– Ты же ее испортишь, – говорит Ифигения. – Колеса трудно раскрашивать. – Она справится, – замечает Эйлин. – Только осторожнее с кисточкой, не испачкай тунику. Как только Клитемнестра собирается переместиться на пол к дочерям, в комнату врывается запыхавшийся Леон: лицо раскраснелось, руки дрожат. – Моя госпожа, – выдавливает он срывающимся голосом. Ифигения, светясь радостью, обращает к нему взор, но Леон даже не смотрит на нее. Он растерян. – Что такое? – спрашивает Клитемнестра. – Ваш брат. Клитемнестра вскакивает, покрывала соскальзывают с кровати на пол. Что случилось? Леон делает глубокий вдох, и на мгновение Клитемнестре хочется вырвать слова у него изо рта. Но потом он произносит их, и она жалеет, что он вообще заговорил. – Кастор убит, моя госпожа. Идас устроил ему засаду. Его пронзили копьем, сообщает Леон. Оно угодило ему в шею и рассекло ее, как молния рассекает небо. Кастор укрылся на дереве, а когда Идас попал в него копьем, он упал и истек кровью среди корней и кустарника. Ему повезло, он встретил быструю смерть, ведь Идас славится тем, что любит истязать своих жертв перед тем, как нанести им последний удар. В день, когда Клитемнестра покинула Спарту, ее братья получили от своих кузенов угрожающее послание – две волчьи головы с выдранными глазами. Феба заставила Кастора поклясться, что он не покинет дворец и не отправится мстить. Но Кастор никогда не славился тем, что держит обещания. Ночью они с Полидевком уничтожили стадо Идаса и Линкея. Они слышали, что Линкей обожает своих животных так, словно они священные, и не позволяет никому прикасаться к ним. Кастор забрался на дерево и караулил, а Полидевк в это время перерезал всех овец. Идас и Линкей ждали их, как лисы, подкарауливающие добычу. Идас заметил Кастора меж веток и бросил в него копье. Падая, Кастор выкрикнул имя брата, Полидевк обернулся и увидел, как на него с топором несется Линкей. Кинжал Полидевка угодил ему точно в шею, и Линкей повалился, как бык. Тогда его атаковал Идас. В Мессении его называют самым быстрым из мужей, но Полидевк оказался быстрее. Пока Идас насмехался над смертью Кастора, Полидевк убил его. Когда Идас упал замертво, Полидевк искромсал его так, что с того сошло лицо. Люди Идаса нашли его на следующее утро – окровавленный мешок с костями среди обезглавленных овец. Полидевк не проронил ни единой слезы, когда вошел в Спарту с телом брата на руках. Не заплакал, когда к нему бросилась Феба и со стенаниями вцепилась в безжизненные руки возлюбленного. «Кастор, Кастор, Кастор», – повторяла она. Женщины приняли тело Кастора в свои руки и повалились с ним на землю, молотя себя кулаками в грудь. А Полидевк просто стоял рядом, недвижно, точно статуя, пока рядом с ним не появилась Гермиона. Своими маленькими руками она обвила его окровавленное тело – обняла своего дядю, который был ей как отец, который любил ее мать больше, чем самого себя. Ее ручки были точно лепестки лилии, и вот тогда он сломался. Он повалился на землю, трясся и рыдал, как никогда прежде, его голос эхом разносился по всей долине. Эта боль едва не уничтожила его, но в руках ребенка он выплакал свою ярость. Леон молчит. Эйлин стоит, положив руки на плечи Хрисофемиде, словно боясь, что та сделает что-нибудь неуместное. Клитемнестра чувствует на себе взгляд дочерей, замерших в ожидании ее реакции. Почему люди всегда ждут какой-то реакции на утрату? Разве нельзя оплакивать свою потерю тайно, вдали от чужих глаз? Разве она не может скорбеть, не выдирая волосы и не впиваясь ногтями себе в лицо? – Давайте приготовимся к встрече с отцом, – говорит она. Ее голос звучит безжизненно и отстраненно, словно принадлежит кому-то другому. – Он будет спрашивать, почему мы опоздали к ужину. Хрисофемида стряхивает с себя руки Эйлин. Она робко выходит вперед и обнимает мать за ноги. Клитемнестра старается не сводить глаз с фигурки критской жрицы в руке дочери. Ифигения надевает свое голубое платье и сандалии, делает всё возможное, чтобы не издать ни звука. Лицо Электры полыхает. Клитемнестра надеется, что дочь не заговорит. Она чувствует, как в ней поднимается ярость, готовая вырваться наружу. – Мама, – произносит Электра, – нужно сначала помолиться за твоего брата. Пощечина матери отбрасывает ее в сторону. Электра спотыкается и налетает на стену. Когда она оборачивается, ее щека горит красным, ярче, чем кровь, а в глазах мечется огонь. «Давай, – думает Клитемнестра. – Скажи еще что-нибудь». Электра прикладывает руку к щеке, сощуривает глаза, в точности как делает ее сестра, и выкрикивает: – Почему когда тебе больно, ты заставляешь страдать других? Почему ты не можешь просто скорбеть и горевать, как все? Почему ты такая? Она выбегает из комнаты, не дожидаясь, пока мать отошлет ее, оставив позади себя свою острую, как лезвие, ярость. Клитемнестра входит в трапезную стиснув кулаки, смакуя боль от впившихся в кожу ногтей. Рядом с ней Ифигения, Эйлин идет позади и ведет за руку Хрисофемиду. Ей кажется, или слуги при их виде начинают перешептываться? Агамемнон уже сидит за столом и потягивает вино из бронзового кубка. Рядом с ним – провидец, узловатый, испещренный шрамами, похожий на древнее дерево, а с другой стороны – Орест и Электра. Клитемнестра вместе с Ифигенией занимают самые дальние от Калхаса места. Судя по тому, как все сидят – напряженно и неестественно, похоже, что их дожидались молча. – Меня очень огорчили новости о смерти Кастора, мама, – нарушает тишину Орест. Он робко заглядывает в лицо матери, и она в ответ выдавливает из себя жалкую улыбку. Еда в ее тарелке разложена как попало. Она отодвигает хлеб и жареную рыбу в сторону и переходит к вину. Все остальные начинают есть, молча скребут по своим тарелкам. – Новость о смерти Кастора не единственная, что прибыла из Спарты, – сообщает Агамемнон. Клитемнестра вскидывает голову. Факел за спиной мужа перегорел, поэтому его лицо теряется в тени. – Что еще? – спрашивает Клитемнестра. – Будешь делать вид, что не знаешь? – Он зол. Голос тихий, мрачный, слова звучат отрывисто. Клитемнестра поправляет нож у своей тарелки, чтобы он лежал ровно, и сама поражается тому, что у нее совсем не дрожат руки, что она так хорошо держится. – Я только что узнала о смерти брата, – говорит она. – О чем бы я стала лгать? Агамемнон подается вперед и со всей силы ударяет по столу кулаком. Теперь ей хорошо видно его лицо, изрезанное морщинами и пышущее гневом. – Я сказал тебе приструнить свою семью! – взвивается он. – А ты что сделала? Позволила своей сестре лечь в постель с нашим врагом! Клитемнестра вздрагивает. Откуда ему об этом известно? Она поворачивается к провидцу со всем возможным бесстрастием, на которое только способна. Он таращится на нее в ответ, его запавшие черты будто бы всасывают в себя всё ее нутро. – Вы задаетесь вопросом, откуда царь знает о предательстве вашей сестры, – произносит он. Агамемнон хватает свой кубок и сжимает его так крепко, что у него белеют пальцы. – Расскажи ей, – приказывает он. – Расскажи моей жене, как очередная ее сестра стала шлюхой. Клитемнестра чувствует, как Ифигения задерживает дыхание. На противоположной стороне стола побледневшая и напуганная Хрисофемида всё еще сжимает в руках свою критскую жрицу. Клитемнестра хочет сказать ей, чтобы она ушла, чтобы доела свой ужин в гинецее, но всё ее внимание сосредоточено на провидце. Его маленькие холодные глаза блестят, как оникс. – Елена покинула Спарту вместе с царевичем Парисом, – сообщает он. – В этот самый момент они находятся на пути в Трою. Его голос звучит слишком громко. Все взгляды устремляются на Клитемнестру. Ей хочется заплакать, хоть она и не опечалена. Охватившее ее чувство напоминает скорее удовлетворение или гордость. Она видит себя сидящей рядом с Еленой в Спарте, когда они вместе хохотали над тем, как Парис отбивался от вопросов Кастора. «Скоро придет и мой черед, – сказала тогда Елена. – И так все мы покинем своих законных супругов». – Это правда? – спрашивает она. – Троянцы обманули нас, – отвечает Агамемнон, – а твоя глупая сестра купилась на это. – Но я думала, что Спарта наконец примирилась с Троей, – вмешивается Ифигения. И в этом ее ошибка. Агамемнон швыряет в ее сторону свой кубок. Ифигения уворачивается, и бронза с грохотом ударяется о камень. Пролитое вино быстро растекается у них под ногами. – Уведи моих дочерей, Эйлин, – невозмутимо просит Клитемнестра, – пока наш царь не опозорил себя. Эйлин немедленно подскакивает со своего места, но Агамемнон в ярости плюет на пол. – Дети останутся здесь. Они должны знать, что твоя сестра шлюха. Теперь мы вынуждены вступить в войну из-за одной шлюхи, которая не смогла остаться в постели мужа. – Твой брат может найти другую жену, – говорит Клитемнестра. – Я сама слышала, как он однажды говорил, что женщины, как фрукты, хороши, когда они свежи и еще в соку. – Мы заключили мир с Троей, – цедит Агамемнон сквозь стиснутые зубы. – И этот мир может выстоять. – Их царевич пришел в дом моего брата и взял его жену! – Мой господин, – вмешивается Калхас. – Этой войне суждено было случиться. – Вот и прекрасно, – говорит Клитемнестра, глядя Агамемнону прямо в глаза. – Последние пять лет ты только и искал повода развязать войну. Теперь он у тебя есть, но ты хочешь выставить виновными других. Агамемнон подходит к ней. Он вскидывает руку, чтобы ударить ее, молниеносно, точно змея, но Клитемнестра отшатывается от него и хватает со стола нож. Его рука рассекает воздух, а изумленный взгляд замирает на ноже. – Собираешься убить меня прямо перед детьми? – спрашивает он. – Собираешься убить царя? – Он резким движением руки сметает со стола тарелки. – Убирайся в свои покои, пока я не приказал стражникам оттащить тебя туда силой! И подумай о том, какую ошибку совершила твоя сестра! Клитемнестра хватает Электру и Ифигению за руки и поднимает с лавки. Где-то позади Эйлин берет за руку Хрисофемиду и следует за ними. Девочка тихо плачет. Клитемнестра вылетает из зала: ей не хватает воздуха, факелы вокруг нее вращаются, от запаха рыбы становится дурно. Оказавшись в безопасной темноте коридора, она оставляет дочерей и устремляется дальше, в сторону гинецея – и прочь из дворца. Зимнее солнце давно зашло за горы, и небо окрасилось в цвет ночного моря. Она бродит по улицам акрополя, темнота успокаивает ее. Спящие на каждом углу собаки поднимают головы, когда она проходит мимо. В квартале ремесленников несколько мужчин пьют, собравшись тесным кружком у небольшого костра. Если бы она жила у моря, зашла бы в соленую воду и терла свою кожу до красноты. Но здесь, на узких улочках Микен, всё, чего ей хочется, это предать что-нибудь огню. Дерево, из тех, что растут на центральной улице, или амбар: пламя вздымалось бы всё выше и выше и в конце концов охватило бы небо. Одна лишь мысль об этом пьянит ее ощущением собственной власти. «В тебе столько ярости, – сказала однажды Елена. – Она как погребальный костер, который, кажется, никогда не погаснет». «А в тебе ее нет? – спросила Клитемнестра. – Разве тебя никогда не охватывает ярость?» Елена пожала плечами. Ей было десять. Илот промывал раны на их плечах – милость жрицы и ее кнута. Когда слуга перешел к Елене, она поморщилась от боли, но не издала ни звука. Она никогда не говорила о своем гневе, но Клитемнестра знала, что он бурлит где-то внутри, под покровом ее доброты. Иногда во время ужинов ей удавалось его заметить, когда руки мужей забирались под туники служанок, подходивших налить им вина. Елена наблюдала, как мужи просили принести еще ягнятины, вынуждая девушек подойти к ним еще раз, и Клитемнестра видела, как в глазах сестры вспыхивает гнев. Елену всегда злили мелочи: неуместное замечание, больной щипок, невысказанная мысль. Клитемнестра же приберегала свой гнев для состязаний, порок, побоев и истязаний. Если ее гнев был пламенем, то гнев Елены походил, скорее, на лампу, источающую приглушенный теплый свет, но обжигающую, если подойти слишком близко. И вот теперь Менелай разозлил Елену, и она ушла. Сбежала ли она до того, как Идас убил Кастора, или после? Как она могла бросить Полидевка и маленькую Гермиону? Она пытается представить сестру с Парисом на корабле, следующем в Трою, но образ ускользает, как морской бриз. По улице, шатаясь, разбредаются по домам несколько мужей. Кроны деревьев сливаются с ночным небом, угасают последние звуки позднего вечера. «А богини спят?» – спросил как-то раз Кастор. Она хмыкнула. «Не думаю. Почему ты об этом спрашиваешь?»