Я прохожу вслед за Феликсом на кухню, чтобы отчитаться, какие лекарства принимала Вин, что она ела и как справляла естественные надобности, передав таким образом эстафетную палочку. – Вин сегодня показала мне свои картины, – говорю я. Феликс, достававший из холодильника кувшин с водой, на миг застывает. Затем наливает себе стакан, пьет, ставит пустой стакан на прилавок. – Неужели? – Мы говорили об Арло. Она хочет, чтобы после смерти ее накрыли одеялом Арло. – (Феликс вздрагивает от слов «после смерти».) – Ты знаешь, где оно лежит? – На чердаке. – Феликс тычет пальцем в потолок. – Где-то там. Все вещи Арло. Вин взяла с меня обещание ничего не менять в его комнате, но, вернувшись однажды домой, я застал Вин за уничтожением вещей сына. Она порвала его простыни и одежду, разбила компьютер… – Голос Феликса резко обрывается. – Я сложил все в коробки и отнес наверх. На случай, если это когда-нибудь понадобится Вин. Я ловлю взгляд Феликса: – Да, я понимаю, как тебе тяжело… терять Вин, еще не оправившись после утраты сына. – Арло не мой сын, – удивленно моргает Феликс и, прямо на глазах съежившись, опускает голову. – То есть я любил его как родного. Но Арло было почти шесть лет, когда я встретил Вин. Я вспоминаю портрет Вин в момент экстаза. – Она об этом не упоминала, – говорю я. Когда я возвращаюсь домой, Брайан нервно мерит шагами кухню: – Ты дома! Слава Альберту! Брайан не верит в Бога, но действительно верит в Эйнштейна. Я начинаю судорожно вспоминать, не опаздываю ли я на какую-то встречу. А потом до меня доходит: Мерит собирается на танцы в своем лагере, а мы с Брайаном приглашены на обед к декану факультета. Учитывая специфику моей работы, нам трудно участвовать в светских мероприятиях, но прием у декана очень важен для Брайана. От этого зависит его назначение заведующим кафедрой. Поэтому я твердо обещала пойти, а он твердо обещал, что Гиты там не будет. – Я только быстренько надену платье. А Мерит готова? – Она передумала. Я замираю на середине лестницы: – Почему? – Без понятия. – Брайан смотрит на часы. – Она уже достаточно взрослая и вполне может побыть дома одна. Нам нельзя опаздывать. Конечно, она может побыть дома одна, но это отнюдь не означает, что ей следует. Если Мерит уступит боязни тусоваться с ровесниками, тем самым она только подбросит дров в костер. Друзья станут развлекаться без нее, они не позвонят и не пришлют сообщение. А Мерит будет сидеть весь вечер одна и думать: «Вот видишь, я была права, что не пошла. Никто по мне особо и не скучает». Я взбегаю по лестнице и барабаню в дверь комнаты дочери. Оттуда доносятся отрывистые звуки музыки, похожие на пульсации в голове при мигрени. Не получив ответа, я осторожно поворачиваю ручку и вхожу. Мерит, в тренировочных штанах и футболке, лежит на кровати с книгой в руках, безразличная к шуму. От бухающих басов у меня учащается сердцебиение; новолуние и его приливы. – Эй! – Я решаю включить дурака. – А во сколько за тобой должна заехать мама Сары? – Я никуда не поеду, – огрызается Мерит. – Не поедешь на танцы?! Я подхожу к лэптопу дочери понизить уровень децибелов. Мелодии, собственно, никакой нет, просто бит и фристайл. Интересно, каким образом каждому следующему поколению удается находить музыкальный стиль, абсолютно неприемлемый для предыдущего? Мерит не отвечает. Она поднимает книгу, закрывая лицо. – Ничего не понимаю! Ты ведь так этого ждала. Действительно ждала. Несколько дней назад. Она вернулась домой вместе с Сарой. Они перешептывались, втихаря обменивались записочками, и я даже уловила имя: Тодд. Кто бы это мог быть? Надеюсь, он ни словом, ни делом не обидел Мерит. Чисто инстинктивно мне захотелось дать ему сдачи. – Это даже не танцы. А кучка ребятишек, трущихся друг о друга, – отвечает Мерит. – Ну, – беззаботно произношу я, – ведь лагерь STEM – это и есть своего рода притирка. Мерит откладывает книгу: – Ты этого не говорила! Я нежно сжимаю руку дочери: – Может, все будет лучше, чем ты думаешь. И вообще, разве у тебя есть другой вариант? У нас с папой деловой обед. – Мне не нужна нянька. – Мерит, – ласково начинаю я, – но ты даже не пытаешься… – Но тогда никто не скажет, что я лузер! – взрывается Мерит и отворачивается от меня. – И вообще, мне нечего надеть. Открыв ее шкаф, я снимаю с вешалки платье: – А как насчет этого? – Я надевала его на похороны. – Джинсы? – предлагаю я. – Мама. Это ведь танцы. Я стягиваю Мерит с кровати: – Пошли. Поищем тебе что-нибудь. Очень неохотно Мерит тащится за мной в нашу спальню, а именно в гардеробную. Я хорошо помню, как в детстве дочь частенько пробиралась сюда, чтобы примерить мои платья и украшения, после чего, спустившись к нам, устраивала показ мод. Я достаю расшитую пайетками блузку, которая нравилась Мерит, но была слишком дорогой для игр с переодеванием. – Вот, – говорю я. У Мерит глаза лезут на лоб. – Ты серьезно? – Если ты не станешь тереться в ней о других. Мерит с глупой ухмылкой стягивает футболку, повернувшись ко мне спиной. Я помогаю дочери надеть через голову блузку. Но когда Мерит ее одергивает, швы под мышками опасно натягиваются. – Знаешь, это просто такой странный фасон. Примерь-ка вот это. – Я достаю практически квадратную тунику, которая свободно садится на Мерит, и разворачиваю дочь лицом к зеркалу. – Надо же, я надела на себя палатку! – Дизайнерскую палатку, – поправляю я, хотя туника действительно здорово добавляет объема. Я начинаю лихорадочно рыться в одежде на вешалках. В моем гардеробе полно черного, так как я часто хожу на похороны. Пара платьев вроде бы ничего, подходят, но вот, боюсь, молния не застегнется. – А знаешь что? Это какие-то старушечьи платья. – (Мерит растерянно моргает.) – Но зато у меня есть просто отпадные туфли. Я начинаю рыться в недрах гардеробной. И касаюсь рукой зашпаклеванной стены. Когда я подросла, мама спрятала в слое изоляционного материала мой детский башмачок, чтобы отогнать злых духов. Тогда я сочла это глупостью и все же, переехав к Брайану, сделала в точности то же самое. Даже если вы спрячете что-то за толстым слоем штукатурки, вам не удастся забыть об этом. У нас с Мерит одинаковый размер обуви: восьмой. Я протягиваю дочери пару туфель на каблуке, пожалуй слишком высоком для нее. Мерит молча берет туфли. Мы обе знаем, что заключили концессионный договор. «Только ничего не говори!» – мысленно заклинает меня дочь. Я возьму ее на шопинг. Куплю ей новую одежду, чтобы она почувствовала себя красавицей. Покажу ей, что я вижу, когда смотрю на нее. Но сейчас все это нам не поможет. – На крайняк и джинсы сойдут, – говорит Мерит, и ее слова разрывают мне сердце. Сгорбившись, она идет к себе в комнату. Словно став меньше. Невероятно, что человек, озабоченный своими размерами, может сделаться таким маленьким. – Погоди! Я беру дочь за руку, затаскиваю в ванную комнату и усаживаю на закрытое сиденье унитаза. Достаю тональный крем, подводку для глаз, тени и румяна. В детстве Мерит любила смотреть, как я накладываю макияж, и вечно упрашивала сделать ей такой же. И я обычно, придвинувшись к зеркалу, красила ресницы тушью, после чего закручивала крышку тюбика и делала вид, будто точно так же накладываю макияж и Мерит. Румяна для щек. Помаду и блеск для губ. Но на сей раз я не делаю вид. Мерит – мой чистый холст. И я ничего не создаю. А просто обвожу существующее произведение искусства. В прежнее время, наложив макияж, я обычно поднимала ручное зеркало, и Мерит поворачивала туда-сюда свое маленькое личико, словно действительно могла разглядеть несуществующую разницу. «Мамочка, а теперь я красивая?» – спрашивала она.