Ее энергия и открытая улыбка застают меня врасплох. Настолько милые люди всегда что-то скрывают. Я подавляю подозрения – достаточно, чтобы ответить Элле искренней (я надеюсь) улыбкой. – Спасибо, что привел Мэру, – говорит она Кэлу, меняясь на глазах. Бодрая синеволосая шалунья выпрямляется, и ее голос звучит тверже – она превращается в солдата. – Думаю, теперь ей займемся мы. Кэл отрывисто смеется. – Сами? Ты серьезно? – А ты? – парирует Элла, прищурившись. – Я видела ваши занятия. Легких ударов по мишеням вряд ли достаточно, чтобы увеличить ее способности. Или ты знаешь, как пробудить грозу? Судя по тому, как Кэл кривит губы, я догадываюсь, что он намерен сказать нечто совершенно неприемлемое. Я хватаю его за запястье прежде, чем он успевает открыть рот. – Военное прошлое Кэла… – …в самый раз для предварительной подготовки, – перебивает Элла. – Идеально для того, чтоб научить тебя сражаться с Серебряными так, как делает он. Но твои способности выходят за пределы его понимания. Есть вещи, которым Кэл не может научить тебя. Вещи, которые ты должна усвоить либо трудным путем – сама, либо легким – с нами… Мысль ясная, хотя и тревожная. «Есть то, чему Кэл не может меня научить. То, чего он не понимает». Я помню, как пыталась учить Кэмерон – я знала ее способность хуже, чем свою. Это было все равно что говорить на чужом языке. Я кое-как общалась с ней, но не всерьез. – Я хотя бы посмотрю, – говорит Кэл с непоколебимой решимостью. – Это допустимо? Элла ухмыляется и обретает прежнюю бодрость. – Конечно. Впрочем, я бы посоветовала тебе отойти подальше и не зевать. Молния – она как дикая лошадь. Даже если ты ее обуздал, она всегда пытается вырваться на волю. Он бросает на меня последний взгляд и чуть заметно улыбается в знак поддержки, а затем отходит в сторону, за пределы выгоревшего круга. Там он плюхается наземь, опершись на руки, и внимательно смотрит. – А он очень мил. Для принца, – сообщает Элла. – И для Серебряного, – вставляет Рейф. Я с некоторым замешательством смотрю на него. – Разве в Монфоре нет приличных Серебряных? – Не знаю, не видел, – отвечает он. – Я-то родом из Пьемонта. Флоридец, – пальцами он изображает в воздухе цепь заболоченных островов. – Поступил на службу к Монфору всего два месяца назад. Я смотрю на Эллу и Тайтона. – А вы? Элла отвечает быстро. – Я из Прерий. Песчаные холмы. Беспокойные места. Моя семья постоянно перебиралась с места на место. В основном мы жили на западе, в горах. Монфор принял нас почти десять лет назад. Там я познакомилась с Тайтоном. – А я из Монфора, – отвечает тот, как будто это что-то объясняет. Он не очень разговорчив – возможно, потому что у Эллы слов в избытке. Мы с ней идем к центру «зоны поражения», пока я не оказываюсь прямо под продолжающим развеиваться грозовым облаком. – Ну, давай посмотрим, с чем мы имеем дело, – говорит она, подталкивая меня на место. Ветер треплет ей волосы, отбрасывая ярко-синие пряди за плечо. Двигаясь синхронно, мужчины становятся вокруг, так что мы вчетвером образуем квадрат. – Начнем с малого. – Почему? Я могу… Тайтон поднимает глаза. – Она хочет проверить твой контроль. Элла кивает. Я тяжело вздыхаю. Хотя я и рада встрече с товарищами-электрониконами, но чувствую себя непомерно опекаемым ребенком. – Ладно. Сложив руки чашей, я призываю молнию, и на пальцах у меня рассыпаются зазубренные фиолетово-белые искры. – Фиолетовый? – ухмыльнувшись, говорит Рейф. – Мило. Я с улыбкой окидываю взглядом их неестественно яркие волосы. Синий цвет, зеленый, белый. – Я не планирую краситься. Лето в Пьемонте мстительно-жаркое, и только Кэл его выносит. Задыхаясь от усталости и духоты, я пихаю его в бок, пока он не откатывается. Он проделывает это медленно и лениво, почти во сне. И в результате, не рассчитав, сваливается с узкой кровати на твердый пол. Кэл приходит в себя и подскакивает – растрепанный, с торчащими волосами, в чем мать родила. – Клянусь цветами Дома, – буркает он, потирая голову. Мне его не жаль. – Если бы ты не настоял, чтобы мы спали в этой расфуфыренной кладовке, никаких проблем бы не было. Даже здешний потолок, покрытый пестрой штукатуркой, меня угнетает. Единственное открытое окно не рассеивает жару, особенно в середине дня. И страшно подумать, какими тонкими могут оказаться стены. По крайней мере, Кэлу не приходится делить комнату с другими солдатами. Возвышаясь надо мной, Кэл ворчит: – Мне нравятся казармы. Он неуклюже натягивает шорты. Потом на место со щелчком садятся браслеты. Замки у них замысловатые, но эта привычка вошла в плоть и кровь Кэла. – А тебе не приходится жить в одной комнате с сестрой. Я сажусь и натягиваю рубашку через голову. Наш полдневный перерыв закончится через несколько минут; скоро меня будут ждать на Грозовом холме. – Ты прав. Я все никак не могу справиться со своим пунктиком. «Пунктик» – это, разумеется, травма, которая никак не проходит. Мне снятся ужасные кошмары, если я сплю одна. Кэл замирает, с полунадетой рубашкой над головой. Он вздрагивает и втягивает воздух сквозь зубы. – Я не это имел в виду. Теперь моя очередь отводить глаза. Я тереблю простыни. С военного склада, стиранные столько раз, что они уже почти просвечивают. – Знаю. Кровать качается, и пружины скрипят, когда Кэл наклоняется ко мне. Его губы касаются моей макушки. – Снова кошмары? – Нет, – я отвечаю так быстро, что он с подозрением поднимает бровь, но это правда. – Гиза. Она говорит, что я сплю молча. А вот она сама… Я и забыла, сколько шума может производить такая малютка. Я смеюсь и нахожу в себе смелость взглянуть Кэлу в глаза. – А у тебя как дела? В Ущелье мы спали рядом. Почти каждую ночь Кэл вертелся и метался, что-то бормотал во сне. Иногда плакал. На щеке у него дергается мускул. – Иногда бывает. Пару раз в неделю. – И что ты видишь? – В основном отца. Тебя. Как это было – драться с тобой, понимать, что я пытаюсь тебя убить и что ничего нельзя сделать… – он сжимает и разжимает кулаки, вспоминая свой сон. – И Мэйвена. В детстве. Лет в шесть-семь. Это имя по-прежнему действует на меня как кислота, пусть даже я давно не видела короля. Он выпустил с тех пор несколько обращений, но я отказываюсь смотреть трансляции. Мои воспоминания о нем и так достаточно страшны. Кэл знает это – и из уважения ко мне никогда не заговаривает о брате. До сих пор. «Ты сама спросила», – упрекаю я себя. И стискиваю зубы, в основном – чтобы удержаться и не извергнуть все оставшиеся не сказанными слова. Они слишком ужасны. Зачем Кэлу знать, какое чудовище сделали из его брата? Он продолжает, затерявшись в воспоминании: – Мэйвен боялся темноты… а потом взял и перестал. Во сне он играет в моей комнате – просто бродит по ней. Листает книги. А за ним следует тьма. Я пытаюсь что-нибудь сказать. Предупредить его. Но он не беспокоится. Не возражает. И я не могу остановить тьму. Она поглощает брата целиком, – Кэл медленно проводит рукой по лицу. – Нетрудно угадать, что это означает. – Элара мертва, – негромко говорю я и подвигаюсь, чтобы мы оказались бок о бок. Как будто Кэла можно утешить. – И тем не менее он тебя увез. Совершил много ужасных поступков, – Кэл смотрит в пол, не в силах выдержать мой взгляд. – Я просто не понимаю почему. Я могла бы промолчать. Или отвлечь его. Но слова кипят у меня в горле. Он имеет право знать правду. И я неохотно беру Кэла за руку.