– Он помнит, что любил тебя и твоего отца. Но Элара отняла эту любовь – так он сам сказал. Вырезала ее, как опухоль. Она пыталась сделать то же самое с его чувствами ко мне, – и к Томасу, – но не получилось. Есть такая любовь… – у меня обрывается дыхание, – от которой гораздо труднее избавиться. Видимо, это вмешательство искорежило твоего брата – еще сильнее, чем было до тех пор. Элара сделала так, что ему стало невозможно меня отпустить. Все, что он испытывал к нам обоим, исказилось, превратилось во что-то страшное. Ненависть. Помешательство. И никто из нас ничем не может помочь. Я сомневаюсь, что даже она сама могла бы исправить то, что натворила. Его ответ – молчание. Мое откровение повисает в воздухе. Сердце рвется от сочувствия к принцу-изгнаннику. Я даю ему то, в чем он, по моему мнению, нуждается. Свою руку, свое присутствие и свое терпение. Спустя долгое, очень долгое время Кэл открывает глаза. – Насколько мне известно, среди новокровок нет шепотов, – говорит он. – Я их не видел и не слышал про них. А я хорошо поискал. Этого я не ожидала. Я в замешательстве моргаю. – Новокровки сильнее Серебряных. А Элара была просто Серебряной. Если кто-нибудь в силах… помочь ему, разве не стоит попробовать? «Не знаю» – вот и все, что я могу сказать. Сама идея вгоняет меня в ступор, и я понятия не имею, какие чувства испытывать. Если Мэйвен, так сказать, исцелится, достаточно ли этого, чтобы искупить его поступки? Никак не отменишь то, что он совершил. Не только в отношении нас с Кэлом и своего отца, но и в отношении сотен людей. – Честное слово, не знаю. Но у Кэла появляется надежда. Она подобна крохотному далекому огоньку в его глазах. Я вздыхаю и приглаживаю ему волосы. Принц нуждается в стрижке, и пусть лучше это сделает чья-нибудь уверенная рука. – Ну, если даже Эванжелина изменилась, значит, и кто угодно может. Гулкий смех эхом отдается у Кэла в груди. – Эванжелина верна себе. Просто ей было выгодней отпустить тебя, чем удерживать. – Откуда ты знаешь? – Потому что я знаю, кто велел Эванжелине это сделать. – Что? – резко спрашиваю я. Вздохнув, Кэл встает и отходит. Противоположная стена почти вся занята выдвижными ящиками – по большей части пустыми. У Кэла мало вещей, кроме одежды и некоторых предметов снаряжения. К моему удивлению, он начинает мерить комнату шагами. И я тревожусь. – Гвардия отметала все мои планы, – говорит он, стремительно жестикулируя. – Установить связь с тобой – нет. Внедриться в Археон – нет. Никаких шпионов. Но я не собирался сидеть в ледяном подвале и ждать приказа. Поэтому я связался с тем, кому доверяю. Осознание правды сродни удару под дых. – С Эванжелиной? – Клянусь цветами, нет, – выдыхает Кэл. – Я имею в виду Нанабель, мою бабушку по отцу… «Анабель Леролан. Старая королева». – Ты зовешь ее… Нанабель? Он заливается серебряным румянцем, и мое сердце на мгновение замирает. – Привычка, – буркает Кэл. – В любом случае она не показывалась при дворе, пока там была Элара, но я подумал, что после ее смерти она будет не против приехать. Она знала, что представляла собой Элара, – и меня она тоже знает. Она поняла бы, что Мэйвен лжет. И разгадала бы его роль в гибели отца. Он общался с врагом. Фарли, разумеется, Кэл не предупредил, и полковника тоже. Принц он или нет, но любой из них застрелил бы его, если бы узнал об этом. – Я был в отчаянии. Если подумать, я совершил очень, очень глупый поступок, – добавляет Кэл. – Но это сработало. Она обещала освободить тебя, как только представится возможность. Такой возможностью стала свадьба. Очевидно, бабушка оказала поддержку Воло Самосу, чтобы обеспечить тебе побег, и оно того стоило. Ты здесь благодаря ей. Я говорю очень медленно. Ничего не хочу упустить. – То есть ты предупредил ее о предстоящей атаке на Археон? Он стремительно подходит, опускается на колени и берет меня за обе руки. Пальцы у него обжигающе горячие, но я заставляю себя не отстраняться. – Да. Она, оказывается, общается с Монфором активнее, чем я думал. – Она общалась с повстанцами? Кэл моргает. – И продолжает. – Но как? Как это возможно? – Полагаю, тебе не нужно объяснять, как работает радио и передатчики. – он улыбается. Меня эта шутка не забавляет. – Монфор, очевидно, готов сотрудничать с Серебряными, каковы бы ни были их способности, лишь бы это помогло республике достичь своих целей. Но речь идет о сотрудничестве… – он подбирает нужные слова, – на равных. Все стороны хотят одного и того же. Я недоверчиво фыркаю. Серебряные, члены королевской семьи, заключили союз с Монфором… и Гвардией? Просто нелепо. – И чего они хотят? – Свергнуть Мэйвена. Меня охватывает холод, невзирая на летнюю жару и близость Кэла. На глаза неудержимо навертываются слезы. – Но монархию они наверняка хотят сохранить. – Нет. – Серебряный король, которого Монфор сможет контролировать, но в любом случае Серебряный король. А Красные, как всегда, в грязи. – Клянусь тебе, нет. – Да здравствует Тиберий Седьмой, – шепотом говорю я, и он вздрагивает. – После того как Дома восстали, Мэйвен допросил выживших. И все умерли с этими словами на устах. Лицо Кэла полно печали. – Я этого не просил, – буркает он. – И никогда не хотел. Молодой человек, который стоит передо мной на коленях, был рожден, чтобы править. Желаниям нет места в воспитании принца. Кэла отучили желать в раннем возрасте и заменили желания долгом. Представлениями о том, каким, по мнению его злополучного отца, должен быть король. – Ну а чего ты хочешь? Когда Килорн задал мне тот же самый вопрос, я получила цель, точку приложения силы, путь в темноте. – Что тебе нужно, Кэл? Он немедленно отвечает, сверкнув глазами: – Ты. Его пальцы сжимаются крепче, но не становятся горячей. Он сдерживается по мере возможности. – Я люблю тебя, и больше ничего на свете мне не нужно. «Любовь» – слово не из нашего лексикона. Мы испытываем любовь, знаем о ней, но не говорим о чувствах вслух. В этом есть что-то окончательное. Признание станет точкой невозврата. Я – воровка. Знаю все ходы и выходы. А еще я была в плену. И ненавижу запертые двери. Но глаза Кэла так близко и полны жгучей страсти. И я чувствую то же самое. Пусть даже эти слова меня пугают, они правдивы. Разве я не решила, что тоже начну говорить правду? – Я люблю тебя, – шепчу я и наклоняюсь, чтобы прижаться к нему лбом. Его ресницы, трепеща, касаются моей кожи. – Обещай. Обещай, что не уйдешь. Обещай, что не вернешься к ним. Обещай, что не разрушишь то, ради чего погиб мой брат. Тихий вздох долетает до моего лица. – Обещаю. – Помнишь, как мы решили не отвлекаться? – Да. – и Кэл проводит пылающим пальцем по моим сережкам, касаясь каждой по очереди. – Отвлеки меня. 26. Мэра Тренировки продолжаются в удвоенном количестве, доводя меня до изнеможения. Это хорошо. От усталости я быстро засыпаю и мало волнуюсь. Каждый раз, когда мне отчего-то тревожно – из-за Кэла, или Пьемонта, или неопределенного будущего, – я оказываюсь слишком утомленной, чтобы погружаться в эти мысли. Я бегаю и занимаюсь в тренажерке вместе с Кэлом по утрам. Хоть какая-то польза от Молчаливого камня. После тяжести оков никакие физические нагрузки не кажутся трудными. Кэл также выдает немного теории в промежутках между подходами, пусть даже я уверяю его, что у Эллы всё схвачено. Он просто пожимает плечами и продолжает. Я умалчиваю о том, что ее обучение гораздо брутальнее, оно заточено на то, чтобы убивать. Кэла воспитывали бойцом, но наготове всегда стоял целитель. Его версия спарринга сильно отличается от версии Эллы, направленной на полное уничтожение противника. Кэл больше ориентирован на оборону. Его нежелание убивать Серебряных без крайней необходимости не подвергается испытаниям, пока я провожу время с электриконами. Элла – забияка. Ее гроза собирается с невероятной быстротой – в ясном небе начинают кружиться черные облака, питая безжалостные залпы молний. Я помню Эллу в Археоне, когда в одной руке у нее был пистолет, а в другой молния. Только быстрый ум Айрис Сигнет не позволил ей превратить Мэйвена в кучку дымящегося пепла. Сомневаюсь, что моя молния когда-нибудь станет такой же разрушительной – во всяком случае без многолетней практики, – но наставничество Эллы неоценимо. От нее я узнала, что грозовая молния сильнее любой другой и горячее, чем поверхность солнца. Она достаточно мощна, чтобы расколоть даже алмазное стекло. Всего одна такая молния исчерпывает мои силы настолько, что я чуть не падаю, а Элла проделывает это ради забавы. Однажды она заставила меня бежать, увертываясь от молний, чтобы проверить, как хорошо я умею работать ногами. Молния-паутина, как называет ее Рейф, мне больше знакома. Он использует разряды и искры, которые сыплются от его рук и ног, чтобы сплести зеленую сеть для защиты. Он тоже умеет призывать грозу, но предпочитает более точные методы – и сражается очень аккуратно. Его молния может обретать форму. Лучше всего ему удается щит – потрескивающий заслон электрической энергии, способный остановить пулю. А еще – кнут, рассекающий камни и кости. Потрясающее зрелище – косматая дуга электричества, которая летит по воздуху, как смертоносный аркан, и может прожечь насквозь всё, что попадется по пути. Я ощущаю силу Рейфа каждый раз, когда мы деремся. Мне он причиняет меньше боли, чем кому-либо, но каждая молния, власть над которой я не успеваю перехватить, весьма ощутима. Обычно к концу тренировки у меня волосы стоят дыбом, и, когда мы с Кэлом целуемся, он неизбежно получает разряд-другой. Тихий Тайтон не дерется ни с кем из нас – да и вообще ни с кем. У его способности нет определения, но Элла называет ее «живым электричеством». Его власть над электричеством просто невероятна. Ослепительно-белые искры малы, но концентрированны, каждая из них содержит мощь грозовой молнии. Пули-проводники.