Пенелопа переводит взгляд на себя, словно пытается увидеть какие-то изменения. Но ее кожа по-прежнему светлая, изгибы тела мягкие. Она пробует температуру воды кончиками пальцев. – Кто-нибудь из царей уже прибыл? – спрашивает она. Клитемнестра вдруг вспоминает, как Елена всегда отшатывалась от холодной воды. – Нет. Большинство из них прибудут завтра. – Ты знаешь, зачем Икарий послал меня сюда? – Чтобы ты нашла мужа, надо полагать. – Да, – ухмыляется Пенелопа. – Он хочет, чтобы я вышла за мужчину, который приедет в Спарту свататься к другой женщине. Разве это не ужасно? – Твоя правда, – отвечает Клитемнестра. Она погружается в воду, кончики волос щекочут ей плечи. – Дворец кажется таким тихим без твоих братьев. – Пенелопа окунает в воду руки и протирает лицо. – Они, похоже, вернутся не скоро? – Многое изменилось с тех пор, как ты была здесь в последний раз. Пенелопа внимательно глядит на нее. – Например, то, что вы с Еленой больше не разговариваете? – В мерцающем свете факела ее миловидное лицо кажется суровым. – Раньше вы всегда были неразлучны, – добавляет она. Они обе ненадолго замолкают, баюкаемые водой. – Она хочет выйти за одного из Атридов, за Менелая, – наконец говорит Клитемнестра. – Добра из этого не выйдет, – отвечает Пенелопа. – Их семейство проклято, а преступления кровожадны и непростительны. Клитемнестра ничего не отвечает. Это она знает и сама. – Ты думаешь, Менелай приедет и будет просить ее руки? – спрашивает Пенелопа. – Боюсь, что да. – Дай мне поговорить с ней, – решительно заявляет Пенелопа. – Я смогу ее отговорить. Клитемнестра обдумывает это предложение. Ей неприятно признавать, что родная сестра скорее прислушается к Пенелопе, чем к ней. Но всё это ради благого дела. Она едва заметно кивает, и Пенелопа улыбается в ответ. На следующий день после полудня начинают прибывать цари. Равнина укрыта тонким слоем снега; таких холодных дней в их краях еще не видели. Клитемнестра и Пенелопа наблюдают с террасы перед залом, как ко дворцу тянутся мулы и лошади, обильно нагруженные дарами. Нестор и его сын Антилох прибывают одними из первых. Они узнаю́т Нестора по жидкой белой бороде – он уже стар, и о его мудрости ходят легенды. Его сыну на вид не больше двадцати, кожа у него темная, как медь. Их город, песчаный Пилос, с опаленной солнцем желтой травой, омывает море, и воды его голубые, как безоблачное небо. – А вон Диомед, – говорит Пенелопа, указывая на небольшую группу мужей, едва различимых на противоположном краю долины: десять воинов в сверкающих доспехах, окружающих мужа на вороном жеребце. – Откуда ты знаешь? – спрашивает Клитемнестра. Она щурится, но всё равно не может толком его рассмотреть. Пенелопа пожимает плечами: – Я предполагаю. Аргос ведь в той стороне. Они остаются на террасе до самых сумерек, глядят по сторонам и радостно подпрыгивают, заметив очередную группу. Видят Менетия с сыном, совсем еще мальчиком, Малого Аякса из Локриды, афинского царя Менесфея, за которым тянется длинная воинская колонна. Затем со стороны порта показывается Аякс Великий и его двоюродный брат Тевкр с острова Саламин; критского царевича сопровождают его солдаты, на щитах их выгравирован двусторонний топор лабрис; появляется Элефенор с большого острова Эвбея, богатого скотом и зерном, главного узла между Элладой и восточными краями; один муж прибывает в сопровождении всего двух стражей, как определяет Пенелопа – с Итаки, маленького западного островка, царства скал и козлов. – А кто правит Итакой? – спрашивает Клитемнестра. – Не думаю, что я вообще когда-то о нем слышала. Кажется, Лаэрт? Но он определенно уже слишком стар. Должно быть, ему наследовал сын. Клитемнестра задумывается об Итаке, настолько маленькой, что никто даже не утруждается ничего о ней запомнить. Ужасно, должно быть, жить на позабытом всеми острове, пока не состаришься и кожа твоя не покроется морщинами. Сын Лаэрта наверняка просто жаждет чести жениться на дочери Тиндарея. Последними прибывают мужи из Фессалии, северной земли, лежащей даже дальше, чем Дельфы. Среди них – Махаон, знаток врачевания, и лучник Филоктет, пожилой муж с густой седой шевелюрой, напоминающей овчину. Они покачиваются на своих усталых ослах, их сумы с едой за долгую дорогу почти опустели. После захода солнца слуги зовут Пенелопу и Клитемнестру. Когда они наконец уходят с террасы, чтобы подготовиться к приему, у обеих слезятся глаза и совсем обветрились руки. В трапезной никогда прежде не было так шумно и так многолюдно. Слуги приволокли еще два стола и зажгли только половину факелов. Огонь в очаге уже густо дымит, и комната с каждой секундой прогревается всё сильнее. Тиндарей сидит во главе стола, на противоположном конце – Нестор. Большинство царей и царевичей собрались вокруг них, а их воины и стражи заняли два других стола и теперь восседают на скамьях, застеленных ягнячьими шкурами. Клитемнестра сидит между Еленой и Пенелопой. Елена в своем белом платье, расшитом золотыми нитями, сияет, как летнее солнце, ее надушенные волосы заплетены в длинные косы. Клитемнестру и Пенелопу нарядили в темно-синие платья, цвета ночного моря. Напротив них сидят Филоктет – его длинные космы расчесаны, а морщинистое лицо гладко выбрито, аргосский царь Диомед и тот муж с Итаки, чьего имени Пенелопа не знает. Они охотно едят: вонзают ножи в жареного гуся, куски сыра и головки лука; их кубки наполнены до краев лучшим из вин, что нашлось на кухне. – Все твои? – спрашивает Тиндарея Диомед, проглотив кусок мяса. Он имеет в виду женщин. У него густая борода и уродливый шрам на руке. – Елена и Клитемнестра мои старшие дочери, – отвечает Тиндарей любезным почтительным тоном. – Тимандра, Феба и Филоноя – младшие. – Он указывает на трех девочек, стоящих рядом. – А Пенелопа – моя племянница, дочь Икария. – Из Арканании сюда путь неблизкий, – говорит Диомед, ни к кому конкретно не обращаясь. Он что же, боится говорить с Пенелопой напрямую? Клитемнестра слышала, что в некоторых греческих дворцах женщины не едят за одним столом с мужчинами. – Вы проделали весь путь до Спарты в одиночку? – спрашивает муж с Итаки. Похоже, что он не разделяет неловкости Диомеда и смотрит Пенелопе прямо в глаза, а затем поднимает кубок и отпивает. Пенелопа ерзает на стуле. – Да. Муж улыбается. В его серых глазах загорается живой интерес. – И вы не боитесь путешествовать одна? Клитемнестра хмурит брови, но Пенелопа отвечает вполне дружелюбно: – А вам бы задали тот же вопрос, отплыви вы с Итаки в одиночку? Какой-то воин за другим столом заканчивает рассказывать скабрезную шутку, и все сидящие вокруг взрываются хохотом, стуча по столу кубками. Муж с Итаки фыркает, словно недовольный тем, что его перебили, а затем доливает себе вина, прежде чем это успевает сделать илот. Должно быть, в его бедном дворце среди скал не привыкли к слугам. – Боюсь, я не представился как следует, – говорит он, опустошив только что наполненный кубок и ухмыляясь. У него красивая улыбка и умный, хитрый взгляд. – Как глупо вышло. Мы прибыли свататься к самой красивой девушке в наших землях, – он кивает Елене, – в присутствии других прекрасных женщин, – улыбается Пенелопе и Клитемнестре, – а я даже не назвал своего имени. Я Одиссей, наследник Итаки, но вы обо мне не слышали. – Пенелопа поворачивается к Клитемнестре и чуть заметно улыбается. Его манера говорить немного напоминает Клитемнестре Тантала, но она не может определить, чем именно. – Ах, сын Лаэрта, ты чересчур скромен, – замечает старый Нестор с другого конца стола. – Они могут не знать твоего имени, но о твоей хитрости слышали все. Неспроста тебя называют многоумным. – Он использует слово политропос, так называют человека беспредельно изобретательного, умного и находчивого. Клитемнестра тут же вспоминает это слово. Так говорил ее брат, когда упоминал Одиссея. Она присматривается к нему внимательней, но он тут же это замечает и перехватывает ее взгляд, как родитель поступает с непослушным ребенком, и она сразу отводит глаза. Диомед пренебрежительно смеется. – Что толку от ума? Боги любят сильных. Улыбка Одиссея не меркнет ни на секунду. – Боги любят тех, кто их забавляет. И я могу тебя заверить, что умные мужи и женщины, – говорит он, удостоив Пенелопу, Клитемнестру и Елену быстрым кивком головы, – куда привлекательнее неотесанных дикарей. Клитемнестра смеется. Диомед вспыхивает и втыкает нож в гуся, словно пронзает грудь соперника. – Насмехаешься над сильными, сын Лаэрта? – спрашивает высокий муж, сидящий рядом с Нестором, голос у него тихий, как эхо в пещере. Клитемнестра узнает в нем Аякса Великого, героя из Саламина. Его двоюродный брат Тевкр, сидящий рядом, заметно напрягается. – Я бы не посмел, Аякс, но боги одаривают нас всех по-разному, и мы делаем с их дарами то, что можем. – Мудрые слова умного мужа, – говорит Тиндарей, и Одиссей улыбается ему, как улыбнулся бы кот, умей он это делать. – Говоря о сильных, – замечает Диомед, его лицо всё еще пылает. – Я думал, Атриды тоже будут здесь. Клитемнестра поворачивается к Елене, которая чересчур усердно намазывает сыр медом, заливаясь краской. – Они прибудут завтра, – отвечает Тиндарей. – Тебе наверняка известно, что не так давно они отвоевали Микены и теперь заняты восстановлением былых порядков. – А что стало с их дядей Фиестом? – спрашивает Филоктет. Фессалия находится так далеко на севере, что новости доходят туда небыстро. – Он был казнен, – отвечает Тиндарей, его лицо непроницаемо, как гладкая каменная плита. – Но их двоюродный брат Эгисф жив. Одиссей хохочет. Большинство царей резко оборачиваются к нему. – Тебя что-то забавляет? – спрашивает Диомед. Кажется, он готов его придушить. – Прости, спартанский владыка, но ты говоришь так, будто Эгисф жив только милостью Атридов. – Он подмигивает Тиндарею, отчего Леда чуть не захлебывается своим вином. – А я слышал, – продолжает он, – что Фиеста сожгли живьем, а Эгисф сбежал с помощью слуги, которого потом, как я полагаю, тоже сожгли. И теперь Эгисф бесприютно скитается по лесам и планирует отомстить за то, что был вынужден слушать предсмертные вопли своего отца, когда они разносились по всей долине. Клитемнестра видит ужас на лице Елены и испытывает некоторое удовлетворение, словно победила в состязании, пусть даже его выиграл за нее сын Лаэрта. – Подобные истории не годятся для этого ужина, Одиссей, – говорит Нестор. – Мы ведь не хотим расстроить женщин. – Спартанских женщин не так просто расстроить, друг мой, – тихо замечает Тиндарей.