В конце концов смех стихает. Толстяк выжидающе смотрит, ядовито улыбаясь, точно гадюка. Эгисф медленно встает и вытирает плевок с руки. На лице его пылает гнев, но с ним соседствуют печаль и горечь. Клитемнестра почти что видит того мальчика, которым он когда-то был; мальчика, которого все избегают, дразнят или отталкивают. И всё же он не ударяет торговца. Он уходит из таверны, пока все шепчутся у него за спиной, точно голодные крысы. Клитемнестра наблюдает за тем, как спешно он пробирается по улице, пока его силуэт не начинает теряться в гаснущем свете дня, а потом и вовсе исчезает. Когда солнце начинает садиться, падая с неба, как пылающий стог сена, Клитемнестра спешит в сад, погоревать о своей милой Ифигении. Она вспоминает ее щеки и изгиб шеи, ее мелодичный голос и разумные вопросы. Вспоминает, как она хмурила брови, играя на лире, как щурилась, когда пыталась научиться чему-то новому. Но, как всегда, эти мирные воспоминания оказываются запятнаны другими. Ее криками о помощи. Тем, как ее кровь обагрила жертвенник. Тем, как сурово и безразлично наблюдал за этим Агамемнон. Каждый вечер она берет эти воспоминания как ниточки – и вплетает их в свои планы отмщения. На десятый день ее слежки за Эгисфом случается неожиданное. Клитемнестра сидит в дальней комнате таверны в компании Леона. Увидев, как она тайком выходит из дальних ворот, он настоял, что пойдет с ней. Она разрешила ему, зная, что он в любом случае последует за ней. Эгисф, как всегда в одиночестве, пьет вино в общем зале, не догадываясь о том, что за ним наблюдают. Входя, они попросили старика, хозяина таверны, никого больше не пускать в маленькую комнату, и он не стал задавать никаких вопросов. Теперь они сидят в темноте и следят за Эгисфом из-за грязной занавески. Рядом с ним расположилась компания торговцев, они пьют и распевают песни, стуча кулаками по столу. Среди них Клитемнестра узнает коротышку, которого одолела много лет назад. Глаза-бусины, тягучий, как мед, голос, черное от загара лицо. Они уже упились до животного состояния, но продолжают громогласно требовать мяса и вина. «И не этой дрянной мочи из Коса». Они хохочут, пока старик смешивает для них вино в крате́ре [9]. «Подай нам родосского!» Коротышка хватается за свой кубок и задевает пустой кувшин. Тот опрокидывается и разбивается, остатки вина небольшой лужицей растекаются по полу. Из какого-то темного угла выходит девочка, чтобы навести порядок. Ей не больше четырнадцати, волосы цвета миндаля заплетены в косы. Дрожа всем телом, она подбирает осколки, не поднимая взгляда от пола. Коротышка с улыбкой встает рядом с ней на колено, а затем, прежде чем она успевает что-то сказать, хватает ее за волосы и силой вздергивает на ноги. – Вы гляньте на нее! – восклицает он. – Гляньте на это лицо! Девочка напоминает Клитемнестре загнанного псами кролика. Другие торговцы оценивающе таращатся на нее, хищно облизывая губы. Один из них подходит поближе и кладет руки ей на бедра. – Она вся твоя, Эребус, – говорит он коротышке. – Ни грудей, ни задницы. Сунь ей, и она сломается пополам. Все остальные смеются, и Клитемнестра чувствует, как Леон рядом с ней качает головой. – Нам лучше уйти, – говорит он, коснувшись ее руки. – Мы останемся, – твердо отвечает она. Эребус склоняет голову набок и поглаживает волосы девочки. Затем он разрывает на ней тунику, девочка вскрикивает. У нее тощее тело, как у голодающей собаки, а груди похожи на две маленькие смоквы. – Ты прав, – с отвращением говорит Эребус. – Грудей нет. Но я всё равно ее возьму. Девочка начинает тихонько плакать, хватаясь за разорванную тунику и пытаясь прикрыться. Леон отводит глаза. Старик продолжает лить в кратер воду и мед, но его руки заметно трясутся. Он не хочет нажить неприятностей. Трус. Пока Клитемнестра раздумывает, как поступить, из своего угла выходит Эгисф. Торговцы таращатся на него так, будто только что заметили его присутствие. – А может, ты́ ее хочешь, друг мой? – шипит Эребус, раздосадованный вмешательством. Эгисф качает головой. Затем быстро, настолько быстро, что торговцы даже не успевают ничего заметить, он хватается за свой кинжал и пронзает руку Эребуса, пригвоздив ее к столу. Эребус вопит, кровь брызжет на его хитон. – Ты знаешь, сколько времени нужно, чтобы насмерть истечь кровью? – спрашивает Эгисф. Сейчас он похож на дикого зверя. – Совсем немного, если будешь терять ее как сейчас. Торговцы начинают пятиться, Эребус выдавливает из себя какую-то угрозу. – Уходи, – говорит Эгисф девушке. На ее лице застыл ужас, но она кивает и уносится прочь. Воспользовавшись моментом, Эребус хватает нож и рассекает Эгисфу руку. Порез получается неглубоким, Эгисф смотрит на него, словно на комариный укус. Он бьет Эребуса по лицу, отправляя того в беспамятство, и забирает свой кинжал. Когда он направляется к выходу, Клитемнестра дотрагивается до руки Леона и говорит: – Ступай и найди моих дочерей. Пусть приготовятся к ужину. Я скоро приду. Она находит Эгисфа в оружейной. Тот с кряхтением пытается обернуть руку куском ткани. Выглядит злым и уставшим. Когда она открывает деревянную дверь, та скрипит, и Эгисф тут же вскидывает голову. Она остается стоять в дверях, горящий факел согревает ее лицо. – Почему ты решил защитить ту девушку? – спрашивает она. Эгисф крепко стискивает кулак. – Вы следили за мной. – Так же, как и ты следил за мной там, в горах. Повисает напряженная тишина. От его кожи исходит запах вина и крови. – Ты знаешь ее? – спрашивает Клитемнестра. Он наверняка совсем измотан, но ей всё равно. Она хочет получить ответы. – Кого? – Девушку, которую ты спас. – Нет. – Тогда зачем бросился защищать ее? Он с силой ударяет по колену раненой рукой. Вспыхнувший в его лице свет пугает. – Почему вас это так интересует? Она подходит к нему и набирает в грудь воздуха. – Те люди называли тебя слабым, проклятым, они называли тебя трусом, но ты не ответил на их жестокие слова, а когда один из них попытался силой взять девчонку-рабыню, ты бросился на него с кинжалом. Эгисф вскакивает и хватает ее за руку. Этот жест обескураживает их обоих. Он тут же вздрагивает, словно она его ударила, и отходит подальше. Кожа на ее запястье горит, готовая лопнуть. – Тебе не стоит так бояться, – тихо говорит она. – А вам не стоит так неосторожно себя вести. Он прав, действительно не стоит, но ей всё равно. Она приближается к нему и слегка касается его губ своими. Они соленые на вкус. Спустя мгновение, длиной в один вдох и выдох, она открывает глаза. Он стоит не шевелясь и едва дышит. Скажи что-нибудь. Но Эгисф просто смотрит на нее. Ей не нравится этот взгляд, она не может его понять. И медленно делает несколько шагов назад. Что ж, думает она, уходя. Я сделала свой ход. Теперь он может нанести ответный удар или убраться из дворца раз и навсегда. Эгисф не приходит на ужин. Когда тарелки и кубки пустеют, она дожидается, пока вся семья покинет трапезную, и позволяет домашним собакам облизать ей руки. Леон медлит, но она предлагает ему пойти отдохнуть. В трапезной стоит удушающий чад. Оружие на стенах выглядит несуразно, как голодные стервятники, камнем падающие с неба. Она встает, не в силах усидеть на месте. Разрисованные стены как будто начинают покачиваться. Луна льет в окна свой холодный белесый свет. Она не замечает тени, притаившейся у двери в ее покои. Когда он хватает ее за руку, она пытается его ударить, но он в ту же секунду зажимает ей рот, а другой рукой удерживает обе ее ладони. Вместе они перемещаются ближе к факелу. Глаза Эгисфа темны, похожи на две грязные льдинки. Он медленно опускает руку, давая ей заговорить. – Ты пришел убить меня? – невозмутимо спрашивает она. Она видит смятение на его лице так же отчетливо, как все его черты. Он сбит с толку ее бесстрашием. Сильнее стискивает ее руки, но ничего не отвечает. – Я могу приказать убить тебя лишь за то, что ты сюда явился, – говорит она. – Да, но вы этого не сделаете. – Нет. Так что же ты собираешься делать? Он отпускает ее. Сила охватившего его желания явно проступает у него на лице, равно как и его страх. Она не любит ждать, поэтому, войдя в комнату, развязывает пояс, который держит ее тунику, и позволяет ей упасть на пол. Едва дыша, он идет следом за ней, и когда его руки снова прикасаются к ней, она вздрагивает, как от холода. Они точно два ножа. Режут друг друга, добираясь до самых костей, и этим дарят друг другу блаженство. Часть пятая Ой, ой, какой огонь! Вот подступает вновь. О, Аполлон Ликийский! Горе, горе мне!