Мы с Уильямом Рейнсфердом остались одни в холле дома для престарелых. Снаружи, на улице Курсель, по-прежнему шел дождь. – Не хотите выпить кофе? – спросил он. У него была красивая улыбка. Под моросящим дождем мы дошли до ближайшего кафе. Заказали два эспрессо. Какое-то время сидели молча. Потом он спросил: – Вы были близки с этой старой дамой? – Да, – сказала я. – Очень близки. – Вижу, вы ждете ребенка. Я погладила свой округлившийся живот. – Предполагается, что я рожу в феврале. Наконец он медленно произнес: – Расскажите мне историю моей матери. – Это будет нелегко. – Да, но мне необходимо ее услышать. Пожалуйста, Джулия. Я начала медленно, почти шепотом, только изредка на него поглядывая. Погружаясь в историю Сары, я думала об Эдуаре. Наверное, он делал сейчас то же, что и я, сидя в элегантной блекло-розовой гостиной на Университетской улице: излагал ту же историю жене, дочерям и сыну. Облава. Вель д’Ив. Лагерь. Бегство. Возвращение девочки. Мертвый ребенок в шкафу. Две семьи, связанные смертью и тайной. Две семьи, связанные горем. Часть меня желала, чтобы сидящий напротив меня мужчина узнал правду. Другая же часть стремилась уберечь его, защитить от реальности, уже потускневшей со временем. Избавить от жуткой картины страданий маленькой девочки. Ее боли, ее потерь. Ведь это станет и его болью, его пронзительным чувством потери. Чем дольше я говорила, чем больше подробностей приводила, чем полнее отвечала на его вопросы, тем сильнее чувствовала, что мои слова вонзаются в него, точно лезвия. Подойдя к концу, я подняла на него глаза. Его лицо побелело – даже губы. Он достал блокнот и протянул мне, не в силах выговорить ни слова. Медный ключ лежал на столе между нами. Я держала блокнот в руках. Взглядом он попросил открыть его. Я прочла первую строку. Сначала про себя. Потом продолжила вслух, сразу же переводя с французского на свой родной язык. Я продвигалась медленно. Мелкий наклонный почерк было трудно разобрать. Где ты, мой маленький Мишель? Мой прекрасный Мишель. Где ты сейчас? Ты помнишь меня? Меня, Сару, твою сестру. Ту, которая так и не вернулась. Которая оставила тебя в том шкафу. Ту, которая подумала, что там ты в безопасности. Мишель. Годы прошли, но ключ по-прежнему у меня. Ключ от нашего тайника. Я хранила его, день за днем. И день за днем гладила его, вспоминая о тебе. Он был со мной с 16 июля 1942 года. Никто об этом не знает. Никто не знает ни о ключе, ни о тебе. О тебе в шкафу. И о Маме. И о Папе. И о лагере. И о лете 1942 года. Никто не знает, кто я на самом деле. Мишель. Не было дня, чтобы я не думала о тебе. Чтобы я не думала о доме 26 по улице Сентонж. Я несу груз смерти, как если бы я носила ребенка. И буду носить до конца своих дней. Иногда я хочу уйти. Груз твоей смерти слишком тяжел. Как и груз смерти Мамы и Папы. Я снова вижу вагоны для скота, которые увозят их к гибели. Я слышу поезд. Я слышу его все тридцать лет. Я не могу больше нести груз прошлого. И все же я не решаюсь выбросить ключ от твоего шкафа. Это единственная вещь, которая связывает меня с тобой, с твоей могилой. Мишель. Как я могу выдавать себя за ту, кем не являюсь? Как заставлять их верить, что я другая женщина? Нет, я не могу забыть. Велодром. Лагерь. Поезд. Жюль и Женевьева. Николя и Гаспар. Появление ребенка ничего не стерло из моей памяти. Я люблю его. Он мой сын. Мой муж не знает, кто я на самом деле. Какова моя история. Но я не могу забыть. Переехать в эту страну было ошибкой. Я думала, что все будет другим, что я смогу стать другой. Я думала все оставить позади. Не получилось.