Один поцелуй, и ее доверию пришел конец. Он отстранился. Ее пальцы скользнули под его локти и впились в его руки десятью маленькими игольчатыми точками давления. Он не был уверен, прижимала ли она его к себе или держала на расстоянии вытянутой руки. - Уэстфелд. - Ее голос звучал хрипло. - Я... я... Пожалуйста, не делай этого снова. Он хотел спросить, понравилось ли ей. Он уже знал ответ. Ей понравилось, но он снова напомнил ей о тех попытках утопить свой смех. Ему хотелось выругаться. - Нет, - тихо сказал он. - Теперь мы просто друзья, а друзья так друг с другом не поступают. Никогда больше. Глава 7 Лондон, девять месяцев спустя. Когда Уэстфелд впервые предложил ей дружбу, Элейн в это не поверила. Дружба была концепцией, о которой мужчины говорили, чтобы сохранить лицо, когда их отвергали. Но, тем не менее, он стал ее другом. Они не были постоянно вместе, но он регулярно разговаривал с ней и заставлял ее смеяться. Он представил ее своим друзьям - то есть всем своим друзьям, кроме леди Косгроув, - и пообщался с ее. Когда распространился слух о том, что он сказал во время лекции ее матери, она перестала быть объектом для шуток. Впервые за десять лет она могла пойти на бал и дышать полной грудью. Она не могла простить его - как она могла? - но было ли так ужасно наслаждаться его обществом? - Я думаю, - сказал он ей этим вечером, его голос был едва слышен из-за рева толпы на вечере, - что твоей швее нужна новая палитра. Год назад она бы ощетинилась, услышав подразумеваемое оскорбление. Сегодня она снисходительно улыбнулась ему. - Почему это? Просто потому, что мне нравится розовый цвет, это не значит, что ты тоже должен его носить. - Не поэтому. - Он ухмыльнулся. - Хотя, да будет тебе известно, что я очень хорошо выгляжу в розовом. И в пурпурном. Любой мужчина может надеть белое и черное. Нужен по-настоящему мужественный парень, чтобы надеть что-то фиолетовое. Она рассмеялась. И это было самое лучшее: она могла смеяться, не дрогнув. Ее смех был все еще слишком громким и слишком долгим, но он больше не вызывал шепота по всей комнате. - Тогда почему? - спросила она. - Потому что однажды я хочу увидеть, как ты войдешь в комнату в платье не выцветшего цвета. Он протянул руку и щелкнул по бледно-розовому цвету ее платья. - Я хочу видеть тебя в ярко-красном или темно-синем. Я хочу посмотреть, как ты выйдешь на середину комнаты. - Он понизил голос. - И я хочу увидеть, как все глаза будут на тебе. - Я—о—я не могу. Но какое заманчивое видение. Тем не менее, она должна была бы быть такой же неосведомленной, как ее мать, чтобы сделать это. Все будут смотреть на нее. Все бы болтали и смеялись. - Я не из тех, кто стоит посреди комнаты, - сказала она извиняющимся тоном. - Наоборот. Ты спрятала это глубоко внутри себя, но это так. Он наблюдал за ней, и она почувствовала, как что-то слишком знакомое шевельнулось внутри нее. В такие моменты, как этот, она жалела, что он вообще поцеловал ее. Она почти могла вспомнить ощущение его губ на своих. Это была приводящая в замешательство мысль, ведь он был другом. Просто друг, а друзья не думают о том, чтобы целовать друг друга. Он определенно выбросил из головы все мысли о том, чтобы поцеловать ее. Он был приветлив. Он был забавным. Он был даже надежным, чего она никогда бы не предсказала. Просто он не собирался целовать ее, а она не собиралась целовать его в ответ. - Я предпочитаю входить в помещение как мышь, - сказала Элейн в шутку, чтобы развеять свою неуверенность. - Я очень тихо крадусь вдоль стены. Ты когда-нибудь пытался красться в ярко-красном? Это невозможно сделать. Она оглядела комнату и заметила свою мать. - Если что-то стоит делать, - сказал он, - то это стоит делать смело. - Я храбрая, - запротестовала она. - Храбрая, как мышь. Требуется немалая смелость, чтобы войти в комнату, населенную людьми в сто раз больше тебя. Он бросил на нее взгляд. Он не совсем закатил глаза, но поднял взгляд к небу, словно в безмолвной мольбе. - Ладно, - сказала она. - Если этого недостаточно, я буду храброй, как страус. Как только я увижу что-то пугающее, я спрячу голову в песок. Он лишь покачал головой. - Моя дорогая, - сказал он, - страусы не прячут голову в песок. Это миф. - О? В другом конце комнаты ее мать разговаривала с группой дам. Леди Стокхерст, казалось, была очень взволнована, Элейн догадалась по ее преувеличенной жестикуляции. Уэстфелд продолжил свою лекцию. - Страус весит более пятнадцати стоунов. (Стоун или Стон — британская единица измерения массы, равная 14 фунтам или 6,35029318 килограммам. В Великобритании и Ирландии используется как единица массы тела человека и животных. прим. ред.) .Он может обогнать лошадь. Какая нужда в трусости? Дамы, которые разговаривали с ее матерью, махали веерами. Она не могла разглядеть их лиц, но Элейн могла представить, как они сдерживают жестокие улыбки. - Очень хорошо, - сказала Элейн. - Обещаю, что когда я буду весить пятнадцать стоунов, я перестану бояться. Толпа сдвинулась, и в этот момент Элейн увидела, что женщина, стоявшая ближе всех к ее матери, была леди Косгроув. За все эти месяцы Элейн начала расслабляться. Но ее мать по-прежнему оставалась ее слабым местом. У нее не было собственной защиты, и Уэстфелд не смог ее спасти. Не дожидаясь больше ни слова, она направилась через комнату. - Элейн, - прошипел Уэстфельд, следуя рядом с ней. Но он тоже это увидел. С тех пор как они стали друзьями, они говорили о множестве вещей - о парламенте и моде, сельском хозяйстве и последней книге Диккенса. Они не упомянули о дружбе Уэстфелда с леди Косгроув. Женщина держалась на расстоянии с начала сезона, но Элейн видела ее слишком часто. Сбежать от нее было невозможно; в конце концов, она жила прямо через дорогу. Элейн часто желала, чтобы это леди Косгроув куда-нибудь уехала, а не ее муж. - Ты знаешь, что она сделает, - сказала Элейн. - Я знаю, чего я не позволю ей сделать. - Это были его последние слова перед тем, как они присоединились к группе. - Леди Элейн. Леди Косгроув улыбнулась Элейн, каким-то образом вообще избегая взгляда своего кузена. - Ваша мать только что согласилась выступить для нас через несколько недель. - Лекция? Элейн постучала пальцами по своим юбкам. Лекция - это не слишком страшно. Не многие придут, и ее матери это понравится. - Лучше! - воскликнула ее мать. - Через три недели леди Косгроув устраивает торжественный прием на Ганновер-сквер. Там будет музыка, и сотни людей, все заинтересованные в— - Мама, - мягко прервала ее Элейн, - они бросали помидорами на некоторых из крупных мероприятий. - Вспомни. Леди Косгроув не желает нам добра. За спиной леди Стокхерст леди Косгроув сдержала улыбку. И, казалось, это не будет один из тех дней, когда ее мать помнила о подобных вещах. - Зачем им это делать? - размышляла ее мать. - Я не могу этого понять. Даже люди низшего класса знают, что делать с совершенно хорошими помидорами. А благородное общество... - Они бросают гнилые овощи, чтобы выразить неудовольствие. - Или от скуки, - вставила леди Косгроув. - Но, леди Элейн, вы же не хотите сказать, что ваша родная мать скучная, не так ли? - Все это чепуха, - заявила леди Стокхерст. - Я не знаю, о чем ты говоришь, Элейн. Помидор - это фрукт, а не овощ. Стоявший рядом с Элейн Уэстфелд взял ее за руку. - Все будет хорошо, - тихо сказал он. - Все пройдет хорошо. Леди Косгроув поджала губы. - Как это? - прошептала Элейн. - Я видела, как это происходит. Выставить ее напоказ перед большим количеством людей, подвергнуть еще большему унижению… Как это может пройти хорошо? Я знаю, что ты будешь добр, но ты не можешь контролировать реакцию двух дюжин человек - а их может быть до тысячи. Уэстфелд просто пожал плечами. - Что говорил Архимед? «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю!» Все будет хорошо.