– Конечно, Красные нас поддержат, – говорю я, размышляя вслух, хотя бы для того, чтобы одолеть жуткие образы в голове. – Пусть Мэйвен высылает свою армию – она лишь пополнит нашу. Солдаты перейдут к нам, как и те, что были здесь. – Она, возможно, права… – начинает полковник, в кои-то веки соглашаясь со мной. Странное ощущение. Но Фарли перебивает его. – Возможно. Но гарнизон в Корвиуме обрабатывали несколько месяцев, разжигали уже имеющееся недовольство, подталкивали людей, понуждали, доводили до кипения. За легионы я не поручусь. И за количество Серебряных, которых Мэйвен сумеет убедить. Ада соглашается с ней и кивает. – Король Мэйвен очень осторожно описывает происходящее в Корвиуме. Он изображает всё это не как восстание, а как террористический акт. Анархию. Дело рук кровожадных убийц, геноцид, осуществляемый Алой гвардией. Красные в легионах и по всему королевству понятия не имею, что здесь случилось. Фарли, кипя, накрывает ладонью живот. – Я уже достаточно потеряла из-за разных «если» и «возможно». – Как и мы все, – отрешенно произносит Кэл. Наконец он отрывается от стола и поворачивается к нам спиной. Несколькими широкими шагами он подходит к окну и смотрит на пылающий город. Холодный ветер уносит в небо черный дым. Похоже на фабрики. Я с дрожью вспоминаю их. Татуировка на шее зудит, но я не чешу ее своими скрюченными пальцами, которые ломала бесчисленное множество раз. Сара однажды попросила разрешения их исцелить. Я не позволила. Как татуировка, как дым, они напоминают мне о том, откуда я родом. О том, чему не должен подвергаться ни один человек. – Я так понимаю, идей у тебя нет? – спрашивает Фарли, забирая у отца карту и искоса глядя на принца-изгнанника. Кэл пожимает широкими плечами, мускулы так и перекатываются от этого движения. – Их слишком много. И все неподходящие. Разве что… – Я не позволю им выйти, – резко говорит полковник. Голос у него раздраженный. Очевидно, они уже об этом спорили. – Мэйвен слишком близко. Они все побегут к нему и вернутся с новыми силами, чтобы отомстить. Блестящий браслет у Кэла на запястье вспыхивает, и искры бегут по его руке быстрой струйкой алого пламени. – Мэйвен в любом случае приедет! Вы же слышали донесения. Он уже в Рокасте и движется на запад. Он едет с помпой, улыбается и машет, чтобы скрыть, что он намерен отбить Корвиум. И он это сделает, если вы будете сражаться с ним в разрушенном городе, стоя спиной к клетке с волками! Он разворачивается к полковнику. Его плечи еще дымятся. Обычно Кэл способен контролировать себя – хотя бы настолько, чтобы поберечь одежду. Но только не теперь. Пламя выбивается, оставляя обугленные прорехи на рубашке. – Сражаться на два фронта – самоубийство. – А как насчет заложников? Ты хочешь сказать, что в той башне нет никого ценного? – рявкает полковник. – Только не для Мэйвена. У него в руках уже есть тот единственный человек, ради которого он стал бы торговаться. – Значит, мы не можем уморить их голодом, не можем отпустить, не можем обменять, – говорит Фарли, загибая пальцы. – И убить их всех тоже не можете, – добавляю я, постукивая пальцем по губе. Кэл с удивлением смотрит на меня, а я просто жму плечами. – Если бы был какой-то способ – и если бы он был приемлем, – полковник бы уже его употребил. – Ада? – мягко спрашивает Фарли. – Ты видишь что-то, чего не видим мы? Ее глаза перебегают туда-сюда. Она изучает план и копается в собственных познаниях. Цифры, стратегии – всё, что хранится в непомерной памяти Ады. Ее молчание нас не радует. – Нам нужен тот проклятый ясновидец, – бормочу я. Мы ни разу не встречали Джона – того, кто помог Мэре найти меня. Но в королевских трансляциях я видела его не раз. – Лучше бы он потрудился для нас… – Если бы Джон хотел помочь, он бы пришел. Но его где-то носит. Этому проклятому уроду даже не хватило совести взять Мэру с собой, когда он сбежал, – отвечает Кэл, добавив ругательство. – Нет смысла думать о том, что мы не можем изменить, – говори Фарли, шаркая ногой по холодному полу. – Значит, единственное, что нам осталось, – грубая сила? Разобрать башню по камушку? Заплатить литром крови за каждый отвоеванный шаг? Прежде чем Кэл успевает вновь взорваться, дверь распахивается. Внутрь вваливаются Джулиан и Сара, оба с серебряным румянцем на щеках, с вытаращенными глазами. Полковник вскакивает – удивленный и встревоженный. В том, что касается Серебряных, мы не идиоты. Наш страх – врожденный, он в крови. – Что такое? – спрашивает полковник, и его кровавый глаз вспыхивает. – Допрос уже закончен? Джулиан заметно напрягается при слове «допрос» и с ядовитой усмешкой отвечает: – Мои расспросы – милость по сравнению с тем, что сделали бы вы. – Ха, – отзывается Фарли. Она смотрит на Кэла, и тот, смущенный ее взглядом, переступает с ноги на ногу. – Не говорите мне о милости Серебряных. Джулиан меня не особо волнует – а доверяю я ему еще меньше, – но выражение лица у Сары пугающее. Она смотрит в мою сторону, и ее серое лицо полно жалости и страха. – В чем дело? – спрашиваю я, хотя знаю, что только Джулиан способен ответить. Даже в Корвиуме не нашлось другого целителя, который мог бы вернуть Саре язык. Все они, очевидно, в главной башне – или мертвы. – Командование здесь возглавляет генерал Макантос, – говорит Джулиан. Как и Сара, он смотрит на меня с сомнением. Я слышу стук собственного сердца. Что бы он ни собирался сказать, мне это точно не понравится. – Как раз перед осадой часть легиона «Кинжал» отозвали для переподготовки. Таких солдат нельзя было отправлять на поле боя. Слишком плохо обучены – даже для Красных. Кровь стучит у меня в ушах, почти заглушая слова Джулиана. Я чувствую, как Ада подходит ко мне и касается моего плеча. Она понимает, к чему он клонит. Я тоже. – Мы нашли списки. Несколько сотен подростков из легиона «Кинжал» были отосланы обратно в Корвиум. Их не отпустили даже после декрета Мэйвена. Большинству удалось выбраться, но некоторые… – Джулиан заставляет себя продолжать, хотя с трудом выговаривает слова. – Они в заложниках. В главной башне, вместе с уцелевшими Серебряными офицерами. Я касаюсь ладонью стены в надежде, что прохлада меня успокоит. Тишина рвется на волю, давит изнутри, желая вырваться и убить всех в этой комнате. Мне нужно сказать это самой, потому что, очевидно, Джулиан не решится. – И мой брат тоже. Серебряный ублюдок медлит. Тянет время. И наконец произносит: – Похоже на то. Грохот моего колотящегося сердца заглушает все голоса. Я ничего не слышу, когда выбегаю из комнаты, увертываясь от их рук, и несусь по административному зданию. Если кто-то и гонится за мной, я этого не замечаю. И мне наплевать. Единственное, о чем я думаю, – это Морри. Морри и пятьдесят будущих трупов, которые разделяют нас. Я не Мэра Бэрроу. Я не отдам своего брата. Тишина клубится вокруг, тяжелая, как дым, легкая, как перышко, сочится из каждой поры, словно пот. Она не сможет обрушить башню по моему желанию. Моя способность действует только на человеческую плоть. Я тренировалась. Она пугает меня, но я в ней нуждаюсь. Тишина кипит, как ураган, окружая эпицентр нарастающей бури. Я не знаю, куда иду, но в Корвиуме легко ориентироваться. Главная башня – достаточно красноречивое название. Город упорядочен, выстроен по четкому плану. Гигантская шестеренка. Это я понимаю. Мои ноги стучат по мостовой, неся меня к внешней стене. Слева царапают небо высокие стены Корвиума. Справа – казармы, конторы, тренировочные корпуса, примыкающие ко второму кольцу гранитных укреплений. Нужно найти следующие ворота и начать пробираться вглубь. Мой алый шарф – достаточная маскировка. Я выгляжу как боец Алой гвардии. И вполне могу им быть. Красные солдаты не останавливают меня – они слишком отвлечены, возбуждены или заняты, чтобы беспокоиться об очередном заблудившемся мятежнике, который замешался в их ряды. Они свергли своих хозяев. Для солдат я всё равно что невидимка. Но только не для его проклятого высочества, принца Тиберия Калора. Он хватает меня за руку, заставляя развернуться. Если бы вокруг не пульсировала моя тишина, он, несомненно, пылал бы. Принц умен – от рывка я по инерции лечу обратно – и при этом он держится вне досягаемости моего смертоносного умения. – Кэмерон! – кричит он, вытянув руку. Его пальцы светятся, пламя на них жадно цепляется за воздух. Когда он делает еще один шаг назад, решительно встав у меня на пути, оно разгорается сильней и лижет руку до локтя. Кэл успел надеть доспехи. Сцепленные между собой пластины из кожи и стали делают принца еще внушительней. – Кэмерон, ты погибнешь, если отправишься в башню одна. Тебя разорвут на части. – А тебе не все равно? – рычу я. Напрягая все мышцы и суставы, я слегка нажимаю. Тишина докатывается до него. Огонь стихает, и я вижу, как Кэл сглатывает. Он почувствовал. Ему больно. «Так и держи. Помни про уровень. Не слишком сильно, не слишком слабо». Еще немного – и Кэл отступает. В ту сторону, куда я должна идти. Вторые ворота дразнят меня из-за плеча принца. – Я здесь только по одной причине. Не хочу драться с ним. Хочу лишь, чтобы он отошел. – Я не позволю твоим сородичам его угробить. – Знаю! – отвечает Кэл утробным рыком. Интересно, у всего его огненного клана такие глаза? Глаза, которые жгут и испепеляют. – Я знаю, что ты идешь туда. И я бы тоже пошел, если… Да, я бы тоже. – Тогда пропусти меня. Он стискивает зубы. Воплощенная решимость. Гора. Даже сейчас, в обгоревшей одежде, в синяках, израненный, с опустошенной душой, он выглядит величественно. Кэл – тот человек, который никогда не встанет на колени. Даже не задумается об этом. Он создан иначе. Но меня слишком часто ломали, чтобы я опять отступила. – Кэл, отойди. Позволь мне его забрать. Это звучит как мольба. И на сей раз он шагает вперед. Пламя у него на пальцах делается синим, таким жарким, что воздух дрожит. Тем не менее огонь колеблется, борясь за воздух, за то, чтобы гореть. Я могла бы полностью загасить его, если бы хотела. Могла бы добраться до души Кэла, разорвать принца на части, убить, чувствуя, как он, сантиметр за сантиметром, умирает. Какая-то часть моей души этого хочет. Глупая часть, которой правят гнев, ярость и слепая жажда мести. Я позволяю ей питать свою способность и придавать мне силы, но она никогда не получит власть надо мной. Как учила Сара. Это – тонкая грань. Кэл прищуривается, как будто понимает, о чем я думаю. И я удивляюсь, когда слышу его слова. Точнее, почти не слышу – из-за стука собственного сердца. – Я с тобой.