Слова Кастора витают вокруг них, как искры от костра, пропитывая воздух воспоминаниями. Когда воцаряется тишина, все четверо укладываются на землю и, глядя на звездное небо, думают о тех глубоких ранах, что появились у них за пятнадцать лет. – Иногда я всё это вижу, – говорит Кастор. – Все эти воспоминания выстраиваются в ряд, стоит мне закрыть глаза. «Я тоже, – думает Клитемнестра. – Каждую ночь». – И что ты делаешь, когда они являются? – спрашивает Елена. – Как ты спишь? Кастор поворачивается к ней: – Каждый день ты пытаешься забыть, но по ночам всё равно видишь прошлое. Для этого и существуют сны. Чтобы мы помнили, кем были. Чтобы связать нас с нашими воспоминаниями, нравится нам это или нет. Огонь в костре потрескивает. Клитемнестра берет Кастора за руку и устремляет взгляд в чистое ночное небо. Говорят, что Селена, богиня луны, обладает силой прогонять дурные сны. Спартанцы называют ее «милостивой». Но ее брат не зря фыркает, заслышав, как кто-то говорит о богах. Они сами по себе. Нельзя вечно прятаться от застолий, поэтому на следующий день им приходится собраться в трапезной по приказу царя. За все эти годы при Менелае дворец изменился: появилось больше факелов, больше оружия на стенах, больше коровьих шкур на полу, стало больше собак, глодающих кости, и больше женщин – они приносят к столу пряное мясо и сыр, но они не глядят в пол, как запуганные илоты, а постоянно улыбаются и носят чистые, яркие туники. Менелай восседает во главе стола в окружении Елены и своих лучших воинов. Среди них сидит уродливый муж с густой бородой и перебитым носом. – Муж Киниски, – говорит Кастор, когда Клитемнестра спрашивает о нем. – Уверен, ты ее помнишь. Она кивает. – Что с ней стало? Кастор смотрит, как муж Киниски смеется и ударяет своим кубком о кубок Менелая. – Ее семья становится всё влиятельнее. Они одни из немногих спартанцев, которым Менелай доверяет. Киниска часто сидит в мегароне, нашептывает что-то царю на ухо. – Где она сейчас? – Отдыхает, надо полагать. Она тяжело перенесла смерть Тиндарея. – Ты знаешь, где она живет? Кастор недовольно хмурится. – Недалеко от лавок красильщиков, как я слышал. Зачем тебе? Клитемнестра пожимает плечами: – Меня просто удивляет, что она не здесь. Служанка подливает Кастору вина, улыбаясь и прижимаясь к нему всем телом, но он не обращает на это внимания. Клитемнестра вспоминает, сколько раз она видела, как ее брат украдкой выскальзывал из комнат слуг, проведя ночь с какой-нибудь из девиц. – Раньше ты проводил много времени в постели со служанками, – замечает она. – Бывало, – ухмыляется Кастор, и на секунду его лицо становится таким же, каким было прежде. Затем, понизив голос, он добавляет: – Но теперь им приходится развлекать Менелая. Клитемнестра следит взглядом за служанкой, которая обходит гостей за столом и наполняет их кубки. Каждый раз, проходя мимо кого-нибудь из воинов Менелая, она старается держаться на расстоянии и каждый раз вздрагивает, когда они ее подзывают. Правду говорил Тиндарей, думает Клитемнестра. Рабыня никогда не научится любить тебя – неважно как добр ты к ней будешь, – потому что она уже познала слишком много страданий. Елена встает и пересаживается от мужа к дочери. Маленькая Гермиона поедает смоквы рядом с Полидевком, и каждый раз, когда она пачкает пальцы в липком соке, он бережно вытирает их куском ткани, словно она его собственная дочь. Менелай, кажется, даже не замечает этого. Девочке достались волосы отца, похожие на раскаленную в горниле бронзу, и глаза матери, чистые, точно морская вода. Но нежные, как жемчуг, черты Елены в лице дочери кажутся острыми, как лезвия. Она красива, но своей, особенной красотой. Подают мясо, сыр и оливки, от стен эхом отскакивает шум болтовни. Феба и Филоноя обсуждают юного мужа, за которого предстоит выйти Филоное. Тимандра и Кастор набрасываются на еду и вино. Леда молча жует пряный кусочек ягненка. Скользнув по лавке, Клитемнестра пододвигается к матери. – Мама, – говорит она. – А где жрица? Леда глядит на нее затуманенным взором, широко распахнув глаза. – Зачем она тебе? – Я хочу поговорить с ней о пророчестве, что она принесла пятнадцать лет назад. Леда принимается рассеянно поглаживать свои иссиня-черные волосы, собранные в красивые косы. – Ее нет, – наконец отвечает она. – Что это значит? – Я отослала ее. Клитемнестра припоминает, что когда она была маленькой, отец частенько брал с собой в покои одну женщину, рабыню. Леда узнала об этом и за ужином сказала всем, что «отослала» служанку, а чуть позже по пути в деревню Клитемнестра наткнулась на ее тело, гниющее в грязи. – Когда? – спрашивает она. Лицо матери так и остается непроницаемым. – Вскоре после твоего отъезда. – Что на это сказал Тиндарей? – Он был не в восторге. Но после того, что он с тобой сделал, после всей той боли, что он нам причинил, он уже не мог раздавать мне приказы. – И каково тебе было? – Что ты имеешь в виду? – Что ты почувствовала, когда отослала ее? Леда ставит кубок на стол и хватает дочь за руку. Ее огромные глаза исполнены печали. – Послушай меня. Я позволила жажде отмщения управлять собой. Не повторяй моей ошибки. – Вся наша жизнь – отмщение, – отвечает Клитемнестра. – Но так не должно быть. Всё то время, что я потратила на ненависть к жрице, я могла бы потратить на любовь к моей Елене. Всё то время, что я ненавидела твоего отца, я могла бы просто любить моих детей. – Но ты любишь нас. – Да, но ненависть – дурное семя. Оно пускает корни в сердце и растет, растет, отравляя всё вокруг. Справа от них Менелай разражается смехом в ответ на шутку кого-то из своих товарищей. Муж Киниски принимается лапать служанку, когда та подносит ему блюдо с мясом и трясущимися руками ставит на стол. – Обещай мне, что ты не превратишься в такую же одержимую местью, как я, – шепчет Леда. Клитемнестра отворачивается от служанки и заглядывает матери в глаза. – Обещаю. Ночью, когда все воины и знать отправляются спать, она ступает на узкую улочку, что огибает дворец. Горячий воздух напитан влагой, но ей пришлось надеть накидку, чтобы спрятать лицо. На поясе у нее висит маленький нож с драгоценной рукоятью, который мать отдала ей перед отъездом в Микены. Улицы безмолвны. Лишь изредка откуда-то доносится лай или вой, тихие стоны или хныканье младенца. Она минует повозки с сеном и какого-то юнца, целующего служанку под развешанными у окна шкурами. Подойдя к площади, она сворачивает в переулок, ведущий к лавкам красильщиков. Она замедляет шаг. Прислушивается к доносящимся из-за дверей и окон звукам: женщина поет колыбельную младенцу, храпит какой-то старик. Она смотрит на череду лавок и окон на другой стороне дороги. Одно окно открыто, и она заглядывает внутрь. На стене рядом с дверью блестит громадный щит, на деревянном столе стоит золотая чаша. На скамейке сидит с закрытыми глазами женщина в тонкой тунике, которая едва прикрывает ее маленькие груди, но ее тело всё равно блестит от пота. Лампа отбрасывает мерцающий свет на коротко остриженные волосы, крючковатый нос и острый подбородок. Клитемнестра осторожно подбирается к дому, наблюдая за тем, что происходит внутри, через единственное окно. Женщина, похоже, одна. Она дергает дверь, но та оказывается заперта, тогда Клитемнестра перелезает через подоконник и как можно тише забирается в комнату. Резко пробудившись, Киниска открывает глаза, и мгновение они обе просто смотрят друг на друга. Клитемнестра задувает лампу. Дрогнув, огонек угасает и оставляет их в кромешной темноте. – Давно мы с тобой не виделись, – говорит Клитемнестра. Она чувствует кислое дыхание Киниски где-то перед собой, их разделяет деревянный стол. – Я знала, что ты приехала, – отвечает Киниска. – Чего ты хочешь? Клитемнестра медленно, шаг за шагом обходит стол. Снимает накидку и отбрасывает в сторону, ткань проскальзывает у нее между пальцами. Она чувствует, как замерла в темноте Киниска, и понимает, что нужно действовать быстро, пока их глаза не приспособились к темноте. – Где ты была, – спрашивает Клитемнестра, – когда пятнадцать лет назад в моем доме убили моего мужа? Киниска ахает, достаточно громко, чтобы расслышать. Она начинает что-то говорить, но Клитемнестра перебивает ее: – Молчи. Я знаю, где ты была. Ты кралась по улице за моей сестрой, а потом ударила ее камнем и оставила истекать кровью. – Она нащупывает золотую чашу, край неровный, с зазубринами, не то что во дворце. – Ты сделала это, чтобы помочь Агамемнону. Ты помогла ему получить то, чего он желал, но он не наградил тебя за это. Киниска встает. – Он наградил меня. Он защитил мою семью и дал мне власть. – Ее голос звучит уверенно, в нем даже слышатся нотки гордости. – Какая щедрость.