– Возможно, хоть в кои-то веки я смогу восхищаться не только твоим умом, но и твоим телом? – вкрадчиво прошептал Уайетт. Он затаил дыхание, и я поняла, что он ждет моего «да». Но вместо этого я начала молча расстегивать ему рубашку. Его кожа под моими ладонями казалась горячей и гладкой; упругие мышцы подрагивали от прикосновений, словно через кончики моих пальцев было пропущено электричество. Кажется, он тоже не знал, что еще сказать, и вместо этого просто поцеловал. От него пахло дымом и сахаром. Я поднялась, словно приливная волна обхватив его обеими руками. Каким-то образом мы поменялись местами: теперь уже он лежал на песке, без рубашки и брюк. Когда я опустилась на четвереньки возле Уайетта, мелкие камешки врезались в ладони, ободрав их до крови. Из одежды на Уайетте остались только носки, я же была полностью одета и тем не менее не могла унять дрожь. Моя рука скользнула вниз по его животу, сжав самый кончик мужского достоинства. – Олив, – простонал Уайетт, – ты меня убиваешь. Он оказался обрезанным. Один из способов стать египтянином в культурном смысле, если ты иностранец. В Египте даже есть стела с рассказом пленника о том, как его призвали в египетскую армию вместе со ста двадцатью пленными и… Неожиданно Уайетт накрыл мою руку своей. – Перестань воспроизводить надпись на той стеле, – проскрежетал он сквозь стиснутые зубы; наши глаза встретились, когда он закончил цитату: – «Меня подвергли обрезанию вместе со ста двадцатью мужчинами. Я никого не ударил, и никто не ударил меня. Я никого не оцарапал, и никто не оцарапал меня». Я знаю, о чем ты думаешь. – Одним молниеносным движением он поменял нас местами. – И откровенно говоря… если ты все еще сомневаешься, то я не слишком хорош в этом деле. Он зажал мои ноги между своих бедер, старясь не давить всем телом. А затем раздел, снимая предметы одежды, словно обрывая лепестки лотоса: любит – не любит. Любит. Он облил меня бурбоном, а затем вылизал досуха; его губы двигались от одной груди к другой. Потом он лег сверху, между нами заскрипел песок. Боль и наслаждение; по какой-то причине это казалось правильным. Ведь мы были врагами, а теперь я не могла вспомнить, что мы не поделили. – Дон… – прошептал Уайетт. В свое время имя считалось частью души, и теперь я поняла магический смысл. Вот почему в Древнем Египте картуш[11] всегда был окружен символом вечности – кольцом shen – для защиты от враждебных сил. Вот почему фараон вырубал имя своего предшественника. Вот почему, пока твое имя дрожит у кого-то на губах, ты все еще жив. Я заглянула в глаза Уайетта, когда он вошел в меня. Мы двигались в унисон – постоянно звучавший в голове музыкальный аккорд, который я не могла воспроизвести вслух. Мы затерялись во времени, где другие пили и танцевали. Звезда вспыхнула на горизонте, роняя мерцающий зеленый свет. Мы были древними людьми. Его руки путались в моих волосах. Счищали песок с моего живота. Царапины, порезы, зубы, локти. Уайетт обвился вокруг меня, словно Мехен, змей, обвивавшийся вокруг бога солнца Ра в «Книге двух путей», защищая его от хаоса. Я потеряла счет времени и уже не знала, сколько раз мы с Уайеттом кончали вместе и разъединялись. Но и тогда или он тянулся ко мне, или я тянулась к нему, и так до тех пор, пока расстояние между нами не становилось линией между морем и небом, настолько нечеткой, что невозможно было различить, где чье тело. Мы заснули. Ночь заботливо накрыла нас своим одеялом, но, когда это одеяло начало истончаться, я поняла, что Уайетт, как и я, не спит. – О чем ты думаешь? – спросила я. – Сехмет, – ответил он. Сехмет являлась обратной стороной Хатхор, богини неба и супруги Ра. Как Хатхор, она олицетворяла радость, веселье, красоту и любовь; ее изображали в головном уборе в виде солнечного диска между коровьими рогами. Но как Сехмет, она была богиней-львицей, свирепой охотницей, которая защищала фараонов и вела их в бой. Хатхор, впавшая в ярость, с предменструальным синдромом, превращалась в Сехмет, а умиротворенная Сехмет – в Хатхор. Во время восхода Сотиса Сехмет/Хатхор становилась Сотис – дочерью Ра. В гробницах Нового царства, таких как усыпальницы Тутанхамона и Сети I, находили тексты под названием «Книга Небесной Коровы». Там описывалось, как люди восстали против Ра и тот в отместку решил уничтожить человеческий род. Бог солнца послал Сехмет свершить акт возмездия, но в ночь накануне массового истребления передумал. Проблема заключалась в том, что он уже дал поручение Сехмет. Тогда как можно было предотвратить хаос разрушения? Ответ: мужчинам нужно было сварить много пива, женщинам – измельчить в порошок красную охру. На исходе ночи люди взяли подкрашенное пиво и разлили его по полям. И когда с целью истребить человечество появилась Сехмет, она, увидев море красного пива, приняла его за кровь. Мучимая жаждой крови, она вылакала все пиво и так надралась, что и мухи не смогла обидеть, не говоря уже об уничтожении человечества. Во время празднований разлива Нила египтяне пили всю ночь напролет, изображая Сехмет и умиротворяя ее с помощью пива, чтобы она проглотила избыток разлившихся вод, когда они, покраснев от поднятого со дна ила, угрожали смыть прибрежные деревни. Я слегка заворочалась в объятиях Уайетта: – Ты сейчас думаешь о надравшейся девице с жаждой крови? – Полагаю, – улыбнулся он, – ты и есть та подвыпившая девица с жаждой крови. – Ты мне нравишься гораздо больше, когда молчишь. Уайетт рассмеялся: – А ты знаешь сказку о пастухе? Эта история относилась к периоду Среднего царства, но я не читала ее. Я покачала головой. – Итак, рассказчик встречает на болотах Сехмет до того, как та успела снова обратиться в Хатхор. Сехмет в обличье дикого животного, и пастух едва не наложил в штаны из страха, что она вот-вот его сожрет. Но на другой день во время празднования она снова становится женщиной, готовой для нового года. – Уайетт уткнулся лицом во впадинку у меня на ключице. Я кожей чувствовала его запах. – Похоже, я пришел в пустыню вместе с львицей, а в результате держу в объятиях богиню. Мы вместе любовались восходом солнца, в честь которого мама звала меня Мэйдн. Небо окрасилось розовым и оранжевым – Вселенная возрождалась. Затем мы осторожно пробрались в Диг-Хаус, чтобы урвать несколько минут сна до официального начала рабочего дня. Но проснулась я одна от заливавших комнату солнечных лучей и с ужасом поняла, что проспала утреннюю смену. Выпрыгнув из кровати, я начала судорожно соображать, чем это грозит. Диг-Хаус казался пустым, так как все были на раскопках. По крайней мере, я так думала, пока со склада не донесся какой-то грохот. Прошлепав туда, я обнаружила Уайетта, который складывал в коробку глиняные черепки. У меня в голове пронеслась сразу тысяча мыслей: раз уж Уайетт здесь, а все остальные ушли, он должен был прийти в мою комнату. Но может, он не захотел этого делать. Может, он, как и я, где-то в глубине души считал, что прошлой ночи в принципе не было. Или не должно было быть. – Скажи, что все уже было разбито, – ровным тоном произнесла я. Подпрыгнув от неожиданности, Уайетт повернулся ко мне: – Господи, Олив! Ты доведешь меня до инфаркта! – Возможно, смерть была бы для нас лучшим выходом из положения, пока Дамфрис не узнал, что мы проспали. – Расслабься, – сказал Уайетт. – Я сказал ему, что у нас обоих тяжелое похмелье. Поскольку мы обнаружили новую надпись, а возможно, и неизвестную гробницу, это, несомненно, обеспечивает нас индульгенцией на все забить. – Кстати, о последнем… – Я нервно сглотнула. – О нас. – А что с этим не так? Слова застревали в горле, но я все-таки произнесла то, что должна была произнести: – Мы явно слишком много выпили. Уайетт сделал большие глаза: – Ты хочешь сказать, что использовала меня? – Я хочу сказать, что, возможно, мы оба использовали друг друга. – Сейчас я переживала, наверное, самый критический момент в своей жизни. – Мы праздновали. И это… должно было случиться. Сунув руки в карманы, Уайетт спокойно прошел вглубь склада и провел рукой по ящику, где лежал Джордж – наша мумия. – Так ты считаешь, прошлая ночь была ошибкой? Я пыталась сказать «да». В самом деле пыталась. Я могла назвать тысячу причин, почему наш роман был плохой идеей: начиная с того, что мы действительно недолюбливали друг друга, и кончая тем, что находку двух аспирантов не воспримут всерьез, если они оба не разыграют все как по нотам. И все же я не могла сказать «да». Уайетт стремительно приблизился, я и опомниться не успела. Он прижал меня к полкам с такой силой, что их содержимое задребезжало от моего веса. Его губы причиняли боль. Разорвав мои пижамные штаны, он раздвинул мне ноги и вошел в меня. Я обвилась вокруг него – источника огня – и воспламенилась сама. – Боже мой! – Уайетт задрожал всем телом в кольце моих рук. – Ты все еще считаешь это ошибкой? То, что мы были объяты пламенем страсти, отнюдь не означало, будто мы созданы друг для друга. А то, что мы вместе вершили историю, еще не делало нас командой. – Черт бы тебя побрал, Уайетт! Я просто пытаюсь дать тебе возможность спокойно уйти! – А кто сказал, что я этого хочу?! Олив, ты первая девушка, которой не нужно объяснять мои шутки. Но я был так занят, силясь понять, чем я лучше тебя, что за деревьями не заметил леса. А ведь у нас много общего. И каждый раз, когда я пытался заглянуть на пять лет вперед, то видел тебя и считал это реальной угрозой. Но что, если все объяснялось лишь тем, что твое место рядом со мной? – Тяжело дыша, Уайетт отступил на шаг. – Так что перестань страдать херней и спасать меня от себя! – Он вложил в мою руку кусок известняка. – Вот за этим я и приходил сюда, идиотка несчастная! – После чего развернулся и покинул склад. Камень был треугольной формы, слегка кособокий. Уайетт начертал на нем маркером какой-то текст иератическим письмом. Я узнала Остракон Гардинера 304, о котором однажды выпустила статью, где сравнивала написанные там любовные стихи с Песнью песней царя Соломона. В обоих случаях тексты использовались для обмена знаками внимания во время празднования урожая. И в обоих случаях они не были связаны с политикой или религией – просто интимная лирика. В обоих случаях тексты посвящены любовникам, не состоящим в браке. Оригинальное стихотворение было написано на обломке известняка. Поскольку папирус стоил дорого, известняк и глиняные черепки широко использовались как дешевые рабочие поверхности. Уайетт подарил мне древнеегипетский эквивалент стикера. Я поцелую [ее] на глазах у других, Чтобы показать всю силу своей любви. Она похитила мое сердце — Ее взгляд как глоток чистой воды.