неотрывно следят за матерью. Вот она раскрывает Библию и вынимает закладку. Длинную плоскую деревяшку с цифрами и черточками. Позже я узнаю, что это школьная линейка. – Вытяни руки! – командует мать. – Ну! Ничего не понимая, я выполняю команду. Может быть, она заставит меня читать? Резкий взмах, и линейка опускается на тыльную сторону моих маленьких ладошек. Больно! Я инстинктивно прижимаю руки к груди. А еще я описалась. Мне всего четыре. * * * Чашка согревала застывшие пальцы. Рассказывать о своих воспоминаниях оказалось мучительно. Лина старалась не смотреть на Валентина Игоревича. Она пригубила уже полухолодный чай. Он оказался очень терпким, чуть вяжущим на языке. Легкий аромат древесины и привкус какого-то фрукта. – Это был единственный случай, когда вас наказали? – Валентин Игоревич делал какие-то пометки в своем блокноте. – Ну что вы? – криво улыбнулась Лина. – Разве это можно считать наказанием? – А разве нет? Наказание, и не совсем соразмерное с «виной». Маленьким детям свойственно отвлекаться. Они познают мир. Вы ведь понимаете, что не совершили ничего плохого? – Я поняла это не сразу. Уж точно не в четыре года. Тогда я очень и очень старалась вести себя хорошо. Чтобы не прогневать Бога и мать. Но Богу было на меня плевать, а мать я подводила часто. * * * – Прямо напротив нашего двора, на пыльной дороге играли девочки. Они были старше меня, наряднее, веселей. Я стояла у калитки и подсматривала за ними через щелку. На них были такие красивые яркие футболки, юбки из джинсы и шорты. Загорелые до черноты, растрепанные и даже стриженые, они прыгали через резиночку. Я понятия не имела, как называется эта игра. Две девочки стояли напротив друг друга, и на их ногах была натянута резинка для белья, образуя четырехугольник. А третья скакала, стараясь не задеть резинку, громко выкрикивая слова считалочки. При каждом прыжке поднималась пыль. Юбка подлетала вверх, задираясь до бедер. И никому не было до этого никакого дела. Никто не кричал на них, никто не запрещал веселиться. Как я хотела оказаться по ту сторону забора и так же весело и крикливо скакать через растянутую резинку! Игра так увлекла меня, что я тоже стала прыгать. Представила, что я и не я вовсе, а вон та девочка с коротким хвостиком в футболке с картинкой и красных шортах. У нее получалось прыгать лучше всех. В конце концов меня заметили. Девчонки на минуту сбились в стайку и о чем-то пошептались. Потом к забору подошла та самая девочка, которая мне понравилась. – Привет, – сказала она. – Здравствуйте, – сказала я. Именно «здравствуйте», потому что меня не учили говорить с другими детьми, а взрослым я говорила только так. – Пойдем с нами. Я оглянулась на дом. Никто и никогда меня никуда не звал. Все, что было за пределами забора, – чужое. Там нет ничего хорошего. Следовательно, делать нечего на улице. Тем более маленькой пятилетней девочке в глухом длинном платье и уродливых разношенных кроссовках. – Идем, нам нужен еще человек, чтобы мы с Катькой могли вместе прыгать, – звала меня девочка. Мне так хотелось хотя бы просто подержать на ногах эту резинку! Так хотелось, что я потянулась к засову и открыла его. Мое сердце колотилось. Радость от предстоящей игры накладывалась на страх. Я жутко боялась разозлить Бога своим поведением. Но ведь вот передо мной девочки, которые играют, и с ними ничего плохого не происходит. Раз могут они, то могу и я. Это был мой первый шаг за забор без ведома родителей. Я вышла на улицу, прикрыв за собой калитку. Красивая девочка взяла меня за руку и повела к остальным. Меня! Малявку для них приняли в игру! Резинка впилась мне в лодыжки. Я старалась стоять смирно, чтобы она не слетела. Завороженно смотрела, как Катя и Лена ловко перепрыгивают через «ограждения», высоко задирая ноги. Тогда мне казалось, что они какие-то высшие существа. Такие сильные, такие взрослые, так у них здорово получается перелетать с одного края резиночки на другой. Я понятия не имела о слове «синхронность», но видела ее и стояла с открытым ртом. – Хочешь попробовать? – спросила запыхавшаяся Лена. Я хотела! О, еще как! Лена заняла мое место, опустив резиночку совсем низко. Катя встала на другую сторону. Третья девочка, немного полноватая Таня, медленно показала мне, как нужно прыгать. – Только тебе платье мешать будет, – авторитетно сказала Катя. – Ну ты его чуть подними, – посоветовала Лена. – Как? – Я смотрела на нее во все глаза. – Вот так! – Таня взялась за подол своей юбки и потянула его вверх. Юбка задралась выше колен, а девочка, весело смеясь, начала скакать. Ее ноги мелькали, хвостик смешно подпрыгивал, падая на плечи. – Давай, – сказала, попрыгав, Таня. Я ухватилась за платье и потянула наверх. Еще никогда мои ноги не были обнажены настолько где-то, кроме бани. Стоя у края резиночки, я сосредоточилась, готовясь к первому в своей жизни прыжку. В своих мыслях я была грациозна, хотя этого слова я тоже еще не знала. Прыжок вышел нелепым. Я наступила на край резинки. В настоящей игре это означало, что мое место должен занять следующий. Но девочки уже напрыгались или им было жаль маленькую зашуганную меня. Мне дали еще попытку. – Раз! Два! Три! – считала Катя мои прыжки. Прыжок. Правая нога в круг. Прыжок. И левая нога в круг. Прыжок. Правая из круга. Прыжок. Левая из круга. Счастливая, я обвела новоявленных подруг победным взглядом. И вот тут мое сердце, все внутри меня оборвалось. Калитка моего двора была открыта. Там стояла тонкая фигура моей матери. Она посмотрела мне прямо в глаза. – Богохульница! – выдохнула она. – Куда платье задрала? Из-под подола торчали мои тощие икры. Я продолжала сжимать подол, не в силах разжать одеревеневшие пальцы. – А ну пошли отсюда, бесовки! – Мать надвигалась на нас, как грозовая туча. Девчонки с визгом бросились по дороге, оставив резиночку. И меня. Мне бежать было некуда. Мать намотала мою косичку на кулак и поволокла в дом. Она молчала. Это ее молчание наполняло меня таким ужасом, что мне хотелось умереть. Про смерть я знала. Умереть, оказаться в чистилище, и пусть бы там меня мучили черти, но не мать. Она казалась мне гораздо страшнее. В дом меня втянули, как вещь. Отпуская косу, мать буквально швырнула меня в комнату перед иконами. Я упала на колени, больно ударившись выставленными ладонями. – Молись! Молись и кайся! – приказала она, с силой пригибая мою голову к полу. – Отче наш… – осипшим голосом начала я. Тем временем мать вынула из Библии линейку. Я уже знала, что будет дальше. На глаза сами собой навернулись слезы. – Руки! Я выставила перед собой дрожащие руки вверх кистями. – Молись! – Хлесткий удар. – Отче наш… – Громче! – Еще удар. – Отче наш… – голос срывался. Кисти горели. Каждая строчка сопровождалась ударом. Но если отдернуть руки, придется начинать молитву заново и ударов будет больше. Оставшийся день я простояла на коленях перед иконами. Ужина меня лишили. Разрешив пойти в кровать только ближе к полуночи. Катя, Таня и Лена больше никогда не играли напротив нашего дома. Но я видела, как они иногда проносятся мимо на велосипедах. Такие яркие и счастливые, что казались снами. * * * Лина нечасто готовила, но сегодня было настроение. В сотейнике томился соус из помидоров и болгарского перца. В кастрюле закипала вода под спагетти. На столе уже стоял салат в прозрачной миске. Лина даже зажгла пару свечей и вынула из шкафа вино, купленное на будущий Новый год. Славик должен был прийти через пятнадцать минут. Спагетти стыли в закутанной полотенцем кастрюле. Соус густел, и на его поверхности появлялась малоаппетитная пленка. Лина допивала второй бокал вина. Свечи были потушены.