Уильям Рейнсферд. Я сделала шаг назад. – Я не вовремя? – спросил он. – Все в порядке, – соврала я. Какого дьявола он здесь делает? Чего он хочет? Мы посмотрели друг другу в глаза. Его лицо переменилось со времени нашей встречи. Оно казалось исхудавшим и каким-то растерянным. Это был уже не тот приятный загорелый гурман. – Я должен поговорить с вами. Это срочно. Простите, но я не нашел ваш номер телефона. Поэтому приехал сюда. Вчера вечером вас здесь не было, и я решил приехать сегодня. – Откуда у вас этот адрес? – недоуменно спросила я. – Нас еще нет в справочнике, мы еще сюда не переехали. Он достал из кармана куртки конверт. – Адрес был здесь. Улица, о которой вы мне говорили в Лукке. Улица Сентонж. – Я не понимаю. Он протянул мне конверт. Он был старый, порванный на уголках. И без надписи. – Откройте его, – попросил он. Внутри лежал тоненький, очень потрепанный блокнот, наполовину стертый рисунок и длинный медный ключ. Ключ упал на пол, и Уильям нагнулся поднять его. Положил себе на ладонь и показал мне. – Что все это? – не могла понять я. – Когда вы уехали из Лукки, я был совершенно потрясен. Не мог забыть ту фотографию. Только о ней и думал. – Правда? – спросила я с бьющимся сердцем. – Я полетел в Роксбери повидаться с отцом. Он очень болен, думаю, вы в курсе. Рак. Он больше не может говорить. Я нашел этот конверт в его письменном столе. Он хранил его все эти годы. И никогда мне не показывал. – Почему вы здесь? – прошептала я. В его глазах было страдание… страдание и страх. – Я хочу, чтобы вы мне рассказали, что произошло. Что случилось с моей матерью, когда она была ребенком. Я должен все знать. Вы единственная, кто может мне помочь. Я посмотрела на ключ. Потом на рисунок. Неумело нарисованный портрет маленького мальчика со светлыми кудрявыми волосами, который вроде бы сидит в шкафу с книжкой на коленях и плюшевым мишкой рядом. На обороте надпись: «Мишель, 26, улица Сентонж». Я полистала блокнот. Никаких дат. Короткие фразы, выстроенные в виде стихов, на французском; разобрать их было трудно. Несколько слов бросились мне в глаза: лагерь, ключ, никогда не забыть, умереть. – Вы прочли это? – спросила я. – Я попытался. Но я не очень хорошо говорю по-французски. Я понял только обрывки. У меня в кармане зазвонил телефон. Мы оба вздрогнули. Это был Эдуар. – Где вы, Джулия? – мягко спросил он. – Ей очень плохо. Она хочет вас видеть. – Сейчас буду, – ответила я. Уильям Рейнсферд бросил на меня вопросительный взгляд: – Вам нужно ехать? – Да, срочное семейное дело. Бабушка моего мужа. У нее случился удар. – Мне очень жаль. Он заколебался, потом положил руку мне на плечо: – Когда мы сможем увидеться и поговорить? Я открыла дверь, повернулась к нему, посмотрела на его руку на своем плече. Было так странно и волнующе видеть его на пороге этой квартиры, в том самом месте, которое причинило столько страданий его матери, столько боли; так странно и волнующе говорить себе, что он еще ничего не знает о происшедшем, о том, что случилось с его семьей, с его дедушкой и бабушкой, с его дядей. – Поедемте со мной, – сказала я. – Я вас кое с кем познакомлю. Мамэ. Ее усталое морщинистое лицо. Она казалась спящей. Я говорила с ней, хотя и без всякой уверенности, что она меня слышит. Потом почувствовала, как ее пальцы сжали мое запястье. Сжали сильно. Она знала, что я здесь. За моей спиной семейство Тезак выстроилось вокруг кровати. Бертран, его мать Колетт, Эдуар, Лаура и Сесиль. А в коридоре – Уильям Рейнсферд, который не решался войти. Заинтригованный Бертран глянул на него пару раз. Возможно, он подумал, что это мой бойфренд. При других обстоятельствах мне бы это показалось забавным. Эдуар тоже смотрел на Уильяма с любопытством и тревогой, настойчиво переводя взгляд с него на меня. Только выйдя в холл дома престарелых, я взяла свекра за руку. Доктор Рош объявил нам, что состояние Мамэ стабильное, но она по-прежнему слаба. Он не мог предсказать дальнейшее. Но по его словам, мы должны быть готовы к худшему. Смириться с тем, что конец близок. – Мне так грустно, Эдуар, – проговорила я. Он погладил мне щеку: – Моя мать очень вас любит, Джулия. Нежно любит. Появился Бертран с угрюмым лицом. Увидев его, я вдруг подумала об Амели. Мне захотелось ранить его, сказать какую-нибудь колкость, но я сдержалась. В конце концов, у нас будет время поговорить обо всем потом. Сейчас это не имело значения. Важна была только Мамэ, а еще высокая фигура, поджидающая меня в коридоре. – Джулия, – сказал Эдуар, глядя поверх моего плеча, – кто этот человек? – Это сын Сары. Эдуар несколько минут потрясенно разглядывал его. – Это вы ему позвонили? – Нет. Он обнаружил бумаги, которые его отец прятал всю жизнь. Блокнот, принадлежавший Саре. Он здесь, потому что хочет узнать всю историю. Сегодня приехал ко мне. – Я хочу поговорить с ним, – выдохнул Эдуар. Я отправилась за Уильямом и передала, что мой свекор хотел бы с ним познакомиться. Он последовал за мной. Ростом он был на голову выше Бертрана, Эдуара, Колетт и обеих ее дочерей. Эдуар Тезак посмотрел на Уильяма. Его лицо было спокойным, но глаза полны слез. Они пожали друг другу руки, сдержанно и без слов. Это производило сильное впечатление. Все молчали. – Сын Сары Старзински, – еле слышно проговорил Эдуар. Я заметила, как Колетт, Сесиль и Лаура смотрят на незнакомца с вежливым недоумением. Они не понимали, что происходит. Только Бертран был в курсе. Только он узнал всю историю, обнаружив досье «Сара», хотя и не желал говорить со мной об этом. Даже после того, как несколько месяцев назад он встретился с Дюфорами в нашей квартире, он не задал ни единого вопроса. Эдуар откашлялся. Оба они по-прежнему не разжимали рук. Он обратился к Уильяму на английском. На очень правильном английском, но с сильным французским акцентом. – Я Эдуар Тезак. Мы с вами встретились в тяжелый для меня момент. Моя мать умирает. – Искренне сочувствую, – сказал Уильям. – Джулия все вам объяснит. Но что касается вашей матери, Сары… Эдуар замолчал. Его голос сорвался. Жена и дочери смотрели на него в немом изумлении. – О чем он говорит? – озадаченно спросила Колетт. – Кто такая Сара? – Речь о том, что произошло шестьдесят лет назад, – Эдуар силился совладать со своим голосом. Я с большим трудом удерживалась, чтобы не обнять его за плечи. Эдуар сделал глубокий вдох, на его лицо отчасти вернулись краски, и он послал Уильяму робкую улыбку, какой раньше я у него не видела. – Я никогда не забуду вашу мать. Никогда. Его лицо исказилось, улыбка исчезла. Страдание и печаль душили его, как в тот день, когда он все мне рассказал. Молчание становилось тяжелым, невыносимым. Колетт и ее дочери выглядели все более заинтригованными. – Для меня такое облегчение – получить возможность все вам высказать после стольких лет. – Я благодарен вам, месье, – тихо отозвался Уильям. Он тоже был бледен. – Я так мало об этом знаю. Я приехал сюда, чтобы понять. Моя мать страдала, и я хочу узнать почему. – Мы сделали для нее все, что могли, – сказал Эдуар. – В этом я могу вас заверить, Джулия расскажет. Она вам объяснит. Расскажет всю историю вашей матери. Расскажет, что мой отец для нее сделал. До свидания. Он отступил. Внезапно мой свекор стал похож на бледного немощного старика. У Бертрана в глазах было любопытство и отстраненность. Он, конечно же, впервые видел, чтобы отец так переживал. Мне стало интересно, что же испытывает он сам. Эдуар удалился вместе с женой и дочерьми, которые засыпали его вопросами. Сын молча следовал за ними, засунув руки в карманы. Скажет ли Эдуар правду Колетт и дочерям? Возможно. Я представила, каким это будет для них ударом.