13. Жены Атридов Ее ноги в крови Тантала. Она чувствует, как боль наполняет дворец, просачиваясь сквозь стены, чувствует ее запах. Клитемнестра знает, что этот запах никуда не уйдет: слишком глубоко он проник. И, похороненный где-то под запахом крови, постепенно растворяется аромат ее мужа. Она крепко прижимает его тело к себе, пока его кровь хлещет из груди, пропитывая ее хитон. Она теряет его. Она кричит. Она не видит ничего, кроме алой раны на его теле. Откуда-то издалека доносится чей-то ласковый голос. Наверное, это Елена. Клитемнестра едва слышит ее, потому что в этот момент у нее забирают тело Тантала и уносят, как сломанную, не нужную больше игрушку. Сокрушенная болью, она теряет сознание, и голос сестры, как колыбельная, сопровождает ее в царство кошмаров. Вокруг надолго воцаряется темнота. Сестра не отходит от нее, даже когда Клитемнестра ее отталкивает. Елена всё говорит и говорит – о ветре, который не в силах согнуть самые сильные из деревьев; о героях, которых помнят вечно; о птичьих песнях, несущих слова умерших. Она не перестает разговаривать с Клитемнестрой, чтобы напомнить ей, что нужно оставаться в мире живых. – Подумай о золотых масках, которые делают для наших героев. Золотых дел мастера сделают маску и для Тантала, такую же красивую, как его лицо, и в ней он отправится в свой самый мирный сон, – говорит Елена. Но Клитемнестра не может думать ни о чем, кроме того, как его тело волокли по его же собственной крови, как холодны и безжизненны были его руки, когда она их держала. Взгляд Агамемнона, когда тот вытирал со своего меча кровь ее мужа. Он знал, что сломал ее, но в его лице не было и толики сожаления. Ее мальчик, мертвый, на руках у Леды. Его маленькое тельце недвижно, лазурные глаза закрыты. Клитемнестра хотела дотронуться до него, встряхнуть, закрыть его своим телом. Но ее держали руки сестер, качая и не давая подойти. А за окном продолжается жизнь, ее звуки скребут по небу, точно когти. Облака собираются и рассеиваются. По ночам в траурном небе плавают сверкающие звезды. Когда Клитемнестра засыпает, Елена зажигает лампы и накрывает сестру теплыми покрывалами. Клитемнестре снится то, что случилось очень давно: когда ей было семь, она видела, как двое спартанских юношей состязались в гимнасии, и один сломал другому шею. Случайно. Мальчика оставили лежать на раскаленном песке, как птицу со сломанными крыльями, пока не пришла его мать и не начала в отчаянии взывать к богам. «Он умер, сражаясь», – сказал Тиндарей. Тимандра приносит еду, но Клитемнестра к ней не притрагивается. Она сидит у окна и слушает, как из деревни доносятся и стихают голоса. Слезы на ее щеках высохли, всё внутри сковал холод, горе в ней вымерзло и превратилось в ярость. – Тебе нужно поесть, – говорит Тимандра. Голос звучит ласково, это совсем не похоже на нее. – Она не будет, – из угла подает голос Елена. – Я пыталась. Клитемнестра обхватывает голову руками. Она не понимает, зачем ей теперь есть. Не понимает, зачем ей теперь вообще что-то делать. Ничто не вернет ей тех, кого она потеряла. Тимандра осторожно подходит к ней ближе. – Их тела омыли и сожгли, – сообщает она. – А прах перенесли в царскую гробницу. Они вместе. И там они сгниют и будут позабыты. Худшая судьба из всех: раствориться и кануть во мрак. Клитемнестра хотела сама омыть тело Тантала, надеть на него лучшую тунику, но Тиндарей не позволил ей выйти из комнаты. Когда она представляет, как другая женщина укладывает тело ее мужа, дотрагивается до него, оплакивает, ей кажется, что у нее под кожей что-то разрывается. Кто это был? Ее мать? Или слуга? – Агамемнон спланировал всё это не один, – говорит Тимандра после долгой паузы. Клитемнестра резко поворачивает голову и смотрит на младшую сестру. – Мой отец предал меня, – говорит Клитемнестра. Елена вздрагивает от неожиданности этих слов. – Да, – говорит Тимандра. – Но Агамемнона поддерживали и другие. Несколько слуг и Киниска. – Киниска? – нахмурившись, переспрашивает Елена. – Да. – Тимандра опасливо косится на Клитемнестру, а затем продолжает: – Она подкараулила меня на улице. Ударила по голове и оставила лежать без сознания, чтобы я не могла прийти на помощь. Клитемнестра встает, ее ладони покрылись испариной. Она берет миску с едой и начинает медленно жевать хлеб. Тимандра и Елена обмениваются взглядами, разрываясь между страхом и чувством облегчения. – Зачем Киниске идти на такое? – спрашивает Елена. – Она жаждет заполучить Агамемнона, – говорит Клитемнестра, прежде чем Тимандра успевает ответить. – Да, – подтверждает Тимандра. – Я думаю, он пообещал взять ее в Микены. – Он никогда этого не сделает, – насупившись, замечает Елена. – Ему нужна царская дочь. На меньшее он не согласится. – Киниска из знати, – отвечает Тимандра. – Ее семья богата, отец – прославленный воин. Елена пожимает плечами: – Никого за пределами Спарты не волнует, кто она такая. Агамемнон ни за что на ней не женится. – Надеюсь, женится, – тихо произносит Клитемнестра. – Чудовища заслуживают только чудовищ. – Хлеб у нее во рту отдает чем-то кислым. Она медлит немного, а затем спрашивает: – Вы знаете, кто из слуг ходил за Танталом и привел его к Агамемнону? Тимандра кивает. – Хорошо. Приведите их ко мне. На следующее утро Клитемнестра натягивает на голову накидку и идет за Тимандрой в кухню. Еще рано, заря робко распрямляет свои холодные пальцы. Во дворце непривычно тихо, коридоры пусты. Их шаги отзываются тихим эхом, медленно плывущим в тусклом свете. – Вернись, – умоляет Елена, силясь поспеть за шагами Клитемнестры. – Пусть это сделает кто-то другой. – Она бежала за ними от самого гинецея, хватая Клитемнестру за руку и чуть не плача. Клитемнестра стряхивает руку сестры. – Стой на страже, – приказывает она. – Не пускай Тиндарея. Или Атридов. В кухне двое слуг со связанными руками и ногами стоят на коленях подле мешков с ячменем в тусклом свете единственной лампы. Раздетые по пояс, они дрожат, уперев взгляд в пол. Тимандра подходит и пинает их. Они поднимают головы, их темные глаза блестят, кожа на скулах натянута. Их лица уже напоминают черепа. – Где женщины? – спрашивает Клитемнестра. На деревянном столе рассыпан миндаль и фундук, словно кто-то бросил их в спешке. Перезрелые абрикосы в миске источают сладкий, гнилостный запах. – Никого нет, – отвечает Тимандра, крепко сжимая рукоять своего бронзового меча. – Я обо всем позаботилась. Слуги глядят на нее с ужасом и мольбой. Она замечает следы запекшийся крови на их руках и гадает: это Тимандра избила их, перед тем как привести сюда, или же кто-то другой? – Расскажите моей сестре то же, что вы сказали мне, – приказывает Тимандра. В ее голосе нет ни капли тепла. Сейчас она совсем не похожа на себя. – Как вы оказались с меонским царем, когда он умер? Клитемнестра стоит не шевелясь. Ненависть пускает в ней корни. Она замечает ту же ненависть на лице сестры, а под ней что-то еще, вздувается, как волдырь. Будь здесь ее брат, Тимандре не пришлось бы этого делать, но Кастор сейчас далеко за морем, следует за устремлениями какого-то другого героя. – Царь отдал нам приказ, – шепчет один из слуг надломленным, скрипучим голосом. – У нас не было выбора. Она знает, что ей следует их пожалеть. Их существование состоит из чужих приказов и постоянных страданий, их жизнь похожа на плот, швыряемый волнами. Но когда ты сломлен болью и не можешь отомстить тем, кто ее причинил, проще всего обратить свой гнев на самых слабых, тех, кто не может себя защитить. Так и устроен мир: разгневанные боги подчиняют своей воле нимф и людей, герои пользуются своим преимуществом над более слабыми мужами и женщинами, а цари и царевичи выплескивают свой гнев на рабов. Клитемнестра не хочет быть такой. Ее переполняет ненависть, но она не кровожадна. Что толку пинать и бить илотов? Чтобы сделать их последние мгновения невыносимыми? Пусть их смерть будет быстрой. Она глядит в исполненные ярости глаза сестры и кивает. Тимандра с клинком в руках заходит слугам за спину. Илоты уже молятся: их слова несутся быстро, словно тени по поверхности воды. – Боги не найдут вас здесь, – говорит Клитемнестра. У них остается лишь одно мгновение, чтобы поднять глаза и, сцепив руки, открыть рты для последней мольбы, а затем Тимандра перерезает им горло. Вечером, когда темнота накрывает долину подобно океанской волне, Тиндарей посылает за ней. Густо льет дождь, ветер мечется и завывает. Скоро Еврот разольется и затопит берега на несколько недель. – Я пойду с тобой, – говорит Елена, закалывая пурпурный хитон на спине Клитемнестры золотой застежкой. Она весь день не находила себе места, мерила шагами комнату и выводила пятна с платья Тимандры. У сестры под ногтями засохла кровь, и Елена оттирала их с такой силой, будто пыталась содрать. – Я пойду одна, – отвечает Клитемнестра. – Отец наверняка знает, что это сделала я, – хмурясь, говорит Тимандра. – Зачем вызывать тебя? – Может, он хочет попросить прощения? – тихо произносит Елена. Клитемнестра качает головой. Ее люди ничего не знают о прощении. Они знают о почитании, величии, красоте – силах, что сияют, подобно пламени, и освещая землю. А рядом с ними угрожающими тенями таятся позор, бесчестие, отмщение и нить мойры, неразрывно связующая вину и наказание. Она берет сестер за руки и чувствует их тепло. – Ждите меня здесь. Отец встречает ее в сводчатом зале, звуки ее шагов отдаются эхом, ногти больно впиваются в ладони. Ей больно видеть отца после стольких дней взаперти. Ей кажется, будто она видит перед собой давно утраченную жизнь. Человек, сидящий перед ней на троне, вполне мог бы быть каким-то незнакомцем, а не отцом, который учил ее ходить, сражаться, править. Рядом с ним сидит Леда, черный хитон слишком велик для ее худощавой фигуры. На большом столе перед ними амфоры, пшеничные лепешки, свинина на вертелах. Клитемнестра чувствует запах вина, оливок и страха. Леда заговаривает первой: – Мертвые илоты на кухне. – Она останавливается и глубоко вздыхает, словно не в силах подобрать слова. – Их убила твоя сестра. Клитемнестра как будто не слышит сказанного матерью и не сводит глаз с Тиндарея. На его лице застыло отстраненное, непроницаемое выражение. Она ищет в нем хоть какой-то намек на нежность или теплоту, но его черты безжизненны, как промерзшая зимой земля. – Ты сделала Тимандру убийцей, – говорит Леда. У нее красные глаза – должно быть, она плакала. – Ей всего четырнадцать. Она спартанка. Если я сделала ее убийцей, то что сделал отец, который приказал ей разбить лицо Хризанты? А жрица, которая рассекла ей спину кнутом?