– И ты из-за этого переживаешь? – А что, не должна? – Вин поднимает брови. – Я бы не отказалась хотя бы одним глазком увидеть, что меня ждет. Все лучше, чем липкий страх, приправленный черт знает чем. – В том, что касается смерти, люди боятся самых разных вещей. Боли. Неоконченных дел. Расставания с родными. Люди реально испытывают страх упустить что-то важное, когда мир будет двигаться вперед, но ты этого уже не увидишь. – Даже не знаю, хорошо это или плохо, что я пропущу выборы президента в две тысячи двадцатом году. – Возможно, это зависит от того, кто победит, – с легкой улыбкой отвечаю я. – Неведение. Вот что убивает больше всего, – шепчет Вин. – Ну да, неведение и рак. Я уже смирилась со смертью. Правда смирилась. Но я не хочу умереть неправильно. Наверное, это звучит нелепо? Я просто хочу знать, что со мной будет. Как я узнаю, что мой час пробил? Я очень давно не вспоминала о докторской степени, которую так и не смогла получить, по крайней мере до того раза, когда Вин попросила перевести ей иероглифы. Но я хорошо помню, что в «Книге двух путей» больше всего меня завораживала обнадеживающая перспектива получить карту загробного мира, чтобы благополучно завершить путь в посмертие. Даже древние египтяне понимали, как важно знать разницу между плохой и хорошей смертью. – Не знаю, сколько тебе осталось, – осторожно произношу я. – И не знаю, что чувствуешь во время этого процесса. Но я могу объяснить тебе, что происходит с твоим телом. Контролируемая медитация осознания смерти – то, что я нередко практикую со здоровыми людьми, желающими помочь смертельно больным. Мне кажется, подобная духовная практика может помочь Вин обрести покой. Техника медитации была разработана Джоан Халифакс и Ларри Розенбергом на основе девяти размышлений о смерти великого индийского буддийского мыслителя Атиши, написанных им в XI веке. Вин соглашается попробовать медитацию. Я помогаю ей встать с кровати и лечь на пол в позе трупа, а сама сажусь рядом, скрестив ноги. – Если что-то из того, что ты услышишь, будет тебя напрягать, подними палец. – (Вин молча кивает.) – Просто слушай мой голос. – Я говорю ровным тоном, очень мягко. – Все мы рано или поздно умрем. Никто не может избежать смерти. Она итог рождения. Это неизбежно. Еще ни одно разумное существо – независимо от его духовного развития, могущества, благосостояния или мотивации – не избежало смерти. Будда, Иисус, Мухаммед не избежали смерти, не избежим ее и мы с тобой. Все подарки судьбы: образование, деньги, статус, слава, семья, друзья – потеряют смысл в момент смерти. И фактически станут отягощающим фактором, поскольку мы привыкли цепляться за подобные вещи. Что именно ты делаешь прямо сейчас, чтобы облегчить уход из жизни? Сохрани ответ в голове, после чего сделай вдох и подумай: «Смерть неизбежна», а на выдохе скажи себе: «И я тоже умру». Я перехожу ко второму размышлению Атиши, для чего, встав на колени, приглушаю свет возле кровати. – Время твоей жизни уменьшается с каждой прожитой тобой секундой. Есть момент рождения и момент смерти, и движение к смерти неумолимо. Оно никогда не прекращается. Каждый вдох и каждый выдох приближают тебя к смерти. Цени то, что у тебя есть сегодня, так как завтра этого может не быть. И если твой жизненный цикл с каждым днем становится все короче, как ты оценишь то, что останется после тебя? Что наполняет твою жизнь смыслом? Вин поднимает дрожащий палец, я жду, но она успокаивается. – Каждое произнесенное тобой слово, каждый твой вдох приближает тебя к концу жизни. Итак, сделай глубокий вдох и вдохни благодарность за подаренные тебе дополнительные секунды. А на выдохе подумай о секундах прошедшей жизни. Я смотрю, как вздымается и опадает грудь Вин. – Смерть придет к нам в любом случае, готовы мы к тому или нет. Из одного миллиона трехсот тысяч мыслей, возникающих у нас каждый день, несколько самых ценных – это поиск ответа на вызов, который бросает нам смерть. Ты можешь прислушаться ко мне прямо сейчас, словно нет никакого завтра? Ты готова умереть? Я прорабатываю другие размышления Атиши: что смерть имеет много аспектов; что тело человека очень хрупкое и уязвимое; что даже наши родные не могут спасти нас от умирания. Затем я прошу Вин представить, как она постепенно слабеет на смертном одре, мысленно воспроизвести ее дом, одежду, украшения, картины, банковский счет и коллекцию вин – короче, все блага, ради которых она много работала и которые теперь стали совершенно бесполезными. – Смерть означает отказ от всего, – объясняю я. – Представь все, что ты раздаешь друзьям и родственникам. Что-то из твоих вещей может оказаться в комиссионке или в мусорном баке. Но на том свете карманов нет. Сделай вдох и подумай об этом. А на выдохе расстанься со всем, что тебе принадлежит. Я заканчиваю нашу духовную практику разговором о том, что сейчас больше всего подводит Вин, а именно о ее теле: – Ты столько времени уделяла своей физической оболочке. Кормила, увлажняла, тренировала, одевала и раздевала ее, избавляла от боли, ублажала. Ты провела много часов перед зеркалом, пытаясь почувствовать себя красивой. Лелеяло свое тело. Презирала его. И вот теперь, на пороге смерти, ты его теряешь. Представь свой последний миг. Ты уже осознала тот факт, что теряешь деньги, близких, положение в обществе и свою личность. С тебя слетит вся шелуха, все ненужное и наносное. Что ты можешь сделать, чтобы это признать и подготовиться? Я придвигаюсь поближе к Вин, заставляя ее напрячь, а затем постепенно расслабить мышцы рук и ног, освободить голову. – А теперь представь, что все органы тебе постепенно отказывают, – шепчу я. – У тебя больше нет желания есть или пить. Теперь нервная система. Ты не можешь двигаться. Управлять своими членами. Твои глаза закатываются, ты не в состоянии держать их открытыми. Наконец замедляется работа дыхательной системы. Ты не можешь свободно дышать. – Я сижу в полной тишине, чувствуя, как она давит на барабанные перепонки. – Твои ноги. Руки. Голова. Мозг. Брюшная полость. Почки, печень и кишечник. Большие и маленькие группы мышц. Кости. Ничего этого больше нет. Сознание перемещается в центр, к твоему сердцу. Внутри все сжимается до светящейся точки. Дыхание становится поверхностным. Энергия иссякает. Температура тела падает. Ты не чувствуешь пола, на котором лежишь, так как становишься бестелесной. И вот к тебе приходит осознание смерти – единственное, что ты еще способна сознавать. – Я делаю паузу. – Ты все больше, больше и больше открываешься для осознания. Ты часть всего, что было, и всего, что будет. Ты отпускаешь жизненную нить. Окончательно. – Я гляжу на Вин сквозь слезы, застилающие глаза. – Ты в безопасности. Смотришь на лежащее на полу бездыханное тело. Видишь окруживших его людей. – Я делаю короткую паузу. – Уже прошло несколько дней. Твое тело голое и холодное. – Я считаю до двадцати. – Несколько месяцев спустя начинается распад. Тело вздувается от газов и разлагается. Вин лежит неподвижно. – Прошел год, – шепчу я. – Остались лишь старые кости. – Я опускаю глаза на Вин и представляю себе мир без нее. – Пятьдесят лет. Просто пригоршня праха. Тебя больше здесь нет. Но ты в безопасности. Мы долго перевариваем эту толику мрачной правды. Наконец я возвращаю Вин назад: для начала заставив дышать, затем – потянуться, расправить мышцы, почувствовать, как сдвигаются кости, оживают органы, сердце качает кровь, легкие наполняются воздухом, а сознание постепенно достигает кончиков пальцев ног и корней волос. – Что ты чувствуешь? – спрашиваю я. – Чувствуешь ладонями ковер, на котором лежишь? Что ты слышишь? Слышишь, как по трубам бежит вода? А собственное сердцебиение? Ты ощущаешь запахи? Лимонную отдушку в своем шампуне? Запах стирального порошка от постельного белья? Что ты видишь? Вин, моргнув, открывает глаза: – Тебя. Я вижу тебя. Вы удивитесь, узнав, чего хотят люди, оказавшиеся в конце своего жизненного пути. И это не желание написать роман, или подняться в гору к Мачу-Пикчу, или получить медаль за танцы на льду. Нет, чаще всего это просьба чаще поливать домашние растения или желание съесть мороженое «Сандей». Поиграть в карты с внуком. Пересечься со старым другом. Предсмертное желание моей мамы было примерно таким же простым. Она хотела еще раз увидеть океан. Городской хоспис, естественно, не мог предоставить такую услугу, но я была решительно настроена выполнить последнюю мамину просьбу. Я поговорила с врачами и узнала расценки на автомобили для транспортировки больных. Купила в магазине секонд-хенда «Гудвилл» шляпу от солнца с мягкими полями и снабдила Кайрана запиской в школу о том, что во вторник он пропустит занятия. Однако за день до намеченной поездки маме стало хуже. Поэтому Кайран пошел в школу, а я отправилась на побережье в район Норт-Шор. Я наполнила две канистры океанской водой. Накопала песка в пакет на молнии. Набила карманы ракушками. В хосписе медсестры помогли пересадить маму в кресло. Я подложила ей под колени подушки, чтобы она могла опустить ноги в таз с водой. Насыпала песок в два установленных по бокам кресла хирургических лотка и погрузила туда мамины руки. Велела маме закрыть глаза, придвинула поближе к ней лампу на гибкой ножке, чтобы мама почувствовала тепло. После чего переложила ракушки, лежавшие у мамы на ключицах, ей на пупок. Но… Я могла помочь маме разбудить воспоминания об океане, но не могла заглушить звук кардиомонитора. Я могла перенести маму на побережье, но лишь на то, что впишется в больничную палату. Я могла сделать маму русалкой, но она не могла вернуться в море. Вот почему ради своих клиентов я готова сдвинуть горы. Лишь бы выполнить их последнее желание. Чтобы они перед уходом в мир иной могли закончить все незаконченные дела. Дважды в течение дня я звонила Мерит узнать, как она себя чувствует. И во время второго разговора Мерит попросила не обращаться с ней как с одной из своих клиенток, что меня немного воодушевило. По мне, так пусть лучше дочь злится, чем рыдает или – что еще хуже – молчит и замыкается в себе. После обеда у Вин поднимается температура; Вин жалуется на боли при мочеиспускании, – скорее всего, это инфекция мочевого пузыря. Я жду появления вызванной медсестры из хосписа, чтобы та при мне подтвердила диагноз и дала Вин антибиотики. В результате домой я попадаю практически в одиннадцать вечера. В доме темно. Даже в комнате Мерит не горит свет. Как можно тише я открываю дверь и обнаруживаю свечу, мерцающую прямо напротив входа. Неподалеку, уже ближе к гостиной, я вижу вторую. Задув первую свечу, я подхожу ко второй. Очередная свеча горит возле лестницы, а потом – еще три, похожие на огни маяка, на ступеньках, ведущих наверх. В спальне столбики нашей кровати украшены рождественской электрической гирляндой – единственным источником света на данный момент. И все же я замечаю подвешенные к потолку фотографии. Прикрепленные к рыболовной леске, они слегка покачиваются от потоков воздуха из кондиционера. Фотография Брайана с плюшевой обезьянкой, которой он выстреливает из пушки, чтобы объяснить первокурсникам, что такое векторы. Фото Кайрана, юного и худого, с огромным лобстером, только что вынутым из ловушки. Вот детское фото Мерит в кривобоком розовом чепчике – моя первая и последняя попытка что-то связать. А еще Мерит в младенчестве, и она же, в красном бархатном платье, на выпускном концерте в начальной школе. Фотография Брайана рядом со знаком на вершине горы Вашингтон, и еще одна фотография, где он в смокинге. Последняя фотография моей мамы: она улыбается, лежа на больничной кровати. Боковым зрением я улавливаю какое-то движение, и из темного угла появляется Брайан. Оказывается, он за мной наблюдал. – Что все это значит? – спрашиваю я. Брайан не дает прямого ответа, а начинает издалека: – Ты ведь знаешь, что не способна видеть черные дыры. – Брайан, похоже, нервничает; его голос дрожит. – Они просто затягивают тебя внутрь. Свет не в состоянии оттуда вырваться, а значит, и ты тоже. Утверждают, что, если человек приблизится к черной дыре, его разорвет на части – слишком сильная гравитация. – (Я сажусь на краешек кровати.) – Но так как астрофизики в реальности не могут наблюдать черные дыры, приходится разрабатывать способы их обнаружить. Ученые следят за движением планет, а также другого вещества вокруг черных дыр и фиксируют, как те буквально все затягивают в себя. Фотографии делают пируэты у меня над головой. – Тут нет ни одного моего фото. – Нет. – Брайан делает шаг вперед. – Потому что ты наша звезда. Ты сплачиваешь нас. Без тебя нет жизни. Нет гравитации. Нет меня. – Замявшись, Брайан добавляет: – Нет нас. Он пытается общаться на единственном языке, который знает и понимает. Для Брайана все предельно ясно. – Тебе кажется, ты хорошо знаешь границы своего мира, – продолжает Брайан. – Но потом выясняется, что там, по краям, темная материя. Дон, я сошел с орбиты. Я смотрю на Брайана, на привычные грани его лица, твердый подбородок, серповидный шрам, рассекающий бровь. Брайан пытается снова найти путь к моему сердцу, и мы можем встретиться где-то на середине. Я осторожно касаюсь руками лица мужа: – Ну и как нам вернуться на прежнюю дорогу? В ответ Брайан резко наклоняется ко мне. Я дышу воздухом, который он выдыхает. На память сразу приходит художница-акционистка Марина Абрамович и ее любовник, которые потеряли сознание, обмениваясь глотками воздуха. – Есть ли… – начинает Брайан. – Могу я… Я встаю на цыпочки и прижимаюсь губами к его губам. На секунду Брайан замирает. Я чувствую, как бьется его сердце. Затем Брайан стискивает меня еще крепче, его ладони, соскользнув с моих плеч, ложатся на мою талию, словно ему кажется, что, если ослабить хватку, я уплыву у него из рук. Мы целуемся, будто не делали этого годами, будто хотим таким образом вкусить мир своего партнера. Опускаемся на кровать и лежим вот так часами, целую вечность. Я придвигаюсь к Брайану, желая большего, но он заставляет меня вытянуть руки вдоль туловища и, слегка прикусывая, целует в шею. Но когда я пытаюсь стянуть с него рубашку, резко отодвигается. А затем начинает исследовать мое тело кончиками пальцев. Брайан всегда был ученым, и я стала объектом для изучения. Итак, я уже полностью раздета, а Брайан нет. Я выгибаюсь и пытаюсь обхватить его ногами. Но он сползает с кровати, оставляя меня сгорать от желания, затем опускается на колени, его руки скользят по моим бедрам, пробираясь все выше, губы приникают к самому сокровенному. Вот оно. Вот это и значит быть живой. Оргазм похож на удар молнии, настолько мощный, что я смотрю на свою руку, ожидая увидеть ожог. – Прости, – задыхаясь, шепчу я, и Брайан удивленно поднимает глаза. – Я реально хотела, чтобы мы были вместе. И внезапно приходит осознание – как отголосок произошедшего, – что я действительно имею это в виду. С силой, которой сама от себя не ожидала, я притягиваю Брайана к себе и перекатываюсь, чтобы смаковать каждый кусочек его тела, освобождаемого от одежды. Брайан порывается схватить меня, но я проворна и вездесуща. Я раскачиваюсь, сидя верхом на Брайане и глядя ему в глаза. Уж и не помню, когда мы в последний раз делали это. Мы не привыкли демонстрировать свое удовольствие, а использовали друг друга, купаясь в собственных пузырьках наслаждения. И я не решалась заглядывать в окна глаз Брайана из опасения увидеть то, что, возможно, не слишком хотела видеть. Или из страха, что он заглянет в мои глаза. Мы смотрим друг на друга немигающим взглядом, у меня мелькает мысль, что сейчас я подобна луне, которая своим притяжением вызывает приливы, изменяя очертания Земли. Руки Брайана не знают покоя, мои влажные волосы прилипают к лицу. У нас нет махровой салфетки.