– Неужели? – В ее голосе не слышалось привычного вызова. Он был усталым, очень усталым. Но это меня не остановило. – У вашей матери был ребенок до того, как она вышла за вашего отца. У вас была сестра. Я хочу ее найти. Бет вздохнула: – Вы об этом пожалеете. Хотя уже поздно. Вы уже знакомы с Лили. Лили. – Это ее настоящее имя? – Странный вопрос, – сказала Бет. – Другого у нее не было. А мы знакомы очень, очень давно. – Она мертва, так? – Зачем вы спрашиваете, если уже знаете ответ? Я напряглась. Уинстон Мурчилль недовольно посмотрел на меня – я потревожила его сон. – Я ее видела. Она стояла за домом. Блондинка. Думаю, симпатичная. Она шагнула с обрыва. Что случилось, Бет? Она действительно прыгнула? Из динамика послышался смешок – короткий и горький. – Лили никогда бы себя не убила. Это было бы слишком просто. Она устроила спектакль, чтобы вас напугать. Вам повезло. Видели бы вы, что она проделывает с людьми, которые ей не нравятся. Вот она, кульминация. Если отложить в сторону документы, записи и поиски доказательств, это означает, что увиденная мной хорошенькая девушка с развевающимися на ветру белокурыми волосами – самый жестокий серийный убийца в истории Клэр-Лейка. Она хладнокровно убила двух мужчин, выстрелив им в лицо. Она убила Джулиана Грира и оставила его на полу истекать кровью. – Кем она была? – спросила я Бет. – На этот вопрос есть много ответов. – Язык у Бет слегка заплетался. Как у пьяной. Но она не была пьяна. Должно быть, приняла снотворное. – Она была позором моей матери. Человеком, который разрушил мою жизнь. – Тем не менее вы покрывали ее преступления. Пошли на скамью подсудимых вместо нее. И едва не получили смертный приговор. – У меня были на то причины, – сказала Бет. – Вы бы поняли, если бы знали Лили. – Она помолчала, а затем прибавила едва различимым шепотом: – Кажется, я ее сейчас слышу. – Бет? Из динамика телефона донесся какой-то шорох. Затем – голос Бет: – Приезжайте завтра, и я вам расскажу. Пора. Все это скоро закончится, и я чертовски устала. Мне эта идея совсем не понравилась. – Бет, я не хочу приезжать в этот дом. – Придется. – Несмотря на заплетающийся язык, тон у нее был повелительным. – Никуда не денетесь. Она приходит сюда. Бет отключилась. Я смотрела в темноту, думая о том, что Бет всю ночь проведет в том доме – вместе с тем, что там живет. О том, что она сорок лет проводила там все ночи. Завтра – строго говоря, уже сегодня – суббота. Через несколько часов я могу встать с постели, сесть в автобус и поехать в дом Гриров, чтобы услышать все. Или остаться дома и избежать того, что ждет меня в том доме. Я снова легла и уставилась в потолок, думая, что выбрать. Глава 26 Ноябрь 1960 БЕТ В шесть лет Бет сообщили, как ей повезло. Она живет в большом доме, с заднего двора которого открывается вид на океан. У нее есть своя комната и нет братьев и сестер, с которыми вечно ссоришься. Все внимание родителей достается только ей. Она ходит в частную школу и носит форму – темно-синюю юбку и темно-зеленый свитер, так сочетающийся с ее рыжими волосами. Бет хорошенькая и очень жизнерадостная, говорили учителя ее родителям. Нас только удивляет, почему она так мало разговаривает. Не переживайте, отвечала учителям ее мать. Бет просто замкнутая. Всегда была такой. Вечерами Бет сидела у себя в комнате и делала уроки – задания были такими легкими! – но по большей части просто смотрела в окно. Родители не нуждались в ее обществе: детей должно быть видно, но не слышно, а разговаривать с ней никто и не думал. В обществе друг друга отец с матерью тоже не нуждались, и по вечерам один из них, как правило, уезжал. Бет это не беспокоило – она считала, что все родители так себя ведут. Бет сидела у окна и смотрела на погружающуюся во тьму лужайку за домом, которая спускалась к океану. Лужайка была большой, зеленой и пустой. Там не было ни качелей, ни даже беседки. Сразу за домом начиналась трава, а за ней – безбрежный океан, словно мир только и ждал случая поглотить их дом. Бет не играла на лужайке. Не ходила колесом по траве, не спускалась к океану, балансируя босиком на мокрых камнях, чтобы коснуться пальцами холодной воды. Она не выносила из дома кукол, чтобы устроить им пикник, не отправлялась в путешествие в компании плюшевых зверушек. Напрямую ей этого не запрещали – родители почти не обращали внимания на то, чем она занимается, даже когда были дома, – но ей и самой не хотелось. Лужайка была нехорошим местом. Впрочем, хороших мест в этом доме не было. Тем не менее ее считали везучей. Еще бы. Такой большой и красивый дом. То, что он нехороший, похоже, нисколько не волновало тех, кто называл ее счастливицей. Эти люди здесь не жили. Спроси ее кто-нибудь – хотя никому это в голову не приходило, – что не так с домом, она не смогла бы объяснить. Ни трещин, ни паутины, ни стенающих призраков. Все дело в высоких потолках, вычурной лепнине, в комнатах, расположенных чуть под углом друг к другу – это становилось заметно, если идти по коридору. Старый дом частично разрушили, а затем перестроили, и старому дому это будто бы не понравилось. Ему будто бы все еще было больно. Конечно, это глупые детские фантазии, но, лежа по ночам в постели, она воображала, что так и есть. Еще до рождения Бет ее отец прорубил в гостиной окна во всю стену, выходящую на лужайку, а затем повесил шторы от пола до потолка, полностью их закрывавшие, как будто обнаружил, что не может заставить себя смотреть в эти окна. Бет никогда не спрашивала о причине, потому что сама тоже не любила в них смотреть. Заглядывая за шторы во время дождя – дождь шел почти всегда, – она видела, как вода стекает по стеклу, превращаясь под ветром в узоры, напоминающие ладони и пальцы. Лужайка за домом была пуста, словно в мире больше не осталось людей, а темно-серый океан вдали выглядел сердитым. Когда она смотрела в окно, ей казалось, что дом – это корабль, плывущий за край земли. Диван в гостиной, приземистый, квадратный, совсем не сочетался с резным камином, которому на вид было не меньше ста лет. Ни одна из картин – современное буйство красок на холсте, очень дорогое и предположительно что-то выражающее, – не выглядела уместно. Дом перестраивал отец, внутренним убранством занималась мать. Одно с другим не сочеталось, как и все в их браке. И все это казалось Бет чужим, начиная с ее такой угрюмой детской спальни. В доме не было места для игр, а в саду – для беготни. Но и это казалось Бет нормальным. Из окна ее спальни на втором этаже виднелись деревья на краю лужайки и крыши соседних домов по обе стороны от особняка. Ощущение, что ты тонешь, наверху ослабевало, ее комната принадлежала только ей. Ей не с кем было разговаривать, кроме кукол, и она не осознавала своего одиночества – ничего другого она не знала. Пока однажды не увидела следы. Это случилось ранним утром, незадолго до Дня благодарения. Бет проснулась рано: возможно, от какого-то звука, необычного для тихого дома. Небо за окном было бледно-серым, дождь наконец перестал. Выбравшись из кровати, Бет подошла к окну. Лужайка серебрилась от росы. По мокрой траве тянулась цепочка следов. Это были отпечатки детских ног – может, чуть больше, чем ее. Босых ног. Ребенок ненамного старше вышел на лужайку с левой стороны, приблизился к окнам гостиной и прошел вдоль них, словно хотел заглянуть внутрь. Потом, как будто разочаровавшись при виде задернутых штор, повернул назад. Цепочка следов описывала полукруг и заканчивалась в том же месте, где началась. Бет молча смотрела на следы, поджав на ковре пальцы босых ног. Роса в это время года ледяная. По ней так холодно ходить босиком. У соседей с обеих сторон детей не было. Откуда тут взялся ребенок? Она вышла из комнаты и спустилась на первый этаж, неслышно передвигаясь по дому, погруженному в молчание. Отец вечером уехал, но мать была здесь. Страдая по ночам бессонницей, она спала потом до одиннадцати или даже до двенадцати дня. Слуг в доме не было. Бет – бело-розовая ночная рубашка, разметавшиеся по спине волосы – прошла сквозь полумрак гостиной к большим окнам. Отодвинула края тяжелых штор. Следы были на месте, прямо под окнами. На уровне глаз виднелась надпись, словно ребенок подышал на стекло и потом водил пальцем по запотевшему окну: Я здесь Бет не сразу сообразила: для того чтобы слова можно было прочесть из дома, та, что снаружи, должна была написать их зеркально. Что она и сделала – безупречно. Бет не могла объяснить, как она поняла, что ребенок – девочка. Просто поняла. На шее Бет пульсировала жилка. Дом стоял темный и безмолвный, мать спала. Никого, с кем можно было бы поговорить, – и еще несколько часов не будет. Только Бет и ее куклы. Она наклонилась вперед и подышала на стекло, пока оно не запотело. А потом написала, тщательно выводя буквы задом наперед: Входи Глава 27 Декабрь 1960