Окончательно сбитая с толку, Ева подняла глаза и заметила, что офицер смотрел прямо на нее. – Это было два дня назад. Девятнадцатого июля. Что это значит? – Что он был отправлен из Дранси эшелоном номер семь, – бесстрастным голосом ответил офицер. Реми подвинулся чуть ближе к Еве и провел рукой по ее спине, но ее, похолодевшую с ног до головы, уже ничто не могло утешить. – И куда направился этот эшелон? – прошептала Ева. – В Освенцим. Ева молча уставилась на него, перед глазами у нее все закружилось. Она слышала, как сидевший рядом Реми что-то говорил, его голос был спокойным, но шум в ушах заглушал его слова. – Освенцим? – прошелестела она. Ева слышала об этом месте; до нее доходили слухи, что немцы отправляли туда евреев, где те работали, пока не умирали, – тогда она в это не верила. Теперь поверила. Офицер внимательно посмотрел на нее: – Это трудовой лагерь к западу от Кракова. Если родители вашего сотрудника эмигрировали из Польши, значит, там он будет как дома, правда? – наконец улыбнулся он. – Спасибо, что уделили нам время, – поблагодарил Реми и потащил Еву к дверям. Ее ноги словно налились свинцом. – Пойдемте, – еле слышно шепнул Реми Еве, когда офицер встал со своего места, чтобы открыть перед ними дверь. – Только не здесь. – Обняв Еву, он потащил ее к выходу через ужасающую какофонию отчаяния, разложения и смерти, окружавшую их со всех сторон, мимо страданий и безысходности людей, которые по-прежнему были заточены за колючей проволокой. И лишь когда они вернулись в машину Брюна и поехали по разбитой снарядами дороге в Париж, Ева наконец-то дала волю слезам. Сначала ее рыдания были тихими, но постепенно превратились, даже для ее собственных ушей, в жуткий нечеловеческий вой. – Скажи ей, пусть заткнется, – бросил Брюн. – Нет, – ответил Реми и прижал Еву к себе, подставляя свое плечо, в которое она уткнулась. – Не скажу. Когда к ней вернулся дар речи, она прошептала хриплым от слез голосом: – Что мы будем делать? Как освободим его из Освенцима? Губы Реми слегка коснулись ее лба: – Боюсь, это невозможно. Ева закрыла глаза. – И что же теперь? – Теперь, – тихо сказал Реми, – будем молиться. Пока они возвращались в Париж, Евой постепенно овладевал ужас, но вместе с ним просыпалась решимость. Возможно, было уже слишком поздно, чтобы спасти ее отца, но она своими глазами увидела, что происходило с тысячами других евреев. И если она могла хоть чем-то им помочь, она обязана была это сделать. Глава 12 – Что с ним будет? – Первое, что смогла сказать Ева после больше чем двухчасового молчания. Она знала, что должна задать этот вопрос вслух, хотя боялась услышать ответ. Они ехали в поезде на юг от Парижа, и Ева настолько была поглощена своим горем, что почти не обратила внимания на немецкого солдата, который после посадки целую минуту внимательно изучал ее поддельное удостоверение личности и разрешение на проезд. – Трудно сказать, – ответил Реми, стараясь не смотреть на нее. – А вы попробуйте. – Она осознавала, что в ее голосе сквозит холод, но к Реми это не имело никакого отношения. Просто внутри у нее все заледенело. Реми вздохнул. Поезд был почти пустым, но он все время смотрел по сторонам, проверяя, не подслушивают ли их и не появятся ли в вагоне солдаты. – Его возраст был указан верно? Пятьдесят два года? – Да. – Он здоров? – Для своих лет – вполне. – Тогда с Божьей помощью его определят в рабочую бригаду. – С Божьей помощью? Реми откашлялся: – Я слышал, что альтернатива – еще хуже. Ева смотрела на свои руки. Ее глаза были красными и воспаленными, но она уже выплакала все слезы. – Спасибо, – сказала она через некоторое время. – За что? Я ведь подвел вас. Она покачала головой: – Вы были честны со мной. Я это ценю. И вы не подвели меня, Реми. Без вас я бы вообще ничего не смогла сделать. Реми собирался ответить ей – уголок его рта чуть дрогнул, готовясь изогнуться в усмешке, – но, похоже, он передумал, посмотрел в окно, а потом сказал: – Знаете, у меня ведь тоже был отец. – Он запнулся. – Он умер у меня на руках два года назад. – Я сочувствую вам, Реми. Он кивнул. – А ваша мать? – спросила Ева после паузы. – Она умерла, когда я был еще ребенком. Так что я теперь совсем один. Ева положила ладонь на его руку и, подержав ее несколько секунд, убрала. – По крайней мере, – сказал Реми, поворачиваясь к ней, – у вас все еще есть мать. – Моя мама. – Ева закрыла глаза. – Боже, как я сообщу ей эту новость? Татуш был для мамуси всем, и Ева боялась, что это известие сломит ее. – Постарайтесь отдохнуть, – прошептал через некоторое время Реми. – Я тут за всем прослежу. Ева слишком устала, чтобы возражать, поэтому просто кивнула и положила голову на плечо Реми. Наконец она уснула, и ей приснился отец, который ехал на поезде на восток навстречу своей неведомой судьбе. * * * Без каких-либо сложностей они прошли проверку в Мулене: солдат лишь мельком взглянул на их документы, вернул их и, зевнув, занялся другими пассажирами. Оставшуюся часть пути до Клермон-Феррана они преодолели без приключений. Солнце давно уже село, когда они с Реми вышли из автобуса в Ориньоне и направились к старому каменному дому, где располагался пансион мадам Барбье. – Приходите завтра в церковь. Мы что-нибудь придумаем, – сказал Реми, а затем взял ее за руку и слегка сжал ее. – Что вы хотите этим сказать? – Что мы будем делать. Как будем сражаться с немцами. Как поможем другим, таким же, как ваш отец. – Прежде чем она успела что-либо ответить, Реми добавил: – А с вашей матерью все будет хорошо. И с вами тоже. – И напоследок он еще раз сжал ее руку. Ева молча кивнула. Реми отпустил ее руку и ушел, она смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом. А потом, глубоко вздохнув, повернулась и вошла в дом. Увидев Еву, мадам Барбье, сидевшая за столиком в фойе, подняла голову. Ее брови поползли вверх, а глаза вопросительно уставились на Еву. Девушка лишь слегка качнула головой, и лицо пожилой женщины аж вытянулось от досады. – Моя дорогая, мне так жаль. Когда через минуту Ева шагнула в их номер, мать уже встала и сложила перед собой руки, словно в молитве. Она посмотрела сначала на Еву, а потом – на пустое место за ее спиной. И стала мрачнее тучи. – А отец?.. – спросила мамуся.