– Вы не любите холод? – Нет, инспектор. Слишком много пожаров. Маклин выдавил улыбку, и тут его посетила еще одна мысль: – А ваша фамилия – именно Барроуз? – уточнил он. – Через «а»? Пожарный дознаватель посмотрел на него с недоумением, потом кивнул: – Да, именно так. – У вас в роду никогда не писали ее через «е»? Знаете, был такой писатель, Эдгар Райс Берроуз? К недоумению на лице Барроуза прибавилась озабоченность: – Насколько я в курсе, нет. А почему вы спрашиваете? – Да ничего особенного, – успокоил его Маклин. – Так, наитие. Тело сержанта Джона Нидхэма нашли час спустя. Во всяком случае, Маклин полагал, что это Ниди – для формального опознания потребуется проверить зубную карту или взять пробы ДНК из обугленных костей. Он лежал ничком, обнимая руками кучку золы – все, что осталось от его вожделенной книги. Униформа сгорела дотла или спеклась в неразличимую массу с кожей и мышцами. Даже золотая цепь на шее расплавилась, превратившись в драгоценный шлак. Лишь висевший на ней тяжелый круглый медальон валялся рядом с телом. Стараясь не прикасаться к телу до того, как приедет патологоанатом, Маклин стал рыться в карманах в поисках пакета для доказательств или резиновых перчаток, чтобы поднять медальон. Тогда-то он и осознал, что тонкая полоска ткани, оторванная от платья Керсти, пропала. Он попытался восстановить в памяти произошедшее. В подземной часовне полоска была с ним, а что дальше? Он вспомнил, как сжимал ее в пальцах. А потом она исчезла. Сгорела в пламени. Последнее, что осталось от Керсти. Означало ли это, что о ней пора забыть? Глаза обожгло слезами, и он был вынужден отвернуться. Сунув руки поглубже в карманы, Маклин выпрямился и шагнул прочь от тела, выглядевшего на удивление мирно и спокойно. Нетронутый медальон так и остался лежать рядом. Патологоанатом опаздывал, но Маклин, удаляясь от здания фабрики, вдруг осознал, что на дальнейшее расследование ему наплевать. Пускай этим займется кто-то другой. А он сыт по горло. – Вам посылка, сэр. Только что доставили с курьером. Стоя в дверях кабинета Маклина, констебль Крегг изо всех сил делала вид, что не таращится на него. Впрочем, винить ее было не за что. Зрелище, надо полагать, не самое обыденное. Шесть швов на правом виске, синяки вокруг глаз, опаленные волосы, щеки красные, словно у потомственного алкоголика. И от запаха дыма он тоже никак не мог избавиться, казалось, запах неотступно следует за ним. – Спасибо, констебль. Поставьте на стол. Если найдете куда, конечно. Выполнив указание, констебль, однако, не ушла, словно ей для этого нужно было разрешение. – У вас что-то еще? – Не знаю, сэр, может, вы уже слышали, но тот парень, которого мы искали, только что явился в управление с повинной. – Парень? Какой парень? – Вы должны помнить. На Рождество мы беседовали с его братом. – Питер Эйр? – Да, именно так. Он сейчас в допросной номер три, говорит и не может остановиться. Не помню Дэг… эээ… старшего инспектора Дагвида таким счастливым, сэр. – Я бы тоже хотел перекинуться с ним словечком. – Маклин вспомнил, что осталось от его дома. Вспомнил белое лицо мертвого соседа. – Спасибо, что сообщили, констебль. Кивнув, констебль Крегг вышла из комнаты, а Маклин остался наедине с посылкой. В ней что-то булькало, и размер тоже был самый подходящий. Аккуратно разрезав и развернув коричневую упаковку, Маклин обнаружил внутри деревянный ящичек, а в нем – бутылку односолодового «Спрингбэнк» двадцатипятилетней выдержки. К ящичку прилагалась записка, в которой ученическим почерком было выведено: «Теперь моя дочка может спать спокойно. Спасибо. Я такое не забываю. Прошу принять этот и другой подарки как небольшой знак благодарности». Подписи не было, но Маклин прекрасно знал, от кого посылка. Он извлек бутылку из ящичка и посмотрел на свет. Жидкое золото! По правилам, ему следовало немедленно доложить обо всем суперинтенданту, в противном случае подарок от гангстера из Глазго сулил разнообразнейшие неприятности. Был и еще один вопрос: как Макдугал сумел настолько быстро узнать о случившемся? С другой стороны, подумал Маклин, разве я не заслужил? Учитывая состояние горла, попробовать виски он сможет в лучшем случае через месяц. Вернув бутылку в ящичек, он засунул его в стол и отправился в допросную номер три. Если Маклину было хреново, то Питеру Эйру – втрое хреновей. Помимо довольно очевидных признаков ломки, все его лицо покрывали синяки, а левую руку он держал так, что можно было заподозрить перелом. Правая рука замотана грязной окровавленной повязкой, причем, судя по форме, под ней вряд ли наличествуют все пять пальцев. По-хорошему, место ему в госпитале, а не в допросной, но Маклин не был расположен сообщать об этом Дагвиду. Как-нибудь в другой раз. На лице главного инспектора сияло почти невыносимое удовольствие, и причина была достаточно очевидна. Из комнаты для наблюдения Маклин слышал, как Эйр монотонным голосом наркомана перечисляет имена и адреса, практически не задумываясь, как если бы неоднократно отрепетировал весь список. Даже с учетом обычного для Дагвида КПД, для шайки, ответственной за выращивание конопли по всему городу, наступали трудные времена. – Представляешь, сам явился! – Инспектор Лэнгли жадно следил за допросом через полупрозрачное стекло. – Чуть ли не на коленях умолял упрятать его за решетку. Он чего-то страшно боится. – А как насчет информации, которую он дает? Есть хоть какая-то польза? – Маклин и сам не понял, зачем спросил. Ответ он знал прекрасно. – От того, что он успел сообщить, определенно должна быть. Пока еще наверняка не скажешь, но похоже, что он был там ключевой фигурой. Он знает все места, всех участников. Говорит, что готов дать показания в суде, если ему зачтут раскаяние и обеспечат защиту. Кто-то получит очередную звездочку. Ну да, подумал Маклин, мы оба знаем кто – и это вовсе не один из нас. – Ну и как ты думаешь, кто теперь станет основным поставщиком? Когда эта шайка сядет? Лэнгли посмотрел на него с недоумением: – Что ты имеешь в виду? – Я бы поставил на Глазго. На восточные районы. – Маклин открыл дверь, чтобы выйти. – Тамошние бандюки уже не первый год ищут случая оттяпать часть местного рынка. Холодный воздух за дверями управления был приятен для обожженной кожи лица, а вот в горле сразу запершило. Маклин нагнул голову, чтобы защититься от ветра, и отправился пешком через весь город. Бабушкина машина стояла в гараже, надежно укрытая от соли на дорогах и взрывающихся зданий. Как только станет чуть теплей, ее надо будет как следует помыть. А потом, наверное, отогнать в ту фирму в Лоунхеде, где, по слухам, отлично делают антикоррозийную обработку. Интересно, подумал Маклин, насколько в «альфе» мощная электропроводка – потянет ли полицейскую рацию? Даже несмотря на финансовый кризис, давно прошедшее Рождество, лопающиеся один за другим банки и безработицу, растущую быстрее, чем давление у Дагвида, на Принсес-стрит, как всегда, было полно покупателей. Маклин уворачивался от мамаш с колясками, старушенций, чьи зонтики-убийцы были раскрыты, несмотря на ясное небо, юнцов в одежде на несколько размеров больше, чем нужно, и еще тысячи и одной разновидности представителей рода человеческого. И тут он увидел его. Внимательно изучающего полное собрание детективов Яна Рэнкина в витрине большого книжного магазина. – Андерсон! – На крик горло отозвалось очередным спазмом, и Маклина скрутило в кашле похуже, чем курильщика, смолящего в день по три пачки. – Приятель, с тобой все в порядке? С трудом протерев слезящиеся глаза, Маклин уставился на обращающегося к нему человека. На расстоянии тот, возможно, чем-то и походил на Дональда Андерсона. Но вблизи ошибка была очевидной. Начать с того, что лицо слишком уж круглое, нос совсем не похож. Да и одежда совершенно не в стиле Андерсона. – Ты случаем не меня звал? – Голос тоже совсем не такой. В нем слышалось тепло. Даже сочувствие. – Извините, – наконец выдохнул Маклин, с трудом выпрямившись. – Я принял вас за другого. – Да ерунда. – Человек дружески хлопнул его по плечу. – Сплошь и рядом случается! Она лежала на белоснежных простынях, под головой – высокие подушки. Руки безжизненно вытянуты вдоль тела, к ним ведут провода и трубки. Вокруг кровати, словно стажеры-медики, сгрудились мониторы на стойках, бдительно следящие за тем, чтобы она не переставала дышать через трубку, идущую прямо в горло. Маклин стоял за дверью реанимационной палаты и смотрел через стекло, не решаясь войти. Больше всего он хотел, чтобы все это оказалось лишь кошмаром, от которого можно будет очнуться. – Сэр? Простите, я не сообразила… Он обернулся и увидел, что по коридору идет сержант Ричи. В отличие от него, у нее в руках не было букета дешевых цветов, купленных на бензоколонке. А вот лицо выглядело похоже, словно они на пару продержались несколько раундов против Мохаммеда Али. Порез на виске был аккуратно зашит, но вокруг него все опухло и переливалось различными цветами радуги. – Ей лучше? – спросила Ричи, кивнув на дверь палаты. – Не знаю. Я сам только что пришел. – Собираетесь войти? – Собственно, не такой уж и глупый вопрос, как можно подумать. – Думаю, надо. – Маклин глубоко вздохнул и открыл дверь. В палате пахло антисептиком. Мониторы непрерывно бибикали и жужжали, словно сумасшедший компьютер в фантастическом ужастике. Подойдя к кровати, Маклин обнаружил, что Ричи держится в сторонке, и ощутил благодарность за то, что она щадит его чувства. Видеть Эмму в коме, в окружении той же самой аппаратуры, которая столько времени поддерживала жизнь в бабушкином теле, было невыносимой пыткой. Иной мог бы решить, что технология дает больному дополнительные шансы, вот только Маклин все это уже проходил и прекрасно понимал, каковы эти шансы на самом деле. Прикроватного столика не было – все место занимали мониторы. Букет неловко повис у него в руке. Маклин понятия не имел, что теперь с ним делать, а главное – зачем он его вообще приволок. Эмма не могла увидеть цветы, и они даже толком не пахли. Что ж, во всяком случае, их яркие лепестки оживляли белизну палаты. И он положил букет в ногах кровати. – Я, наверное, пойду, – негромко сказала Ричи с другой стороны комнаты. – Я просто хотела… Ну, вы понимаете… Посмотреть, как у нее… – Ричи умолкла. – Хорошо, – отозвался Маклин. – Увидимся завтра. И, Керсти? Спасибо вам. Когда Ричи ушла, неловкость не исчезла, но Маклин обнаружил в углу палаты свободный стул. Аккуратно раздвинув провода и трубки, он поставил стул к кровати, сел и взял в руки холодную ладонь Эммы. – Она может прийти в себя в любой момент. Маклин обернулся и увидел, что в дверях, через которые только что вышла Ричи, стоит молодой врач. Или он просидел здесь уже час или больше, не замечая ничего вокруг? Он не был уверен. – При сильных сотрясениях трудно что-то предсказать. Принято считать, что чем быстрей человек приходит в сознание, тем лучше, но иногда обратное даже предпочтительней. Мозгу требуется время, чтобы восстановиться. – Врач подошел к кровати, покосился на цветы и снял со спинки карту с медицинскими записями. Намек Маклину был вполне понятен. – И все-таки где-то в ваших рассуждениях скрывается «но», доктор? Врач попытался ободряюще улыбнуться, но, очевидно, он слишком устал за сегодня – улыбка вышла не особенно убедительной: – Человеческий мозг – это настоящее чудо. И мы до сих пор так мало знаем о нем. Бывает, что ужасные на вид повреждения не оставляют ни малейших последствий. Бывает также, что незначительная травма становится смертельной. Мы сделали все возможные сканирования и анализы, но до тех пор, пока она не очнется, ничего нельзя предсказать. Вам следует быть готовым ко всему. Последствия могут оказаться необратимыми. «Необратимыми». Глядя на лицо Эммы, Маклин постарался не концентрироваться на этом слове. Ее глаза запали, вокруг темнели синяки. Волосы, когда-то бойко торчавшие в разные стороны, слиплись и обвисли. Белая кожа, бледные губы. Трудно было узнать в ней женщину, рядом с которой Маклин проснулся каких-то три дня назад. Еще одна человеческая жизнь, разбитая только потому, что он не сумел удержать дистанцию.