– Они тебе идут. У тебя такие же изящные пальцы. – Ей непросто даются эти слова, но она понимает, что дочери важно их услышать. Электра широко распахивает глаза и протягивает матери руку. Клитемнестра прикасается к драгоценным камням: ониксу, аметисту, лазуриту. – Эгисф рассказал мне о вашем разговоре, – говорит Клитемнестра. – Я так и думала, – отвечает Электра. – Ты узнала что хотела? – Я бы так не сказала. – Тебе следует задавать другие вопросы, более прямые. Удивительно, но Электра с ней соглашается. – Почему он так тебя интересует? Она знает ответ, но хочет, чтобы дочь сама его произнесла. Эгисф для нее – загадка, которую она не может разгадать, и это не дает ей покоя. Но Электра отвечает: – Меня восхищают сломленные люди. Оглушительно гремит гром, дождь начинает лить стеной. Электра спешит укрыться под крышей портика, мокрые пряди уже облепили ее лицо. Клитемнестра стоит под дождем, ей нравится наблюдать за тем, как размываются очертания предметов вокруг, как исчезают люди. – Мама, ты вся промокла, – зовет Электра, но Клитемнестра не обращает на нее внимания. Слова дочери словно бы очистили мутные воды реки, и она вдруг увидела в них свое отражение. Меня восхищают сломленные люди. Так, значит, поэтому ее так влечет к Эгисфу? Но у ливня нет ответов. Тихо приходит яркая заря, поглаживая своими пурпурными пальцами крыши акрополя. Клитемнестра тихо выскальзывает из дворца, чтобы насладиться плотной завесой тишины. Ничто не приносит ей такого удовольствия, как выйти на воздух, когда город еще спит. Это дает ей ощущение власти, уверенности в своих силах. Завернувшись в теплую накидку, она идет к дальним воротам акрополя. Крутая грязная дорога ведет в горы. Где-то на богатых виноградниками склонах блеют козы и овцы. У нее над головой смыкаются кроны дубов и сосен, отбрасывающих на землю длинные тени. Она останавливается передохнуть у горного ручейка – вода в нем такая чистая, что он похож на упавший на землю ломоть неба. Осень еще не кончилась, но мороз уже сковал горные вершины и припорошил их снегом. Она садится на камень и растирает руками босые ноги, а затем опускает их в ледяную воду. Мускулы тут же начинают гореть, но она не шевелится, наслаждаясь этой болью. – Не ожидал встретить здесь кого-нибудь. Клитемнестра молниеносно хватается за кинжал. За ней, стоя у дерева, наблюдает Эгисф. Волосы убраны назад, шрамы резко выделяются на лице. Она достает ноги из воды и кладет на землю кинжал. – Ты следил за мной? Возможно, старейшины были правы, и она его недооценила. Она прогоняет из головы внезапно нахлынувший страх, – такой человек, как Эгисф, наверняка почувствует его, как почувствовал бы волк. – Я всегда прихожу сюда, – отвечает он. – Я приходил сюда, еще когда правил Фиест. – Для чего? – Чтобы побыть подальше от всех. Дворец в те времена был совсем не такой, как сейчас. – Каким же он был? – Более мрачным. Кровавым. Ей не нравится его тон. Он говорит с ней так, будто ей невдомек, каково это. Будто она выросла среди нимф и целыми днями только и делала, что причесывалась и наряжалась в красивые платья. – Сколько смертей ты видел? По лицу Эгисфа расползается недовольство. – Я видела сотни, – продолжает Клитемнестра. – В Спарте, когда старейшины приговаривали к смерти преступников, мои отец и братья сбрасывали тех в Апофеты. Бóльшая часть умирала сразу. Но были и те, кто жил еще день или два. Они стонали, пока птицы терзали их изломанные тела, и в конце концов истекали кровью или умирали от жажды. Она силой вызывает в памяти эти картины. Как девочкой пряталась в зарослях, слушая вопли тех мужей. Были и другие крики, куда тише, но они ускользают от нее, точно тени. Эгисф усаживается на камень рядом с ней. Кинжал остается лежать между ними, так что любой из них запросто может его схватить. – Атрей всегда говорил, что принести вести может и один человек, – говорит Эгисф. – Когда прибывали гонцы, он всегда отправлял за ними своих людей, и они убивали всех, кроме одного. А потом он отправлял гонца назад с мешком, набитым головами его товарищей. Агамемнон и Менелай всегда участвовали в этой охоте, а я не мог. – Наверняка его наказывали, но об этом он не упоминает. – Сколько мужей убил ты сам? Эгисф пожимает плечами. Она смотрит, как ветер взъерошивает его волосы. – Однажды я зарезал мальчишку, – отвечает он, глядя на свои руки. – Когда я разделался с ним, его лицо превратилось в месиво. – Воды источника меняют цвет, вслед за светлеющим небом. – Сколько раз вас секли? Это уже начинает походить на игру. Они меряются своими невидимыми шрамами, ожидая, кто сдастся первым. – Двадцать. Или больше. Я не уверена. Спартанская жрица ненавидела меня. Но с сестрой она обращалась еще хуже. Порола ее при любой возможности, но Тимандре всегда удавалось находить новые способы, чтобы разгневать жрицу. А что насчет тебя? – Фиесту нравилось сечь слуг. Он хлестал их, пока на спинах не оставалось живого места. Ему везде виделись предатели. Он весь сочился злобой и подозрительностью, особенно после смерти сыновей. Других сыновей. Он умело избегает вопросов, на которые не хочет отвечать, замечает Клитемнестра. Его слова уплывают сквозь пальцы, подобно струйкам дыма. – А что же Атрей? – Она знает об отце Агамемнона то, что муж сам ей рассказал. Он был силен и мстителен. Однажды он голыми руками умертвил дикого кабана. Он каждую ночь проводил с новой служанкой, поэтому во дворце всегда было полным-полно беременных женщин. – Атрей был куда хуже. – Эгисф останавливается. Они оба прекрасно знают, что сделал Атрей. – Никто не сравнится в жестокости с моим дядюшкой, – прибавляет Эгисф. – Никто, кроме его жены. – Аэропы? – недоверчиво переспрашивает Клитемнестра. Она практически ничего о ней не знает, за исключением того, что ее измена с Фиестом положила начало бесконечной череде жестокостей и мести между братьями. – Во дворце говорили, что если Аэропа шепнула что-то мужу на ухо, жди десяти смертей. – Это правда? – Я так и не узнал. Я старался держаться от нее подальше, никогда не заговаривал с ней первым. Как-то раз она сказала мне, что с мальчишек с такими холодными глазами, как у меня, нужно сдирать кожу живьем. – Быть может, Атрей и Фиест любили ее именно за жестокость. – Думаю, так и было. Какой бы яд ни бежал по их венам, в ней он тоже был. Некоторое время они молчат. Невысказанные слова кружат рядом, точно птицы, которых невозможно поймать. Ей в голову забираются вопросы, щекоча ее изнутри, как капающая вода. Со сколькими женщинами ты был? Со сколькими служанками? Знавал ли ты наслаждение или же только боль? Она оборачивается к нему и видит, что он не шевелясь смотрит на нее во все глаза. В его неподвижности есть что-то звериное. Ей хочется протянуть руку и прикоснуться к шраму на его щеке. Желание так велико, что она почти что чувствует его шрам кончиками пальцев. Похоже на увядший лист. – Моя госпожа, – говорит он. И ничего больше. Утренний свет озаряет его оливковую кожу и отражается в глазах, отчего они начинают переливаться, точно снег на солнце. Ей не хватает воздуха, и она не может вынести этого чувства. Она забирает свой кинжал и уходит. 29. Любовники Больше никакого страха, решает она. Никаких неожиданностей. Ее очередь следить. Она начинает тайком следовать за ним по утрам, перед тем как принимать старейшин и просителей, и на закате, когда он упражняется. Она осторожна. Она знает, что он легко может ее поймать. Он терпелив, как сторожевой пес. Она следует за ним по узким улочкам акрополя и по тропинкам, бегущим через холмы в сторону гор. На тренировочную площадку и в купальни. Она всегда держится достаточно близко, чтобы видеть, чем он занят, но достаточно далеко, чтобы незаметно исчезнуть из виду, если он обернется. А оборачивается он часто: он передвигается так, словно на него охотятся, то и дело бросает взгляд через плечо. Закончив упражнения, он углубляется в лабиринт узких улочек у дальних ворот. В это время дня там бурлит жизнь: мужчины передают из рук в руки бочонки с зерном и вином, повсюду, уткнув носы в землю, снуют собаки, старухи толкутся у каждой двери, точно стражи. Эгисф двигается, как тень: его силуэт резко выделяется на фоне светлых стен, и Клитемнестра идет за ним по пятам, натянув на голову хламиду. Они проходят мимо корзин с луком и яблоками, мимо мясников, отмывающих с рук кровь убитых животных, мимо женщин в дешевых побрякушках и с густо подведенными глазами. Миновав множество боковых улочек, Эгисф всегда заходит в таверну, куда приходят поесть художники и торговцы. Он садится в самом темном углу рядом с винными бочками и пьет в одиночестве. Никто не обращает на него внимания. Все столы занимают торгаши, распевающие скабрезные песни, и мужи с перепачканными жиром бородами, поедающие хлеб с мясом. Расставленные повсюду лампы светят не ярче угольков в угасающем костре. Клитемнестра наблюдает за всем этим снаружи, сквозь щель в деревянной стене ей видна бóльшая часть помещения. Проходящие мимо – в основном пьяницы и рабыни – ее даже не замечают. Она не задерживается там надолго и всегда возвращается на центральные улицы, когда близится время ужина. В один из таких вечеров Эгисфа замечает торговец. Он громко похваляется тем, сколько дорогого янтаря продал, что его карманы теперь лопаются от золота, а затем его взгляд падает в темный угол, где сидит Эгисф. Он сверлит его взглядом, как ястреб, приметивший добычу. – Это ты тот проклятый муж? – спрашивает он, неуклюже обходя столы. Он очевидно пьян. – Предатель Эгисф? – Он говорит громко, другие мужи умолкают и навостряют уши. Клитемнестре хорошо видно лицо Эгисфа, на нем написана ярость. Торговец жирный, всю его грудь и руки густо покрывают волосы. Эгисф мог бы сбить его с ног одним ударом, но он не отвечает. – Это ведь ты, не так ли? – напирает торговец и, гримасничая, останавливается рядом с Эгисфом. Толстяк обливается пóтом, щеки у него раскраснелись. Теперь уже все молчат, выжидают, подавшись вперед, чтобы было лучше видно. – Так и есть, – спокойно подтверждает Эгисф. Его челюсти напряжены, кулаки стиснуты. Клитемнестра думает, что в следующую секунду он разрубит торговца пополам. – Ты ведь приметный муж, – говорит толстяк, – и всё же ты приходишь в наш город в отсутствие царя и гостем живешь во дворце после того, как столько лет прятался. Стало быть, ты либо трус, либо надеешься поиметь царицу! Таверна взрывается хохотом. Торговец плюет в сторону Эгисфа.