– Эй! – крикнула Ева на случай, если Жозеф спрятался, услышав ее шаги. – Это я! Ева! Пожалуйста, мне нужна помощь! Наверху послышался какой-то шорох, и Ева подняла голову. – Жозеф? – крикнула она. – Ответь, это ты? Ее вопрос повис в воздухе, и в отчаянии она ссутулилась, смирившись со своим окончательным поражением. Шуршали, скорей всего, мыши или другие мелкие создания, которым посчастливилось, спасаясь от суровой зимы, обрести здесь приют, после того как люди покинули это место. – Пожалуйста, отзовитесь! – Ева предприняла последнюю попытку, хотя понимала, что ее мольбы тщетны. Жозеф давно ушел отсюда, а вместе с ним исчезла для нее и последняя надежда присоединиться к вооруженному сопротивлению. Она развернулась, чтобы выйти наружу. Слезы вновь потекли у нее по лицу – все теперь казалось ей безнадежным, несбыточным. Но затем, когда она уже было собиралась шагнуть из амбара на мороз, услышала шепот за своей спиной. Ева тут же вернулась, внимательно вглядываясь в темноту. Могло ей это показаться? Ведь она так хотела услышать хоть какой-нибудь ответ. – Ева… – снова послышался шепот, слабый, но отчетливый. Голос доносился с чердака над ее головой. Там кто-то был. – Жозеф? – крикнула она и быстро взяла узкую лестницу, лежавшую около дальней стены амбара. Когда через несколько секунд Ева поднялась на заваленный сеном чердак, она с трудом подавила крик ужаса. Несколько вязанок были забрызганы кровью, на деревянном полу проступили темные пятна. На чердаке сильно пахло железом, а в углу на правом боку, в неуклюжей позе лежала Женевьева, ее бледно-голубое платье было все в крови. На животе виднелась черная страшная рана. – О боже, Женевьева! – вскрикнула Ева и бросилась к ней, откинула с лица ее темные, перепачканные кровью волосы. – Ева, – прошептала Женевьева. Ее веки дрожали, казалось, еще мгновение, и она лишится чувств. Она уставилась на Еву отсутствующим взглядом: – Это действительно ты? – Да, Женевьева! Что здесь случилось? Женевьева закашлялась, и у нее в уголке рта появились кровавые пузыри. – Жерар… – прошептала она. Ева огляделась по сторонам: – Ему нужна помощь? – Нет, Ева. – Она снова закашлялась, и кровь потекла у нее по подбородку. – Это он. – Что? – Он… он убил меня. Женевьева явно бредила. – Нет, Женевьева. Ты жива. Женевьева рассмеялась слабым горьким смехом: – Я умираю, Ева. – Я позову кого-нибудь на помощь. – Поздно. – Прокашляла она, выплевывая изо рта кровь. – Жерар – предатель. Это он выдал всех нас. У Евы дрожь пробежала по телу. – Нет. Нет, нет, нет. Этого не может быть! Я знаю его уже много лет. Он никогда бы… – она осеклась. – Нет, – повторила она шепотом. – Он… он сказал мне, что когда в декабре немцы его арестовали, то предложили стать их информатором. – Но он же еврей! Женевьева сплюнула кровь, из горла у нее вырвался булькающий звук: – Он говорил, что ты не собираешься никуда уезжать, и обещал им выдать еврейку, которая подделывает документы в этом регионе, то есть тебя. Он не поверил мне, когда я сказала, что не знаю, куда ты подевалась. Внутри у Евы все похолодело. – Он поступил так с тобой из-за меня? – Ты здесь ни при чем. – Женевьева схватила Еву за руку, ее веки дрожали. – Я сама во всем виновата. – Она судорожно вздохнула, и Ева услышала клокотание в ее легких. – Я… я доверилась не тому человеку. – Но я тоже верила ему. – Уходи. Пока он не вернулся. – Я не могу бросить тебя. – Для меня все кончено. – Голос Женевьевы совсем ослаб. – Заставь его заплатить за все, что он сделал. – Но… – Ева… уходи… Ева не знала, как ей поступить. Она прижала ладонь к животу Женевьевы и почувствовала, как горячая кровь вытекает из раны. Жозеф выстрелил в нее, а потом оставил здесь умирать в одиночестве медленной ужасной смертью. Но теперь она была не одна. Хотя бы в этом Ева могла ей помочь. – Я не оставлю тебя, подруга. Я останусь с тобой. Женевьева была уже слишком слаба, чтобы возразить ей. Она то теряла сознание, то снова приходила в себя, а Ева все это время держала ее за руку и напевала «При свете луны» – колыбельную, которую в детстве Женевьеве пела ее мать. – Ma chandelle est morte, – пела Ева. – Je n’ai plus de feu. Ouvre-moi ta porte pour l’amour de Dieu[22]. Женевьева постепенно угасала, а Ева спела еще раз, изменив последнюю строчку: «Пожалуйста, открой для нее твою дверь, Господи!» Потом страданиям Женевьевы пришел конец, и она умерла. Ева встала, ее руки были все перепачканы кровью подруги. Направляясь к лестнице, она думала о том, что теперь еще одна невинная жизнь оказалась на ее совести, и у нее появилась еще одна причина не отказываться от борьбы, стремление к которой жгло ей душу. Ева не знала, куда ей отправиться, единственным местом, которое приходило на ум, была церковь. Она все еще не могла смириться с известием о предательстве – эта новость полностью раздавила ее, наполнила душу чувством смятения и вины. Как Жозеф мог предать их? Предать ее? Но на самом-то деле она никогда толком не знала его, для нее он всегда оставался обаятельным темноволосым красавцем с каменным сердцем. Внутри у нее все кипело от злости: на Жозефа и на себя. Как она могла быть такой слепой, почему так быстро поверила ему только из-за того, что они были знакомы в прошлой жизни? Она должна предупредить отца Клемана. Но как ей остановить Жозефа, если он уже в городе? У него был пистолет, а у Евы только… что? Ее праведный гнев? Безутешное горе? Этого недостаточно. Она не смогла спасти мать и Женевьеву. Но ее долг – не допустить, чтобы из-за нее погиб священник. Ева остановилась на минуту лишь для того, чтобы кое-как стереть кровь Женевьевы с рук и лица, затем взяла ее велосипед и отправилась в город. Ей пришлось идти пешком через сугробы, пока она не добралась до расчищенной большой дороги. Тогда она села на велосипед и поехала, солнце медленно опускалось за горизонт, а ее слезы застывали на морозном ветру. В церкви было темно и тихо, но входная дверь оказалась незапертой. «Это Божий дом, – сказал ей однажды отец Клеман. – Его двери никогда не запираются, чтобы любая душа могла обрести здесь покой». Однако в тот день Ева искала там не покоя, а отца Клемана. Она заглянула в его кабинет, в исповедальню и в потайную библиотеку, но в церкви никого не было. Беглый осмотр маленького домика позади церкви, где жил отец Клеман, также ничего не принес: дверь оказалась запертой, а окна были темными. Ева вернулась в библиотеку, хотя и понимала, что там она может стать легкой добычей Жозефа, он знал об этом месте и о том, где отец Клеман прятал ключи от библиотеки. Рано или поздно он мог явиться сюда. Но она должна была кое-что сделать. В полной тишине Ева зажгла несколько светильников и достала «Книгу утраченных имен», которая стояла на своей полке, не привлекая к себе внимания. Эту книгу Жозеф никогда не заберет у нее; Ева благодарила Бога за то, что поделилась своим секретом только с отцом Клеманом и Реми. С минуту она смотрела на книгу, которую держала в руках. Коричневая кожа казалась еще более потертой, чем тогда, когда она увидела ее впервые, а корешок – еще сильнее измят. На задней обложке остались два наполовину стертых чернильных пятна и одно такое же – на передней; это были следы от ее пальцев, иногда она брала книгу, недостаточно тщательно вытерев руки от химикатов и чернил. И Ева была последней, кто оставил свои отметки в этой книге. Сколько набожных католиков держали ее в руках за прошедшие два столетия, прежде чем книга попала к ней? Она была напечатана задолго до Французской революции и рождения Наполеона, задолго до того, как Людовику XVI и Марии-Антуанетте отрубили головы во имя свободы, задолго до того, как родители Евы приехали во Францию в надежде обрести здесь свободную жизнь и новые возможности. И вот она оказалась в руках у нее – у благородной еврейки, которая находилась в церкви, ставшей свидетельницей человеческой жестокости и предательства. С трудом сдерживая слезы, Ева открыла книгу на второй странице – странице Реми. Она точно знала, о чем хотела ему сказать, что она должна была сказать там, в маленьком домике рядом со швейцарской границей несколько дней назад. Дрожащей рукой она поставила маленькую звездочку над буквой «ж» в слове «же», а затем – точку над буквой «е» в слове «выведал». На следующей странице она поставила еще одну точку над «н» в слове «порождения», а на четвертой странице – точку над «и» в слове «их». Она продолжила ставить точки на страницах Реми: шестой, девятой, четырнадцатой, двадцать второй, тридцать пятой и так далее, пока не сказала то, что хотела сказать: «Женись на мне. Я люблю тебя». Она закрыла книгу после того, как поставила точку над первой буквой «б» на 611-й странице, для последней буквы «я» уже не хватило страниц, но этого уже было достаточно, чтобы передать то, что она хотела сказать. Ева положила книгу на место, и на мгновение ее рука задержалась на корешке. Найдет ли Реми книгу? Узнает ли, что она его любит? Или в конечном счете эта книга ничем не сможет ей помочь? В этот момент она услышала звук открывающейся двери и отдернула руку от книжной полки. Ева поняла, что опоздала, опоздала во всем. Когда Жозеф вошел в библиотеку, сжимая в руке пистолет, она прижалась спиной к стене. Здесь не было ничего, что помогло бы ей защититься. Ничего, кроме книг. Ева пошарила у себя за спиной и схватилась за корешок тяжелой Библии. Она знала, что Жозеф постарается убить ее, но решила не сдаваться без боя. – Жозеф, – пробормотала она. Его лицо исказилось, когда он вошел в эту комнату, где Ева раньше провела столько времени вместе с Реми. – Ева, а ты еще глупей, чем я думал. Ты вернулась? Сюда, в это место, где я и предполагал тебя найти? Она глубоко, судорожно вздохнула. – Я должна была сделать это. – Даже если ей сегодня суждено умереть, Реми узнает, что она любила его. – Знаешь, Ева Траубе, я никогда не мог тебя понять, даже в Париже, когда ты была ужасно любознательной и вечно сидела, уткнувшись носом в какую-нибудь книжку, как будто для тебя не существовало мира за пределами этих страниц. Ты всегда была белой вороной, не так ли? Но, думаешь, я не замечал, как ты на меня смотрела? Так же, как и все остальные. Если бы я захотел, ты в любую минуту могла бы стать моей. Она пропустила мимо ушей его слова. – Жозеф, что ты натворил? С Женевьевой? С моей матерью? В его ярких голубых глаза на мгновение блеснули слезы, но он отвернулся. – Я не хотел им зла, Ева. Но я ничего не мог поделать. – А что ты мог? Как ты только решился на это, мерзавец?! Он снова повернулся к ней, слез в его глазах больше не было, вместо них там читалась такая стальная решимость, что у Евы по спине пробежал холодок.