Она не обращает внимания на его слова и устремляет на Ифигению пристальный взгляд. – Почему с вами не было Леона? – Он тренировал старших мальчиков. – Иди и расскажи ему, что случилось. Чтобы отныне он не спускал с вас глаз. Ифигения торопливо уходит, но Электра не двигается с места. Дождавшись, когда шаги сестры стихнут, она говорит: – Это она придумала. Я не хотела этого делать. – Мне всё равно, кто это придумал, – отвечает Клитемнестра. Она и так знает, что замысел скорее всего принадлежал ее старшей дочери. Когда Электра была маленькой, Клитемнестра часто оставляла ее одну, потому что другие дети постоянно шалили и матери приходилось ходить за ними по пятам. Пока Орест лазал по деревьям, а Хрисофемида бросалась камнями, Электра просто сидела и тихонько наблюдала за происходящим вокруг. Она почти никогда не просила о помощи, а если и просила, то делала это не как ребенок, а как пристыженный взрослый, который не желает признавать свою слабость. – Значит, нас не накажут? – спрашивает Электра. – Нет. В глазах Электры загораются угрожающие огоньки. – Ты бы поступила так же, если бы Ифигении там не было? – спрашивает она. – Если бы я одна это сделала? – Конечно. По лицу дочери Клитемнестра понимает, что та ей не верит. – Отец, по крайней мере, обращается со всеми нами одинаково, – отвечает она и уходит прочь. Однажды, несколько лет назад, гонец из Крита принялся восхвалять красоту Ифигении. Они ужинали в трапезной, окруженные блюдами с пряным мясом и сыром с медом. – Ее красоте могут позавидовать даже богини, – сказал он. Ифигения заулыбалась, а гонец обратился к Клитемнестре: – Я полагаю, она ваша любимица. – У меня нет любимцев, – ответила Клитемнестра, качая на руках Хрисофемиду. Орест спрятал голову под руку матери, а Электра, маленькая темноволосая девочка с серьезным взглядом и насупленными бровями, сидела неподвижно, как статуя. Гонец улыбнулся, словно Клитемнестра пошутила, и драгоценные камни в его серьге сверкнули, поймав свет. – У всех есть. Клитемнестра прислоняет голову к нарисованным на стене внутреннего дворика грифонам. У ее ног точно змеиная шкура переливаются острые нарисованные травинки. Свет мягко обхватывает ее своими бледными пальцами. В душном воздухе летают мельчайшие частички пыли. «Ты слишком сильно ко всему привязываешься, – говорит Кастор у нее в голове. – И когда теряешь что-то, теряешь и контроль над собой». «Лучше было бы, если бы она позволила высечь своих дочерей, как простолюдинок?» – вмешивается Полидевк. Она часто так делает: стои́т во внутреннем дворике и ведет мысленные споры с братьями. Их голоса точно тени – невозмутимые и далекие, ненастоящие, но приносящие ей ощутимое успокоение. «Нас всех секли время от времени», – замечает Кастор. «И что из этого вышло? – думает Клитемнестра. – Посмотрите на меня, я утопаю в ненависти». «Твоя ненависть пожирает тебя, – вкрадчиво говорит Кастор. – Но благодаря ей ты жива». Эти слова напоминают Клитемнестре о комнате мужа, светлой от многочисленных ламп и факелов, несмотря на ночную тьму за окном. Она вспоминает, как бесшумно вошла туда, не замеченная ни стражниками, ни псами, как ее тень скользила по стене. Лезвие кинжала сверкнуло в свете лампы, и, почувствовав холод металла на коже, Агамемнон тут же открыл глаза. Он мог бы оттолкнуть ее, если бы захотел, силы ему позволяли, но вместо этого он сказал: «Тебя пожирает твоя неутолимая ненависть. – Его горло мягко перекатывалось под лезвием кинжала. – Но ты ничего не сделаешь. Убьешь меня, и микенский народ тебя казнит». Он был прав. Она отошла от него, ее руки дрожали. Он склонил голову, примеряясь для удара. У нее даже не было времени подумать, как он схватил ее за волосы и ударил головой о стену. Когда зрение вернулось к ней, лев на стене оказался алым от ее крови. «Твоя жизнь со мной только начинается», – сказал Агамемнон, вытирая кровь с ее носа. На следующий день она проснулась от тошноты и узнала, что беременна Ифигенией. Эти дети, к которым я так привязана, – единственная причина, по которой пятнадцать лет назад я не отсекла мужу голову. 19. Жестокий муж, мстительная жена Время от времени она ловит себя на мыслях о Тантале и сыне, несмотря на то, что всеми силами старается не думать о них. Она вспоминает истории Тантала, то, как в его словах прятались все секреты мира, как малыш по ночам глядел на нее вытаращив глазки, вместо того чтобы спать. Как ее муж смеялся, когда сын начинал хныкать, как клубились в воздухе ароматы пряностей. Ее сердце сжимается, боль набегает, точно волна. Есть ли на свете большая мука, чем любовь, повстречавшая утрату? Память странная вещь, жестокая. Чем сильнее хочешь что-то забыть, тем меньше можешь противиться воспоминаниям. Словно крыса вгрызается в кожу, медленно, мучительно, от такого не отмахнешься. После того как Тантала и малыша убили, все вокруг повторяли ей: «Молись богам». Но от крысы не избавиться молитвами. Ты должна убить ее, отравить, и боги ничем тебе в этом не помогут. – О чем ты думаешь? Голос вырывает ее из воспоминаний. Клитемнестра оборачивается и видит Ифигению. Она стоит в саду, там же, где ее мать укрылась в свою первую ночь в Микенах. Внизу раскинулась долина, а наверху высится белый и безмолвный храм Геры. Клитемнестра редко заходит туда. Дела жриц и жрецов ее не касаются. – Я думала о просителях, – отвечает Клитемнестра. Ифигения подходит ближе. – Ты думала о ребенке, которого потеряла, так ведь? Ты всегда приходишь сюда, когда думаешь о нем. Клитемнестра хочет опустить взгляд, но не делает этого. Врать дочери нет смысла. Ей приходит мысль, что надо бы сказать Ифигении, чтобы набросила на себя что-нибудь – уже холодает, а они стоят на самой вершине акрополя, – но тут в сад вбегает Орест. Он кажется взбудораженным, темные упругие кудряшки подпрыгивают у него на голове в такт движениям. – Мама, я должен тебе рассказать! – выпаливает он, задыхаясь. Заметив Ифигению, он замолкает и окидывает ее многозначительным взглядом. Заподозрив неладное, Ифигения сощуривается. – Что случилось? – спрашивает Клитемнестра. – Я видел ее с этим, – заговорщически шепчет Орест. У Ифигении вспыхивают щеки. – Ничего не было! – Он прикладывал свой рот к твоему! – отвечает Орест, разрываясь между негодованием и озорством. – Орест! – восклицает Ифигения. Клитемнестре хочется засмеяться, но она сдерживается. – Леон тебя поцеловал? – спрашивает она. – Ах ты… – выпаливает Ифигения, угрожающе выпучив на брата глаза. – Да-да! – вмешивается Орест. – Он засунул руки ей в волосы и сказал, что она самая красивая девушка из всех, что ходят по земле! – Он произносит эти слова так, будто бы они сами по себе заслуживают порки. Ифигения начинает нервно шагать туда-сюда. Похоже, она не может решить, что делать: напуститься на брата или объясниться перед матерью. – А ты что сделала, Ифигения? – спрашивает Клитемнестра. – Что ты ответила Леону? Орест садится на мшистый камень. Он явно сконфужен. – Ты разве не собираешься ее отругать? Она целовалась с мужчиной! – Орест специально делает ударение на слове «целовалась», чтобы мать точно поняла, о чем идет речь. – Плохо подглядывать за сестрой, Орест. Триумфальный вид Ореста меркнет, точно фреска, когда догорают факелы. Ифигения останавливается. – Это больше не повторится, мама, – говорит она. – А ты хотела бы, чтобы повторилось? Ифигения закусывает губу. Краем глаза Клитемнестра замечает Электру, притаившуюся за деревом у границы сада. Она не сводит с них глаз, пытается различить, о чем они говорят. Кто знает, как долго она уже там стоит? – Леон добр ко мне, – отвечает Ифигения. – И он сильный воин, так ведь? – Да, – соглашается Клитемнестра. – Но ты не выйдешь за него. Лицо Ореста светлеет в предчувствии неприятностей. Ему кажется, что спор обернулся в его пользу. – Почему? – спрашивает Ифигения. Она выглядит огорченной, но не слишком – она вообще редко бывает в дурном расположении духа. – Потому что ты царевна одного из самых великих городов, а он просто стражник.