Я целовала ее в лоб и говорила: «Ты и была красивой». Декан факультета Хорас Джермейн живет в доме из бурого песчаника на Массачусетс-авеню, все еще украшенном для Хэллоуина, несмотря на летнее время. Хотя, возможно, это объяснялось тем, что жена декана Келси Хоббс, по слухам, потомок одной из салемских ведьм. Так или иначе, Келси нравится мне куда больше, чем ее муж. И пока Брайан обхаживает кого-то там, кто отвечает за назначение заведующих кафедрой, я стою в углу с третьим бокалом белого вина, изображая живой интерес к обсуждению транспортной проблемы в Кембридже. – Ну а вы, Дон, чем занимаетесь? – спрашивает меня муж дамы-экономиста. – Я доула смерти. – Чего-чего? – Работаю по контракту с умирающими, которые нуждаются в уходе. – Что-то вроде сиделки? – уточняет одна из дам. – Нет. Ничего общего с работой сиделки. – Я вкратце объясняю, в чем состоят мои обязанности. И, словно по мановению волшебной палочки, отношение ко мне сразу меняется. Скажи кому-нибудь, что ты занимаешься с умирающими, и тебя тут же возводят в ранг святых. – Когда умерла моя мама, нам было безумно тяжело, – трогает меня за рукав чья-то жена. – Вы ангел. И тут я могу сказать следующее. Нет, я далеко не ангел. Это и впрямь очень важная работа, но я скорее заноза в заднице, нежели мать Тереза. Тот факт, что я нахожусь очень близко от чего-то сакрального, заставляющего людей чувствовать неловкость, еще не делает меня особенной, а просто означает, что я готова приобщиться к тому, что вызывает неловкость. Но сейчас я лишь отделываюсь коротким «спасибо». Итак, я могу себя контролировать, а значит, еще не настолько пьяна, как мне казалось. Муж дамы-экономиста подбирается поближе и, понизив голос, спрашивает: – А кто-нибудь просил вас… ускорить процесс? Мы все наслышаны о так называемых убийцах милосердия, которые вводят смертельную дозу морфия, чтобы пациент не проснулся. В моей практике было нечто подобное, когда я работала с пациенткой-католичкой, принимавшей препараты для лечения сердечно-сосудистых заболеваний. Так вот, эта пациентка спросила меня, будет ли считаться самоубийством прекращение приема этих препаратов. Я ответила, что так не думаю, поскольку радикально оборвать жизнь и позволить болезни прогрессировать без необходимого медикаментозного лечения – это совершенно разные вещи. Моя пациентка продолжила принимать сердечные лекарства и в результате умерла от инсульта две недели спустя. – В мою бабушку попал фал-бол на Доджер-стэдиум, – сообщает какая-то молодая гостья. – Упал словно камень. – Вам и вашей семье, вероятно, очень нелегко пришлось, – вежливо говорю я. – А я слышала, что на Эвересте лежат тела, которые замерзли так давно, что стали служить путеводными знаками… Если вы работаете с умирающими, люди считают вас специалистом в вопросах смерти. Неожиданно Келси Хоббс берет меня под руку, словно мы старые друзья, а не отводящие номер жены, которые познакомились всего полчаса назад: – Дон, я хочу показать вам кое-какие вещицы – напоминания о смерти, которые хранятся у нас в библиотеке. Реликвии, связанные со смертью. Впрочем, Келси явно не тянет на коллекционера. Но ее блестящие голубые глаза округляются, и я понимаю, что она посылает мне сигнал. – Ой, ну конечно! – отвечаю я. Она вытаскивает меня из плотного кружка гостей и увлекает за собой вглубь коридора. Я особо не рассчитываю увидеть что-то интересное, но ошибаюсь. На стене, напротив массивного книжного шкафа, висит фотография, на которой запечатлена супружеская чета, а между ними – маленькая девочка. Пара словно окутана дымкой, а вот фигура ребенка предельно четкая. Насколько мне известно, в Викторианскую эпоху фотография была популярным способом почтить память усопших. Фигуры родителей девочки смазаны вследствие увеличения времени экспозиции. Да и вообще, мертвые ведь не движутся. – Кто эта девочка? – спрашиваю я из вежливости. – А хрен ее знает! – отмахивается Келси. – Фотография досталась нам вместе с домом. Многие годы я считала, что родители – призраки и поэтому их изображение размыто. Но потом я провела небольшое расследование. – Выдвинув ящик массивного письменного стола, Келси достает две сигары, одну из которых предлагает мне: – Закурим? – Нет, спасибо. – Похоже, Келси Хоббс станет моей любимицей в Гарварде. Она прикуривает сигару и глубоко затягивается: – Мне показалось, что вас нужно срочно спасать. Конечно, это всего лишь предположение, но если целый день проводить с умирающими, то смерть наверняка не самая интересная тема для разговора в нерабочее время. – На самом деле я отнюдь не против поговорить о смерти. Но мои знания весьма ограниченны, поскольку у меня еще не было подобного опыта. – Представляете, как бы вы могли развернуться, имей вы такой опыт, – прищуривается Келси. – Это очень тягостно? – Иногда, – честно отвечаю я. – Скорее, унизительно. Келси тушит окурок в пепельнице: – Наверное, я умру скорее раньше, чем позже из-за вредных привычек. И возможно, воспользуюсь вашими услугами. – А почему бы и нет? – улыбаюсь я. Дверь открывается, и в библиотеку заглядывает Брайан, а вслед за ним и Хорас Джермейн. – Ах, вот ты где! – говорит Хорас жене. – Ты пренебрегаешь обязанностями хозяйки дома. – Они все такие жуткие зануды, – возражает Келси. – А кроме того, я как раз договариваюсь с Дон, что она поможет мне умереть. Улыбка застывает на губах Брайана. – Есть что-то такое, чего я не знаю? – любезно спрашивает Хорас. – Мы все медленно умираем, – жизнерадостно сообщаю я. – Надо же, как мрачно! – выразительно поднимает брови Хорас. – Вовсе нет. – Дон… – Лицо Брайана пылает. – На самом деле тут нет ничего страшного. – Я решаю разрядить обстановку. – От разговоров о сексе ты вряд ли забеременеешь, а разговоры о смерти тебя точно не убьют… – На факультетских встречах неприлично говорить о смерти, – цедит сквозь зубы Брайан. – Почему нет? Ты постоянно говоришь о дохлых кошках. – Давай-ка лучше нальем тебе еще выпить. – У меня полный бокал. – Тогда давай сходим за вторым! – Брайан хватает меня за руку и тащит к двери, но на пороге останавливается и обращается к Хорасу: – Я сожалею. Я ковыляю за Брайаном, точно ребенок, который знает, что настоящая головомойка еще впереди. Когда мы оказываемся в коридоре, рядом с туалетом, Брайан поворачивается ко мне. Он так расстроен, что на секунду теряет дар речи. – Ты ведь знаешь, насколько сегодняшний вечер был важен для меня, – наконец произносит он. – Я говорила о своей работе. Или ты предпочел бы, чтобы я представилась просто супругой Брайана? – Не нужно передергивать мои слова. – Это я передергиваю? Я пришла на коктейльную вечеринку. А ты меня бросил. И только озвучив свою мысль, я понимаю, что дело вовсе не в Гите и, скорее всего, никогда и не было. Она лишь симптом, а не болезнь. Я всегда верила, что Брайан будет рядом со мной. Потому-то я и влюбилась в него – медленно, секунда за секундой; я хотела опереться на сильное мужское плечо и в результате разучилась жить без Брайана. Но потом наступил момент, когда Брайана не оказалось рядом. И если такое возможно, не исключено, что я годами обманывала себя. Не исключено, что наши отношения – это замок из песка. «Ты меня бросил», – мысленно повторила я и сразу же задала себе вопрос, на кого из нас двоих я сержусь: на него или на себя – за то, что много лет принимала подобное положение вещей как должное? Раздается звук спускаемой воды, дверь туалета распахнулась. Дама с переплетенными нитями мелкого жемчуга на шее переводит взгляд с меня на Брайана и бочком протискивается мимо нас, бормоча извинения. Перед глазами все плывет – то ли от выпитого вина, то ли от слез. Брайан тянет ко мне руки, но я оказываюсь проворнее. Я бегу по коридору мимо вышедшей из туалета дамы прямо на кухню, где приглашенный шеф-повар выкладывает еду на подносы для четверых скучающих официантов. Едва не врезавшись в стол с бокалами, я выскакиваю за дверь, словно за мной гонятся черти. Оказавшись в тишине и прохладе заднего двора, я иду по периметру забора, пока не обнаруживаю калитку, закрытую на щеколду. Я выхожу из калитки и, оказавшись на улице, останавливаюсь под фонарем на углу, чтобы вытереть глаза и снять туфли на каблуке. Мимо проходят двое переругивающихся студентов; они настолько погружены в собственную трагедию, что им явно не до моей. Любовь не является идеальным совпадением, скорее, это далеко не идеальное совпадение. Вы словно льдинки в стакане виски. Поначалу вы стукаетесь, обкатываетесь, цепляетесь друг за друга. Но всякий раз при этом вы сглаживаете острые углы и так до тех пор, пока они совсем не сотрутся. И если вам повезет, в конце концов вы станете одинаковыми. Через две недели после того, как я переехала к Брайану, мы пошли пообедать в ресторан «Олив гарден». Брайан страшно обрадовался, получив с собой пакет с половинкой оставшейся курицы пармиджана, которую собирался съесть на следующий день. На обратном пути нам помахал рукой стоявший у светофора бомж, и Брайан, ни слова не говоря, опустил стекло и отдал бомжу пакет из ресторана. И я тогда подумала: «Брайан – очень хороший человек». Я хотела стать такой, как он. Надеялась на его благотворное влияние. И даже сейчас, сидя на поребрике, размазывая по щекам тушь и страстно желая прокрутить назад последние двадцать минут, я не представляла своей жизни без Брайана. Кто еще одновременно со мной будет закатывать глаза при мысли о пицце с ананасом? Кто станет переключать радиоприемник именно на ту песню, которую я люблю? Кто еще знает меня достаточно хорошо, чтобы уколоть в самое больное место? У тротуара притормаживает автомобиль, его ярко-желтый глаз ослепляет. Брайан садится рядом со мной на поребрик, положив руку возле моей. – Извини, я вовсе не собиралась вести себя как последняя сука. – Я скрещиваю свой мизинец с его. – Прости, – бормочет Брайан. – Как бы я хотел перевести часы назад. У меня сжимает горло.