Их отправили в Освенцим. Их убили. Мой брат? Он умер в шкафу. Мне не осталось ничего. Я думала, что мне останется хоть что-то. Я ошибалась. Ребенка и мужа недостаточно. Они ничего не знают. Они не знают, кто я. И никогда не узнают. Мишель. В моих снах ты приходишь за мной. Ты берешь меня за руку и уводишь. Эту жизнь слишком трудно выдержать. Я смотрю на ключ, и мне хочется вернуться назад во времени, и чтобы ты был рядом. Мне хотелось бы вернуть те довоенные дни невинности и беззаботности. Я знаю, что мои раны никогда не затянутся. Надеюсь, что сын простит меня. Он никогда не узнает. Никто никогда не узнает. Zakhor, Al Tichkah. Помни. Никогда не забывай. Кафе было местом шумным, в нем кипела жизнь. А мы как будто погрузились в абсолютную тишину. Я положила блокнот на стол, опустошенная тем, что мы только что узнали. – Она покончила с собой, – убитым голосом сказал Уильям. – Это не был несчастный случай. Она нарочно врезалась в дерево. Я молчала, не в силах выговорить ни слова. Да и что тут скажешь? Мне хотелось взять его за руку, но что-то меня удерживало. Я глубоко дышала. Но слова все не приходили. Медный ключ лежал на столе – немой свидетель прошлого, смерти Мишеля. Я чувствовала, что Уильям замыкается в себе, как тогда в Лукке, когда он выставил руки, чтобы оттолкнуть меня. Он не шевелился, но я знала, что он отдаляется. И опять я боролась с властным желанием прикоснуться, обнять его. Откуда взялось неодолимое ощущение, что у нас с этим человеком много общего? В определенном смысле он не был для меня посторонним, но что еще более странно, мне казалось, что и я для него не посторонняя. Что же нас сблизило? Мои поиски, моя жажда истины, мое сочувствие его матери? Он ничего обо мне не знает, ни о моем гибнущем браке, ни о выкидыше, который едва не случился в Лукке, ни о моей работе, ни о моей жизни. А я, что я знала о нем, о его жене, детях, карьере? Его сегодняшняя жизнь оставалась загадкой. Но его прошлое, прошлое его матери открылись передо мной, как будто я шла во мраке с одним-единственным факелом. Более всего я хотела донести до этого человека всю важность для меня истории Сары, дать почувствовать, до какой степени то, что случилось с его матерью, изменило мою жизнь. – Спасибо, – наконец произнес он. – Спасибо, что все мне рассказали. Голос у него был странный, будто чужой. Я подумала, что предпочла бы увидеть, как он ломается, плачет, не скрывает потрясения. Почему? Очевидно, потому, что мне самой хотелось дать волю чувствам, зарыдать, выплеснув боль, горе и пустоту, хотелось разделить с ним то, что я переживала, в глубоком и необычайном единении. Он встал, собираясь уйти, взял блокнот и ключ. Мне была невыносима мысль, что он исчезнет так быстро. Я была уверена, что, если он сейчас уйдет, я больше никогда его не увижу. Он не захочет ни видеть меня, ни говорить со мной. Я потеряю свою последнюю связь с Сарой. Я потеряю его. И только Бог знает, по какой неясной причине Уильям Рейнсферд был единственным человеком, с которым мне хотелось сейчас быть. Наверно, он прочел мои мысли, потому что я увидела, как он заколебался. Он наклонился ко мне. – Я поеду в те места, – сказал он. – В Бон-ла-Роланд и на улицу Нелатон. – Я могу поехать с вами, если хотите. Его глаза какое-то мгновение рассматривали меня. Я снова ощутила, какие сложные чувства в нем вызываю – что-то среднее между враждебностью и признательностью. – Нет, мне лучше поехать одному. Но я был бы вам благодарен, если бы вы дали мне адрес братьев Дюфор. Я хотел бы с ними встретиться. – Конечно, – ответила я, открывая записную книжку и записывая на листке координаты Дюфоров. Вдруг он тяжело рухнул на стул. – Мне бы не помешало выпить, – сказал он. – Конечно, конечно. Я подозвала официанта и заказала вина для нас обоих. Пока мы молча потягивали вино, я заметила, как хорошо себя чувствую в его компании. Два американца за стаканчиком. Нам не обязательно было разговаривать, молчание нас не тяготило. Но я знала, что, сделав последний глоток, он уйдет. И этот момент наступил. – Спасибо, Джулия, спасибо за все. Он не сказал: останемся на связи, обменяемся мейлами, будем иногда созваниваться. Нет, ничего такого он не сказал. И я как будто слышала, о чем говорило его молчание: не звоните мне, не пытайтесь со мной связаться, пожалуйста, я должен заново пересмотреть свою жизнь, мне нужны время и тишина, и покой. Я должен понять, кто я теперь. Я смотрела, как он уходит под дождем и его высокий силуэт исчезает в суете улицы. Я обхватила руками живот, погрузившись в одиночество. Когда в тот вечер я вернулась домой, меня поджидало сидевшее в нашей гостиной семейство Тезак в полном составе, включая Бертрана и Зоэ. Я сразу почувствовала, какой напряженной была атмосфера. Похоже, присутствующие разделились на две группы: Эдуар, Зоэ и Сесиль, которые были на моей стороне, одобряя то, что я сделала, и те, кто был против, – Колетт и Лаура. Бертран был странно молчалив. Его лицо было мрачным, уголки губ опустились. На меня он не смотрел. Первой взорвалась Колетт. Как я могла устроить такое? Отыскать эту семью, связаться с человеком, который на самом-то деле ничего не знал о прошлом своей матери. – Бедняга, – с дрожью вторила ей моя золовка. – Теперь он знает, кем на самом деле была его мать, что она еврейка и вся ее семья была уничтожена в Польше, что его дядя умер от голода. Джулии следовало оставить его в покое. Эдуар вскочил и воздел руки к небу. – Господи! – загремел он. – Ну что вы за семья! Зоэ подошла и забилась мне под мышку. – Джулия поступила мужественно, то, что она сделала, очень великодушно, – продолжал Эдуар, трясясь от гнева. – Она хотела удостовериться, что семья той девочки в курсе того, что произошло, и выразить им свое сочувствие. И заверить, что, насколько она знает, мой отец тоже не оставался в стороне и сделал все возможное, чтобы Саре Старзински хорошо жилось в приемной семье, где ее любили. – О, папа, перестань, – прервала его Лаура. – Со стороны Джулии это был недостойный поступок. Никогда не стоит ворошить прошлое, особенно в том, что касается той войны. Никто не хочет ни вспоминать, ни думать о ней. Она не смотрела на меня, но я ощущала ее враждебность. Лаура была для меня открытой книгой. Я поступила как истинная американка. Я понятия не имею, что такое уважение к прошлому. Я не способна уяснить себе, что такое семейная тайна. Никакого воспитания. Никакой деликатности. Неотесанная и невоспитанная американка: американка, которая всюду лезет своими грубыми башмаками. – Я не согласна! – вскричала Сесиль ломким голосом. – Я благодарна тебе, отец, за то, что ты все нам рассказал. Это кошмарная история: маленький мальчик, умерший в той квартире, его вернувшаяся сестра. Думаю, Джулия была права, связавшись с их семьей. В конце концов, мы не сделали ничего такого, чего нам следовало бы стыдиться. – Возможно! – вмешалась Колетт, поджав губы. – Но если бы Джулия не оказалась такой любопытной, то, вполне вероятно, Эдуар так ничего бы нам и не рассказал, верно, Эдуар? Эдуар посмотрел жене в глаза. В его лице и в голосе был холод. – Колетт, отец заставил меня поклясться, что я никогда ничего не расскажу о происшедшем. Я сдержал обещание и молчал все шестьдесят лет, как бы мне ни было трудно. Но сегодня я счастлив, что вы знаете. Теперь я могу разделить этот груз со своей семьей, хоть и вижу, что некоторым из вас это совсем не по нутру. – Слава богу, Мамэ ничего не знает, – вздохнула Колетт, откидывая назад светлые седеющие волосы. – О, Мамэ знает все, – бросила Зоэ тоненьким голоском. Ее щеки раскраснелись, но она не опустила глаз: – Она сама рассказала мне все, что случилось. Я ничего не знала про маленького мальчика – наверное, маме очень бы не хотелось, чтобы мне об этом стало известно, она нарочно умолчала об этой части истории. Но Мамэ сказала мне все. Зоэ продолжила: – Она знала с самого начала, с тех пор как консьержка доложила ей, что Сара возвращалась. Мамэ сказала, что дедушке все время снились кошмары про мертвого мальчика в его комнате. Она сказала, что было ужасно все знать и не иметь возможности поговорить об этом ни с мужем, ни с сыном, ни позже со своей семьей. Она сказала, что все это очень изменило моего прадедушку, ранило его так глубоко, что он не мог ни с кем поделиться, даже с ней. Я повернулась к свекру. Ошеломленный, он не спускал с Зоэ глаз.