— Клара, милая, гони отсюда как можно скорее. Еще пара миль и будет деревня. Мы проезжали ее, помнишь? Клер кивнула, не зная, как ей поступить, не понимая, почему голос отца так нежен, и боясь, что от страха за него и за себя лишится рассудка. — Езжай! — повторил он уже жесче, — я догоню тебя утром. Но Клер не могла сдвинуться с места. — Твоя девка желает остаться, — сказал всадник. — ну да ладно, нам-то без разницы. Пусть смотрит. И еще до того, как Клер смогла осознать, что происходит и что он делает, всадник поднял руку с пистолетом и с трех шагов выстрелил Ивану Семеновичу прямо в сердце. Тело отца Клер привезла в небольшую деревеньку в полной темноте. Она вся застыла от горя, не чувствуя ни холода, ни усталости. Застрелив Ивана Семеновича, всадники удалились, ничего не сказав и не пытаясь причинить вреда Клер. А она, будто окаменев от горя, смотрела, как отец истекает кровью, и как стекленеют его глаза. Потом, действуя совершенно машинально, Клер с огромным трудом водрузила тело его на лошадь, и повела ее в поводу. Конь фыркал, чувствуя покойника, но шел, и Клер потрепала его по шоколадной гриве. Деревня спала, засыпанная снегом. Клер постучала в первый же дом, и дверь через некоторое время открыла низенькая старушка. Запричитала, стала читать молитвы, буквально втащила Клер в комнату, где жарко топилась печь, а тело Ивана Семеновича оставила на скамье снаружи дома. — Там-то лучше, он уж и не замерзнет, не живой, чай поди. А ты, голубушка, выпей-ка водочки. Глядишь, и согреешься. Она поставила перед Клер кружку с водкой, но та не стала пить, боясь, что водка окончательно сведет ее с ума. Она сидела, глядя в одну точку, пока старушка снимала с нее шубу, стягивала сапожки и обувала ее замерзшие ноги в теплые валенки. Слез не было. Клер пыталась понять, что произошло, но разум ее отказывался верить в произошедшее. Сколько лет ездили они этим путем, и никогда на дороге не было бандитов. Да и эти не тронули ничего, они хотели убить ее отца. И убив, ускакали прочь. — Касаточка, уж чайку тогда, — старушка все суетилась, и теперь перед Клер оказалась кружка с травяным чаем. Клер выпила глоток ароматного отвара, и почувствовала, как живительное тепло разливается по ее телу. Только сейчас она осознала, насколько же замерзла. Она задрожала так, что зуб не попадал на зуб, и бабка, налив водки в чай, заставила ее пить маленькими глотками. Щеки Клер заалели, и она положила голову на стол. Проснулась Клер от того, что кто-то стучал в окно. Она открыла глаза, поняв, что все это время так и сидела за столом, положив голову на руки, поднялась на ноги. Бабка завозилась на полатьях, откинула занавес, уставилась в окно. И тут Клер увидела его. В окне появилось лицо Эрнеста. Окровавленное, перекошенное и страшное. Он руками оперся о стекла, оставляя на них кровавый след. — Упырь, — сказала бабка, — это покойник встал! — завизжала она, — это упырь! Клер стояла и смотрела на то, как призрак, а она была уверена, что это призрак, что-то говорит, шевеля губами. Она сама видела, как Эрнест упал на снег, пораженный пулей разбойников. Клер знала, что они не промахиваются. Эрнест не мог быть здесь, за столько миль от того места! Она закричала, зажав рот руками, и упала на дощатый пол, ударившись затылком, и потеряла сознание. Глава 23 На дворе стоял конец марта, когда Клер вернулась в Петербург к матери. Елена Витальевна не соизволила явиться на похороны собственного мужа, и даже Ольга не появилась в тверском поместье, а потом на кладбище, где Клер стоя в стороне от толпы знакомцев и родственников смотрела, как отпевают Ивана Семеновича, а потом бросают на его гроб комья промерзшей земли. Кузьма Антонович, поправлявший здоровье в именье за перелеском, подошел к ней и выразил соболезнования. Клер в надежде подняла на него глаза, но полковник Северин быстро отвернулся. Ему было нечего сказать ей, и Клер только ниже опустила голову. Вот и вся любовь, подумалось ей. Он и не любил ее никогда. И замуж пойти больше не предложит, ведь ее бесчестие пятном ляжет на репутацию его семьи. На поминки она не пришла. Пока гости сидели за столами в ее доме, Клер бродила по парку в полном одиночестве. Воспоминания последних дней, яркие и страшные, не давали ей успокоиться. Она не плакала, но шла быстро, иногда переходя на бег, как будто хотела убежать от них. Вот она в избе у странной старухи, приютившей и выходившей ее. Клер, как только приехала в поместье, тут же послала старушке большую сумму денег в знак своей благодарности. Призраков она больше не видела, зато узнала, что в ту ночь потеряла дитя. Старуха побежала за повитухой, и та сумела спасти Клер жизнь, но не смогла исцелить ее душу. Эрнест погиб, и думать о нем ей было страшно и больно. Она так и не смогла понять, что же произошло на самом деле, поэтому сразу после похорон собралась, и, несмотря на нежелание матери видеть ее в городе, отправилась в Петербург. Теперь, когда все дорогие ей люди были мертвы, Клер было совершенно все равно, что будет с ней самой, и что скажут о ней люди. Более того, Елена Витальевна сообщила ей письмом, что в субботу состоится оглашение завещания Ивана Семеновича, и что Клер будет уведомлена о том, что полагается ей, в особом порядке. Это резануло слух. Прочитав письмо, Клер села на ближайший поезд и к вечеру пятницы прибыла в столицу. Петербург встретил ее весенней слякотью. Выпавший ночью снег таял весь день и под вечер превратился в лед, покрытый толстым слоем воды. Клер сошла с поезда на вокзале, взяла извозчика и направилась домой, к матери, встреча с которой не вызывала у нее никаких положительных эмоций. Елена Витальевна если и была удивлена появлению Клер, то никак не отреагировала на ее прибытие, и не спустилась поприветствовать ее. Ольга тоже проигнорировала приезд сестры. Клер стояла в гостиной совершенно одна, и смотрела на черные занавески, закрывающие окна, черную скатерть и другие атрибуты лицемерной вдовьей скорби. На камине горели черные свечи, наполняя комнату каким-то пряным ароматом. Клер стало тяжело дышать. Она поднялась к себе и не выходила из комнаты до тех пор, когда на следующий день пришла Анфиса Никитична и пригласила ее спуститься для встречи со стряпчим. Елена Витальевна, прекрасная в черном платье, в черной вуали, даже не обернулась, когда вошла Клер. Ольга же обернулась, но тут же отвела взгляд. В гостиной все так же были задернуты окна и горели свечи, в комнате кроме матери и сестры были обе кузины, а так же другие родственники, которых, в отличии от Клер, пригласили на оглашение завещания. — Как ты? — Элла подошла к Клер и взяла ее за руку. Клер пожала плечами. — Да так, — неопределенно сказала она. — Есть планы? Клер кивнула. — Хочу поехать путешествовать. Тут мне делать нечего. Они помолчали. Потом заняли места в последнем ряду, подальше от матери и сестры. — Мы тоже уезжаем. — Куда? — Пока не знаю. В Рим, возможно. Потом в Париж. Нужно двигаться, работать. Ты знаешь, я открыла фотоателье, — Элла улыбнулась.