Леон отправляет свой кинжал в полет. Он вонзается одному из мужей точно в шею, а другой в это время отбрасывает его на стол. Раздается громкий треск ломающегося дерева, и Леон оказывается на полу вместе с обломками. Клитемнестра бросается в сторону и вытаскивает кинжал из шеи раненого. Позади нее стражники, а перед ней – безоружный Одиссей. Справа от нее Леон и его соперник, сцепившись, катаются по земле. Леон задыхается и молотит ногами. – Отпусти его, – говорит Клитемнестра. Стражники, что стояли у входа, бросаются вперед, их мечи окружают ее со всех сторон. Она отбивается от них, размахивая кинжалом Леона, но их слишком много. Она чувствует, как одно из лезвий рассекает ей ногу, и спотыкается. Они валят ее на землю, пока она кричит и продолжает размахивать клинком. Чья-то кровь брызжет ей в лицо. Они связывают ей руки и ноги толстой веревкой. Когда они пытаются заткнуть ей рот, она кусает их за руки, и они сами начинают кричать. В конце концов веревка оказывается у нее во рту, узел затянут так сильно, что у нее начинает пульсировать в голове. Леона нигде не видно. Она замечает, как люди Одиссея топчутся в нерешительности, прежде чем покинуть шатер. Она видит лицо Одиссея, когда тот опускается рядом с ней на колени, и ждет, что он заговорит, но Одиссей лишь молча кладет руку ей на колено, словно пытается успокоить собаку, а затем тоже уходит. Она остается одна. Веревка врезается в запястья, она почти не ощущает своих рук. Должно быть, ее привязали к креслу, потому что как бы она ни двигалась, она постоянно чувствует спиной что-то твердое. Она пытается собраться с мыслями, пытается не замечать боли, но жара обращает все ее попытки в прах. Из-за кляпа во рту полностью пересохло. Ей нужна вода. Ей нужно что-то острое. В детстве, когда она не слушалась, Леда запирала ее в комнате без еды и воды. Когда начинало жечь во рту, она убеждала себя, что разум обманывает ее, что телу на самом деле не нужна вода, и так ей удавалось пережить наказание. Усилием воли она заставляет себя сделать то же самое и сейчас. Сначала нужно подумать, а потом совершать какие-то действия. Ее ошибкой стала доверчивость. Самая худшая ошибка, какую можно допустить. Она поверила человеку, который искусно использует слабые места людей, оборачивает против них самих. И он ее обманул. Многоумный Одиссей, как его называют, оказался обычным предателем. Разве что он оставил ее здесь, чтобы защитить? Но это едва ли возможно. Где Ифигения? Кто-то наверняка сейчас причиняет дочери боль, иначе зачем было приводить ее сюда, в шатер Одиссея? Ифигении нужна защита – пока она в безопасности, в безопасности и Клитемнестра. Поэтому – нет, Одиссей всё-таки предал ее, хоть она пока и не знает, ради чего. Позади нее что-то шевелится. Слышится сдавленное, болезненное мычание, а затем – хриплое дыхание. Закусив веревку, она поворачивается, и кресло, к которому ее привязали, скребет землю. В противоположном углу шатра лежит Леон. Он едва жив: лицо побагровело, он хватает ртом воздух. Его тоже связали, в рот сунули веревку. Клитемнестра упирается ногами в землю и пытается сдвинуться с места, чтобы подобраться к Леону. На земле валяется кувшин, он упал вместе со столом во время драки, но внутри еще осталось немного воды. А рядом с кувшином – нож. Должно быть, они не заметили его, когда уходили. Клитемнестра видит, что снаружи двигаются какие-то фигуры. Похоже, что к ним приставили лишь двоих стражников. Где-то вдалеке, на площади, собираются люди. Она слышит крики и молитвы, слышит, как воины скандируют свои призывы к богам. Скорее всего, Калхас совершает то самое жертвоприношение, о котором говорил Одиссей. Но где Ифигения? Клитемнестра раскачивается и падает на колени. Кресло оказывается у нее на спине, песок царапает кожу. Стараясь не издавать ни звука, она подползает к ножу, а затем валится на бок и хватает рукоять кончиками пальцев. Она чувствует кровь на запястьях. Нож плохо заточен, кресло мешает, но в конце концов ей удается перерезать веревки на руках. Вместе с ними она освобождается и от кресла. Лишившись пут, она развязывает оставшиеся веревки, судорожно вдыхает и льет воду прямо на лицо, слизывая с кувшина капли. Снаружи говорят о чем-то стражники, но она не может разобрать ни слова из-за нарастающего гула с площади. Сбросив веревки, она, пошатываясь, силится встать, онемевшие ноги не слушаются. У нее мелькает мысль о том, чтобы попытаться спасти Леона, но так она лишь выдаст себя. Да и он слишком слаб, почти не дышит. Так что она направляется к выходу в одиночку, сжимая в мокрой ладони тупой нож. Стражники хохочут над чем-то, их смех звучит громко и омерзительно. Она выскакивает из шатра и наносит одному из них удар в шею сзади. Он валится на землю, как мешок с зерном, и тень оборвавшегося смеха навсегда отпечатывается на его лице. Второму стражнику она сворачивает шею, прежде чем тот успевает вытащить оружие. Без сознания он падает на колени, и Клитемнестра выхватывает из его рук меч. Лезвие легко рассекает кожу, кровь орошает песок. Хор голосов всё нарастает, каждое слово четко отпечатывается в застоявшемся воздухе. Это песнь жертвоприношения, но Клитемнестра не может расслышать ни мычания, ни блеяния стада. Она спешно прокладывает себе путь между палаток, хотя большинство мужей, похоже, уже собрались на площади. Она пробегает мимо выгребных ям, где опорожняются двое, и устремляется к своему шатру, стараясь, чтобы гул голосов оставался с левой стороны. Затем раздается крик. Голос ее дочери, отчаянный и напуганный. Она зовет на помощь. Крик доносится с площади. Клитемнестра бросается туда. Ей мешают сандалии: она спотыкается и сбрасывает их. Песок обжигает ноги. Она вырывается на площадь и видит всё. Толпу мужей, поющих с закрытыми глазами и обративших лица к небу, словно боги могут их услышать. Царевича Ахилла – должно быть, это он, – застывшего у алтаря. Его рот кривится, словно он плачет, но рыданий не слышно. А может быть, он и вправду плачет, но его стенания погребены под звуком песнопений. Рядом с ним стоит Калхас, его перекошенное лицо – маска абсолютного безразличия. Он невозмутимо глядит в сторону мужей, выстроившихся у алтаря. Агамемнон. Одиссей. Идоменей. И Диомед. У него в руке сияющие волосы Ифигении. Он оттаскивает ее от Калхаса и Ахилла и волочит по земле в сторону жертвенника. Всё ее платье в пыли, она царапается, впивается ногтями в руку Диомеда, пытаясь освободиться. – Отец! – выкрикивает она. – Прошу тебя, отец! Клитемнестра бросается ей навстречу, стремительно, как львица. Некоторые из мужей расступаются, другие, наоборот, пытаются преградить ей путь. Она бьет и режет их кинжалом, одного за другим. Они извиваются на земле, как бесполезные насекомые. Она почти успевает добежать до жертвенника, но в этот момент Агамемнон и Одиссей оборачиваются и видят ее. Нож в руках Агамемнона сверкает на солнце, камни на рукояти ловят раскаленные лучи. Одиссей качает головой. Клитемнестра вырывается вперед, чтобы перерезать их предательские глотки, но в этот момент кто-то хватает ее за волосы и резко тянет назад. Она падает на землю. Пытается опереться на руки, чтобы вернуть себе равновесие, но ей тут же ломают пальцы. – Ифигения! – зовет она. На мгновение дочь перестает кричать и метаться и обращает к ней лицо. Их взгляды встречаются. Клитемнестра чувствует удар в спину и понимает, что вот-вот потеряет сознание. Но пока ее дочь исчезает, а всё вокруг погружается во мрак, она думает: как? Как такое страдание может не убить? Часть четвертая Клитемнестра, сестра моя, Мне сказали, что ты хотела умереть, но я не поверил. Едва не приказал высечь гонца прямо в мегароне, когда он произнес это. «Моя сестра никогда не сделает ничего подобного, – ответил я этому глупцу. – Вы не знаете ее». Мне сказали, что ты отказалась от еды, отказалась от воды и не пускала никого в свои покои. Мне сказали, что ты существовала где-то между жизнью и смертью. Если это правда, то ты должна остановиться. Мы росли, думая, что понимаем смерть, но это не так. Мы состязались в гимнасии, охотились вместе с Тиндареем, видели, как секли людей. Иногда секли и нас самих. Нас морили голодом, били, отчитывали и побеждали, но мы всё равно верили, что самый сильный никогда не умрет. Или самый изворотливый. Но мы ошибались. Наш брат был самым изворотливым из всех, кого я знал, но его убили. Тиндарей был силен, сильнее большинства мужей. Когда он состязался в гимнасии, спартанцы чествовали его, а я смотрел на него и был уверен, что его никому не одолеть. И всё же он умер. Ты не в силах ничего поделать со смертью, как и не в силах ничего поделать с болью. Боги преследуют тех, кто оказывается слишком богат, красив или счастлив, и обращают их в пыль. То же самое я сказал Елене много лет назад, когда мы возвращались в Спарту из проклятой Афидны. После того, что Тесей сделал с ней, она хотела умереть. Она сказала мне, что не в силах вынести такую боль и такой позор. Я ответил, что ей нечего стыдиться и что смерть неизбежна, но ее время еще не настало. Теперь я говорю это тебе. Твоей дочери больше нет, но ты должна вернуться к жизни. На свете нет никого могущественнее женщины с сильной волей. Ты всегда была именно такой и должна оставаться такой, что бы с тобой ни делали. Мужу проще быть сильным, потому что от нас этого ждут. Но несломленная, непокорившаяся женщина достойна восхищения. Феба и Гилайера шлют тебе свою любовь. Малыш Фебы и Кастора растет ловким мальчишкой, и моя дочь не отстает от него. Мне кажется, она очень похожа на Елену, но волосы ей достались от Гилайеры. Гермионе очень недостает матери, но я не допущу, чтобы она ее возненавидела, как бы сильно она ни старалась. Теперь, раз Менелая нет, я буду учить ее править. Однажды она может стать царицей. Когда до меня дойдут вести, что Микены снова в надежных руках своей целеустремленной царицы, я буду знать, что ты снова стала собой. Полидевк. Моя возлюбленная сестра, Если бы ты только слышала, о чем говорят женщины в Итаке, когда стирают одежду у реки, ты бы вздрогнула. Они собираются там каждое утро с охапками грязных туник, усаживаются на камни, стирают и разговаривают. Козлы скачут вокруг них, им нет никакого дела до этих забот. Неподалеку играют дети, носятся повсюду с палками, собирают цветы. Какой прекрасный был бы пейзаж, если бы не их разговоры. Они обсуждают тот день, когда армия данайцев отплыла к Трое, после того как твою дочь зверски принесли в жертву. Они говорят, что Агамемнон и Менелай собрали свои корабли в Авлиде, чтобы отправить на спасение Елены величайшую флотилию на свете. Какими же безжалостными бывают мойры: как можно пожертвовать царевной ради спасения царицы? Неужели одна жизнь действительно важнее, чем другая? А если и так, кто это решает? В Авлиде не было ветра, и полководцы ждали знака. Все мужи застряли на берегу, дышать становилось невыносимо, а морская гладь недвижно застыла, точно серебряный щит. Тогда Калхас увидел, как с неба упали две птицы и вонзили свои когти в беременную зайчиху. Он смотрел, как орлы, царские птицы, пожирали зайчиху, и сказал, что войско должно принести жертву, чтобы умилостивить Артемиду. Я никогда не встречала этого Калхаса, но, похоже, что он настоящий монстр. Мне всегда было интересно, как бы эти провидцы поступили, прикажи им кто-нибудь принести в жертву их собственную семью? Забыли бы они о своем трепетном почтении к богам? Еще эти женщины говорят, что тебя заманили в Авлиду обманом и что мой муж помог придумать этот план. Они говорят, что он пригласил тебя в свой шатер и связал там, чтобы ты не могла вмешаться. Что он оставил тебя там, в удушающей жаре, а сам ушел приносить в жертву невинное дитя. Что Ифигении заткнули рот и Диомед волоком тащил ее к жертвеннику. Что Одиссей и все остальные мужи смотрели, как Агамемнон перерезал ей горло. Ни во что из этого я не верю. Мой муж может быть коварен, но он милосерден. Он понимает, что дóлжно сделать, и всегда ищет наилучший, самый действенный способ. Он без сомнения пытался отыскать другое решение, вместо того чтобы приносить в жертву дочь полководца. Я думаю об этом по ночам, когда лежу без сна. Не может быть, убеждаю я себя, чтобы муж, которого я люблю, предал мою двоюродную сестру и убил ее дочь. Ты должна понять, у меня нет другого выхода. Я не смогу жить, зная, что вышла замуж за человека, который может сотворить такое. Что это будет за жизнь? Я почти что слышу, как ты говоришь: «Честная жизнь». Но, как говорила моя мать, мы всегда будем страдать, живя в честности, а во лжи мы можем процветать. Еще эти женщины рассказывают много всякого о тебе, и одним богам известно, где они это услышали. Они говорят, что ты правишь Микенами, что ты получаешь всё больше влияния во дворце, что ты «хитра, как муж». Последнее мне особенно нравится – можно подумать, что женщина неспособна хитрить. Я знаю много женщин, которые хитрят лучше мужчин. Я и себя к ним причисляю. К тому же, ты была рождена, чтобы править. Одиссей однажды сказал мне, что лучшее, что может случиться с мужем – или с женщиной, раз на то пошло, – если о нем будут говорить. В противном случае ты всё равно что мертв. Он в этом убежден. Я не уверена, что могу согласиться с этим, но ты, я думаю, согласишься. Ты никогда не любила быть в тени. Я хотела приехать повидать тебя, но если я оставлю этот дом, многочисленные сыны Итаки придут и заберут у меня трон. Они уже пытались. И они жаждут не только трона, они хотят еще и жену. Я отослала их настолько миролюбиво, насколько могла, но скоро они вернутся. Я придумаю, как от них отделаться. Я их перехитрю. Я знаю тебя. Ты наверняка в ярости и жаждешь отомстить всем, кто повинен в смерти Ифигении. Но не направляй свой гнев на Одиссея. Он любит и уважает тебя, и я уверена, он сделал всё, что было в его силах, чтобы не допустить этой трагедии. Оставь гнев для своего мужа и кровожадного провидца. И попытайся забыть. У тебя есть еще дети, позаботься о них. Ты всегда в моих мыслях, твоя сестра Пенелопа. Моя милая сестра, Когда я узнала о том, что они сотворили, я была готова взять двадцать моих лучших мечей, сесть на корабль и отправиться в Трою, чтобы их уничтожить: этого бессердечного человека, за которого тебя выдал отец, мерзкого провидца и предателя Одиссея. Я представляла, как изрублю их всех на куски. Но что-то меня остановило. Ты – женщина мести, ты знаешь, как играть в эту жестокую игру, и если кому-то под силу свершить правосудие, то именно тебе. И я уверена, ты его свершишь. Ты всё для меня делала, я этого не забуду. Ты прятала меня, когда жрица требовала меня высечь, ты учила меня, как победить в состязаниях, когда я была слабее, ты призывала любить того, кого мне хотелось любить. Это куда больше того, что можно ждать от сестры. А потом тебя заставили страдать, а меня не было рядом, я не смогла тебя защитить. И теперь мне придется жить с этим до конца дней. Есть ли на свете чувство более тяжкое, чем сожаление? Невидимое, оно охватывает тебя, точно лихорадка, и ты ничего не можешь с ним поделать. Мама тоже мертва, так мне сообщили гонцы из Спарты. Должно быть, ее сгубило вино. Для меня она и так уже очень долго была мертва. У меня в памяти остались лишь фрагменты из детства, когда она охотилась и сражалась, но мне кажется, только ты, Елена, Кастор и Полидевк застали ее во всей красе, до того как ее укротили. Не позволяй никому себя укротить. Твои люди преклоняются перед тобой не потому что ты чья-то жена – они делают это, потому что уважают твою силу. Управляй ими, не теряй их уважения, убедись, что они будут верны тебе и преданы до самого последнего вздоха. Тогда в твоей власти будут великий город и великая армия. Эхем всегда твердил мне, что одним предначертано величие, а другим – нет. Он верил, что это решают боги и что мы не в состоянии повлиять на их решение. Наверное, именно поэтому он не сделал ничего, чтобы заслужить свое царство или любовь своего народа, и именно поэтому после смерти он отправится в забвение.