– Вот потому-то она мне тоже нравится, – парировал Уайетт. – И все шло отлично. Точнее, я был лучшим. Это вроде того, как быть единственным ребенком: золотым мальчиком. А потом откуда ни возьмись появляешься ты со своими идеями микрокосма, и Дамфрис вдруг решает, что в этом году ему требуется не один ассистент, а два. Он приглашает тебя сюда, хотя аспиранты первого года на раскопки не ездят. Быстрое продвижение вперед, и теперь Дамфрис готовит тебя на роль своей маленькой протеже… – О чем ты говоришь?! – взорвалась я. – Ты к нему так плотно прилепился, что, похоже, уже свил там гнездо. – Потому что я не могу рисковать, уступив тебе свою территорию. – (Я была потрясена. Выходит, Уайетт ревновал профессора Дамфриса так же, как я.) – А ты никогда не замечала, что, когда на раскопки приезжают посетители, он всегда просит тебя устроить им экскурсию? Или велит мне работать носильщиком, пока ты обводишь иероглифы? Он замечает только тебя, когда должен замечать только меня. Черт бы тебя побрал, Олив, но я тоже замечаю только тебя! Слова Уайетта были пропитаны злостью, хотя его прикосновения говорили об обратном. Он дотронулся до моих волос, нежно пропустив между пальцами тонкую прядь. Его глаза были морем. Вот так люди и тонут, подумала я. И на этот раз, когда он меня поцеловал, я ответила на поцелуй. Очень непривычное чувство – быть с Уайеттом союзниками, а не врагами, готовыми вцепиться друг другу в глотку. Мы вдвоем направились к гробнице Джехутихотепа, пытаясь придумать способ якобы случайно снова обнаружить дипинто, а затем разделить пополам лавры первооткрывателей. Мы забраковали кучу сценариев, но пришли к единогласному мнению, что оптимальный вариант – это в точности повторить случившееся: Уайетт уходит прочь, а я обнаруживаю дипинто. На следующее утро мы работали во внешней камере, в непривычной тишине переводя иероглифы на лавсановую пленку. Улучив момент, Уайетт оказался за моей спиной. – Неправильно, – заявил он. Повернувшись, я обожгла его гневным взглядом: – Нет! Все правильно. – Это трехбуквенный знак, а не скипетр, – объяснил Уайетт. Я засомневалась. Уайетт всегда транслитерировал лучше, чем я, но сейчас я была уверена в своей интерпретации. – Ты ошибаешься… – Я знаю, – прошептал он, неожиданно подмигнув. – Просто подумал, что нам следует вести себя как обычно. – Тогда не говнись, – ответила я. Уайетт расхохотался и направился к противоположной стене гробницы. Я проводила его взглядом, удивляясь безмятежному спокойствию. Всякий раз, глядя на инспектора, непринужденно болтавшего с профессором Дамфрисом, я покрывалась холодным потом. Во время перерыва на ланч кафир принес нам мятного чая. Я сидела возле Уайетта, представляя себе вкус чая на его губах. Дамфрис попотчевал нас историей о раскопках в Иераконполе, где были обнаружены похороненные вместе со своими владельцами леопарды, гиппопотамы и слоны, возраст которых составлял пять тысяч лет. А потом Уайетт незаметно толкнул меня коленом. – Зов природы, – объявил он, обходя кругом шатер кафира. Участок в вади за некрополем, где находился наш самопальный туалет, был сперва тщательно проверен на наличие артефактов и уж потом отведен для отправления естественных надобностей. Но Уайетт должен был пойти в другое место, ближе к Диг-Хаусу. Мы надеялись, что находка вызовет страшный ажиотаж и в суматохе никому не придет в голову поинтересоваться, с чего это вдруг Уайетт решил облегчиться в неположенном месте. У нас все было рассчитано буквально поминутно. Когда Дамфрис объявил об окончании перерыва, я вернулась в гробницу с аспирантами и другими работавшими вместе с нами специалистами. Ожидая возвращения Уайетта, я минут пять пялилась на иероглиф в виде руки (буква d) на правой стене. Наконец Уайетт вбежал в гробницу, чтобы позвать профессора Дамфриса. Затем все, в том числе и инспектор Службы древностей Мостафа, дружно потянулись вслед за Уайеттом к месту предполагаемой находки. И вот мы уже стояли перед каменным выступом, совсем как вчера. Стараясь не смотреть на Уайетта, я не сводила глаз с профессора Дамфриса, который, наклонившись, поднял с земли черепок разбитого кувшина для пива. – Армстронг, и что, по-твоему, мы должны тут увидеть? – спросил профессор. – Полагаю, это место было популярным во время празднования разлива Нила, – ответил Уайетт. – Ты сделал подобный вывод на основании вот этого черепка? – удивился Дамфрис. – Мы находили такие в гробницах. Следуя нашему плану, я приблизилась к тенистой расщелине. Дипинто выглядело по-другому: свет падал под таким углом, что надпись казалась совсем блеклой. – Профессор Дамфрис, – начала я, – думаю, вам стоит на это взглянуть. Дамфрис подошел ко мне. Уайетт встал с другой стороны и начал переводить, выпендриваясь, как всегда. – Здесь действительно праздновали. – Голос Дамфриса даже изменился от волнения. – Дипинто очень похоже на то, что в Хатнубе. – Скрючившись, профессор дважды прочел текст вслух, после чего выпрямился и стряхнул пыль с рук, похлопав себя по бедрам. – Некогда, во время правления Сенусерта, Джехутихотеп Второй останавливался здесь, чтобы переночевать в гробнице своего предка Джехутинахта. Из наскальных надписей в Шейх-Саиде нам известно о существовании некоего Джехутинахта, который взял на себя заботу о древних гробницах, но никто не знал, к какой ветви семейного древа он принадлежал и где именно был похоронен. – Дамфрис посмотрел на нас с Уайеттом и расплылся в широкой улыбке. – По крайней мере, не знал до настоящего момента, мои цыплятки. Уайетт, стоявший за спиной у профессора, поймал мой взгляд. Секрет вклинился между нами, словно звезда: остроконечная и ослепляюще обольстительная. В честь этого события Дамфрис выставил бурбон. Очень много бурбона. Мы сидели на крыше Диг-Хауса под теми же созвездиями, которыми любовались фараоны, и профессор произносил тост в нашу честь: – За мочевой пузырь Уайетта и острый глаз Дон, благодаря которым этот сезон раскопок стал воистину захватывающим. После чего профессор объявил, что в оставшееся короткое время пребывания в Дейр-эль-Берше группа разделится на две команды: одна продолжит работу в гробнице Джехутихотепа, а другая, под нашим с Уайеттом руководством, скопирует только что обнаруженное дипинто и подготовит материалы для публикации. И поскольку мы должны были выполнить двойной объем работы за тот же промежуток времени, работать предстояло до девяти вчера. Когда я уходила, Уайетт еще выпивал с молодыми аспирантами. Мы с Дамфрисом спустились по лестнице буквально плечом к плечу. Но в том месте, где нам предстояло разойтись по своим комнатам, Дамфрис остановился, раскачиваясь на каблуках, сунул руки в карманы и посмотрел на меня из-под тяжелых полуопущенных век: – Дон, я очень рад, что Чикагский университет уступил тебя нам. – После чего слегка поклонился и побрел прочь. Опьяневшая от бурбона и неожиданной похвалы профессора, я отправилась к себе. Стены Диг-Хауса странно кренились, а пол уходил из-под ног. Я закрыла дверь, не раздеваясь, бухнулась в постель и тут же заснула. Но проснулась, спеленатая коконом тьмы, оттого, что чья-то рука зажимала мой рот. Барахтаясь в простынях, я широко открыла глаза, а когда привыкла к темноте, увидела Уайетта. Окутанный лунным светом, он сидел на краю постели. – Тсс… – Уайетт приложил палец к губам и прошептал: – Пошли. Мама всегда говорила, что люди с рождения делятся на ведущих и ведомых. «Будь первой, Мэйдн, – твердила мама, – а иначе будешь видеть лишь спину того, кто храбрее тебя». Я всегда считала себя лидером, но, если честно, в ту ночь я была готова пойти за Уайеттом куда угодно, хоть на край света. Впрочем, Уайетт ограничился тем, что поднял бутылку бурбона из личной коллекции Дамфриса. – Ты что, украл это? – спросила я, но Уайетт лишь ухмыльнулся в ответ. Мы выскользнули из Диг-Хауса, держась за руки. Его ладонь – теплая, идеального размера – казалась неотъемлемой частью меня; даже странно, как я раньше не замечала, что мне чего-то не хватает. Пустыня ночью была царством призраков и теней: шершавый, пульсирующий язык зверя под ногами, глаз луны, выглядывающий из-за черной пелены облаков, небо – точно разверстая рана. Я бы нисколечко не удивилась, если бы возникший на нашем пути василиск захотел обратить нас в камень или преградивший дорогу сфинкс предложил отгадать загадку. Мы шли молча, не решаясь разговорами разрушить чары. Уайетт прихватил с собой фонарик, но включил его лишь тогда, когда мы достигли вади. Мы почти инстинктивно свернули к каменному выступу, защищавшему дипинто, которое в темноте казалось просто грязным пятном. Открыв бутылку бурбона, Уайетт глотнул прямо из горлышка, после чего передал бутылку. – За Джехутинахта! – провозгласил он. – Мы собираемся его найти. – Мы? – удивилась я. Уайетт кивнул. Дамфрис вроде не говорил, что мы будем искать гробницу. У профессора было полно работы в другой гробнице, а искать ветра в поле, точнее, гробницу Джехутинахта стало бы пустой тратой времени. Профессор был слишком занят, к тому же собирался на пенсию, а потому не хотел рисковать, но все это вовсе не означало, что нам с Уайеттом следовало бросить начатое. Мы станем командой – Макдауэлл и Армстронг – и непременно найдем гробницу Джехутинахта. Наше исследование на основании «Книги двух путей» позволит выдвинуть свежие идеи благодаря новой версии, обнаруженной на дне нетронутого саркофага, о чем, правда, пока можно было только мечтать. Маленькие девочки, которые и не думали о карьере археолога, узнают мое имя. Мы с Уайеттом совместно возглавим кафедру египтологии в университете: Уайетт займется филологией, а я – иконографией. Представители иностранной прессы будут брать у нас интервью о том, что мы обнаружили под каменным выступом. Дипинто. Гробницу. Друг друга. Я осторожно покосилась на Уайетта. Он сидел возле каменной стены прямо под надписью. – Но как?! – спросила я. Уайетт сразу же понял, о чем это я. – Пока не знаю. На поврежденных фрагментах явно были числа, указывающие на расстояние. Без конкретного указания расстояния – в данном случае в локтях – найти место последнего упокоения Джехутинахта будет задачкой не для среднего ума. Вот уже почти два столетия некрополь раскапывают египтологи. И как тогда могли все эти археологи пропустить гробницу? – Ну если бы все было так просто, то гробницу Джехутинахта уже давным-давно нашел бы кто-нибудь другой, – сказала я. – Верно. Нам предстоит большая работа. – Уайетт снова потянулся к бутылке с бурбоном. – Но сейчас, Олив… мы празднуем. Мы пили в обстановке тихой смутной радости – послевкусия событий сегодняшнего дня, – похожей на остатки дневного тепла, которые хранит песок. И в голове промелькнула мысль, что мы сидим здесь и пьем, совсем как Джехутихотеп тысячи лет назад. – О чем ты сейчас думаешь? – спросил Уайетт. Что со стороны природы такие длинные ресницы у парня не что иное, как преступное расточительство. – О том, каково это оказаться здесь во время восхода Сотиса, – ответила я. Уайетт взял мою руку и поднес к губам. Надо же, какой куртуазный жест. Как это по-английски. И тем не менее, когда его губы коснулись моей кожи, я вздрогнула. – «О единственная моя – сестра, – прошептал Уайетт, – с которой никто не сравнится, прекраснейшая из всех женщин. Она как звезда, явившаяся во славе в начале доброго года». Он цитировал строфы древнеегипетской любовной лирики. В Древнем Египте празднества были социальным мероприятием, чем-то вроде тусовки, дающей возможность подклеить кого-то не из своей, а из другой деревни. Стихи идеально подходили для этой цели, привлекая внимание представителя противоположного пола. – «Сияющая совершенством, светящаяся разноцветьем красок, – продолжил Уайетт. – Как красивы глаза ее, когда смотрят, как сладки уста ее, когда говорят. Никакое слово для восхваления ее не будет чрезмерным». Голос Уайетта был точно река, а я – точно камень, и каждый слог придавал мне новую форму. – «Лебединая шея… – Придвинувшись поближе, Уайетт поцеловал мою шею, за ухом. – Сияющая грудь… – Уайетт прикусил мою ключицу. – Волосы – как лазурит… – Свободной рукой он расплел мою косу, его ладонь легла на мое плечо. – Руки отливают золотом, а пальцы похожи на лотосы. – Уайетт закончил так же, как начал: поцеловав мою руку, его язык – мимолетный след между костяшками пальцев. – Олив, ну а сейчас ты о чем думаешь? Но я уже не могла отвечать. Не могла из звуков составлять слова. Уайетт осторожно уложил меня на землю, прямо под дипинто, ладонями придерживая мой затылок. Я непроизвольно стиснула кулаки, песок струйками проходил сквозь сжатые пальцы, словно в песочных часах.