– Брайан, – перебиваю я мужа, – я потеряла ход твоих мыслей уже после первого предложения. – Ой! – Лицо Брайана вытягивается. – Я только хотел узнать твое мнение. – С чего это вдруг? Я могу назвать не меньше десяти человек в Гарварде, способных поддержать подобный разговор. – Но женат-то я на тебе. Неожиданно все встает на свои места. Намазав остатками крема руки, я говорю: – Ага. Наверное, это семнадцатый номер в твоем списке? Или восемнадцатый? Брайан краснеет. Похоже, впервые на моей памяти. – Так ты знаешь о списке? – Угу. – Придвинувшись к Брайану, я прислоняюсь к зеркалу. – Муж нужен мне не для того, чтобы дарил цветы и шоколад, а для того, чтобы смотрел вместе со мной новости, жалуясь, что по телику показывают слишком много рекламы. Мне нужен парень, который считает, будто второй куплет «Мы желаем вам счастливого Рождества» звучит как: «Мы все хотим кусочек фиго́вого пудинга», а не «Мы все хотим кусочек фи́гового пудинга». – Фиго́вый – это качественное, а не притяжательное прилагательное, – уточняет Брайан. – Я хочу, чтобы ты всегда был собой, – улыбаюсь я. – А не тем, каким тебя хочет видеть журнал «Космополитен». Но мне нравится, что Брайан хотя бы попробовал. Нравится, что он, так же как и я, не может решить неразрешимую задачу квантовой физики. Нравится, что он постоянно думает обо мне. Впрочем, все это не мешает мысленно перенестись совсем к другому человеку. В ту ночь мне впервые за долгое время приснился Египет. Хорошо помню один случай во время своего первого полевого сезона в Египте, когда я еще ненавидела Уайетта Армстронга. Я сидела в шатре и, выковыривая камешек из сэндвича с сыром, прислушивалась к тому, как Уайетт и еще двое аспирантов обсуждают тему секса в древних мифах. – Мифы Древней Греции самые странные, – заявил один из студентов. – Зевс занимался сексом, превратившись в лебедя. – Пан преследовал нимфу, которая превратилась в тростник. И тогда Пан сделал из нее флейту, чтобы по-любому вдуть нимфе, – сообщил другой студент. – Как это характерно, – пробормотала я, когда Уайетт сказал: «Гениально». – Я вам расскажу кое-что покруче, – продолжил Уайетт. – Наша история начинается с Сета и Осириса, которые, в сущности, это Сонни и Майкл Карлеоне. Итак, у нас есть Сет, горячая голова, постоянно собачившийся с Осирисом. А тот, будучи царем Египта, в отличие от брата, всегда сохранял хладнокровие, даже когда бился с врагами. Плюс Осирис женат на своей сестре Исиде, ведь божественные представители царской семьи не пренебрегали инцестом, особенно если родственник, на которого они положили глаз, был горячей штучкой. Уайетт рассказывал историю тяжбы между Сетом и Гором в духе мыльной оперы, и я, сделав большие глаза, демонстративно перевела взгляд на хлопающую на ветру крышу шатра. – Сет дико завидовал своему брату, а потому убил его и разрезал тело на сорок два куска. Исида и ее сестра Нефтида, которые начали охотиться за кусками тела Осириса, в результате нашли все, кроме члена. Анубис, бог с головой шакала, забальзамировал Осириса и сделал из него мумию. После чего Исида, превратившись в птицу, села на труп своего мужа, трахнула его и в результате понесла Гора. – Погоди-ка, – остановил Уайетта один из аспирантов. – Это как? Без члена? – Ну, со временем они его нашли, – объяснил Уайетт. – Итак, Гор подрос и стал сражаться не на жизнь, а на смерть с дядей Сетом. Заметьте, Сет – олицетворение хаоса; возможно, зря он разрезал на куски своего брата, но при этом Сет убил Апопа – воплощенное зло в виде змея. Таким образом, Сет скорее Локи, нежели Танос. Короче, Гор выиграл сражение с дядей и стал правителем царства живых, а его отец – правителем царства мертвых. И все потому, что мамаша Гора поимела мертвого парня. – Надо же, как все запутано, чувак! – заметил один из аспирантов. – Совсем как Гамлет. – Леди и джентльмены, я все сказал, – ухмыльнулся Уайетт. Я встала, оставив недоеденный сэндвич. – Мои извинения, – заявил Уайетт, который вовсе не выглядел виноватым. – Похоже, мы испортили Олив аппетит. Я откусила еще кусок, исключительно из чувства противоречия, и едва не сломала зуб о камешек. – Ты ведь должна понимать, что в слове сэндвич[14] содержится скрытый намек на наличие песка, тем более в пустыне, – заметил Уайетт. Покинув шатер, я отправилась в вади пописать. И уже застегивала штаны, когда за спиной раздался голос Уайетта: – Олив, валяй, не стесняйся. Можешь не обращать на меня внимания. – Что ты здесь делаешь? – Полагаю, то же, что и ты. Я гордо прошествовала мимо, размышляя о том, может ли член обгореть на солнце и почему Уайетт так меня бесит. За ланчем он, конечно, выделывался, но я это уже проходила, а вот остальные студенты явно считали его забавным. – Почему ты все превращаешь в шутку? Уайетт застыл, с руками на ремне. – Олив, возможно, далеко не все. Возможно, я просто хочу, чтобы меня видели таким. – Необязательно прямо-таки из штанов выпрыгивать, чтобы оказаться в центре внимания. – Ты, наверное, слышала, что в честь моего дедушки назвали крыло в Метрополитен-музее, а за моей спиной четыре поколения выпускников Йеля? Вот уж поистине самовлюбленный кретин! – Ну и что с того? – Но вот чего ты наверняка не слышала, так это того, что мой отец умудрился промотать семейное состояние за время существования одного-единственного поколения и он ненавидит меня всеми фибрами души, ведь один из его сыновей умер, и папаше хотелось бы, чтобы это был я. А еще я с отличием окончил Кембридж, потому что до крови рвал жопу, а не потому что мне везде давали зеленый свет. И все же людям почему-то проще считать меня очередным титулованным идиотом. – Растерянно заморгав, Уайетт пробормотал: – Впрочем, зачем я тебе все это рассказываю? – Тебе следует рассказать об этом всем остальным. Тогда они тебя еще больше полюбят. Уайетт на секунду притих, а потом задумчиво произнес: – А знаешь, древние египтяне верили в магическую силу слов и в то, что, если ты их произнесешь, случится нечто такое, чего тебе вовсе не хотелось бы. Поэтому в текстах убийство Осириса описывается исключительно иносказательно. И вероятно, именно поэтому мы не признаемся, какое желание загадали, задувая свечи на день рождения, и не говорим вслух о своих самых смелых мечтах. Ведь даже страшно представить, как изменится наша жизнь, если мы все это озвучим. – (Я услышала, как звякнула пряжка его ремня.) – А теперь советую тебе удалиться, если я, конечно, не ошибся в тебе, недооценив твою сексуальную раскрепощенность. И на обратной дороге к раскопкам я вдруг поняла, что, несмотря на три года совместной работы, я только сейчас познакомилась с Уайеттом Армстронгом. Сна нет ни в одном глазу, и незадолго до рассвета я наконец сдаюсь. Сажусь за кухонный стол и пью кофе, ковыряя пятно на салфетке. Я знаю, почему мне приснился такой сон. Во время нашей дискуссии с Вин по поводу незаконченного прошлого, как я ни старалась сосредоточиться на Брайане, в памяти неизменно всплывал Уайетт. На кухне появляется Брайан в пижамных штанах и в футболке – бледный, такой же измученный, как и я. Он останавливается передо мной, раскачиваясь на пятках. – Привет, – говорит он и, увидев мое мрачное лицо, спрашивает: – Я что, опять сделал что-то не так? Брайан чуть что всегда винит себя, и это, к сожалению, моя работа. Но дело не в нем, дело в нас. Я заставляю себя посмотреть ему в глаза: – Ты когда-нибудь чувствовал себя… абсолютно опустошенным? Брайан пристально всматривается в меня – я уже видела его таким в лаборатории, когда он пытался понять, почему эксперимент идет не по плану, – после чего притягивает к себе: – Я знаю тебя как облупленную. И непременно приведу в чувство. Похоже, Брайан пришел к выводу, что я говорю не о нашем супружестве, а о себе. Ведь наши отношения всегда были крепкими как скала. Вот потому-то он, ничтоже сумняшеся, и отправился к Гите домой. Вот потому-то моя бурная реакция и застала его врасплох. Я всегда безраздельно доверяла мужу, тогда почему этого не происходит сейчас? «Ты счастливица, – говорю я себе. – У тебя такой замечательный муж. Прекрати зацикливаться на негативе, старайся мыслить позитивно». Я прижимаюсь к мужу: – Брайан, если я забыла это сказать… Так вот, я тебя люблю. Он нежно гладит меня по спине: – Я знаю. Я знаю. Неожиданно я вновь сижу в машине под проливным дождем в Каирском аэропорту и смотрю на вселенский потоп за ветровым стеклом. Меня вдруг начинает трясти. Увидев, что я вся дрожу, Брайан кладет руки мне на плечи: – С тобой все в порядке? – Да, – отвечаю я и говорю себе: «Да-да, у меня все отлично». Приехав к Вин, я обнаруживаю, что она спит. Феликс еще не вернулся с работы, поэтому я навожу порядок на кухне и проверяю запас лекарств. Затем подхожу к столу в коридоре, достаю из ящика ключ на ленточке. И открываю запертую комнату, в которой хранятся картины. Я точно знаю, где находится портрет Вин, тот самый, что написал Тан. Вытащив полотно, спрятанное за тремя другими холстами, я вглядываюсь в лицо натурщицы, пытаясь разгадать ее секрет. Она смело смотрит в глаза зрителю, словно приглашая в сообщники. Или, возможно, я вижу то, что хочу видеть.