– У меня не было выбора. Немцы знали, что я был участником подполья. Меня собирались убить, но я предложил им сделку. – Так ты сам предложил сотрудничать с немцами? – Ты бы поступила так же, чтобы спасти себя. – Нет, Жозеф. Я ни за что бы этого не сделала. Никогда! Он прищурился: – Тебе они и не дали бы такого шанса. Ведь ты же еврейка. – Ты тоже еврей! Он покачал головой, и на его губах заиграла легкая самоуверенная улыбка. – Мой отец – католик, а мать – еврейка лишь наполовину. Немцы сказали, что мне повезло: еще одна капля еврейской крови, и я был бы обречен. – Жозеф, ты в любом случае обречен. Неужели ты думаешь, что, если даже Германия выиграет войну, тебе у них найдется место? Они никогда не забудут о том, что в твоих жилах течет еврейская кровь. А если победит Франция, то тебя казнят как предателя. – Ты думаешь, что я не все предусмотрел? Немцы обещали мне щедро заплатить, этих денег будет достаточно, чтобы после войны исчезнуть и благополучно дожить до старости. – Выражение его лица стало жестким. – Тем более что к тому моменту не останется никого, кто смог бы рассказать о моих прежних поступках. Она нервно сглотнула: – Значит, ты и меня убьешь? Как убил мою мать? Он изменился в лице. – Я не хотел, но так вышло. Ева, я переживал за твою мать, правда. Она всегда была добра ко мне. Просто она оказалась не в том месте и не в то время. Они пришли за мадам Барбье, а заодно арестовали и твою мать. Потом они спросили меня, знаю ли я ее. Я хотел все отрицать, но она стала умолять меня помочь ей. Даже назвала мое настоящее имя, старая дура! После этого я уже не мог сказать, будто не знаю ее, к тому же тогда стало ясно, что она – твоя мать. И она отказалась сообщить немцам то, что ей было известно о тебе. Если бы она сказала, где ты находишься, ее бы не казнили, а отправили на восток. Она сама была во всем виновата. – Она ни в чем не виновата! – Ева проглотила комок в горле. – А Женевьева? Он сжал челюсти: – При других обстоятельствах, возможно, у нас и был бы шанс. Но я должен был выяснить, где ты находишься. Ты, Ева, была моим счастливым билетом в новую жизнь. Я уже сдал им Годибера, ты была вторым условием сделки. Если бы я выдал немцам тебя – еврейку, которая участвовала в самой масштабной подделке документов, тогда меня бы оставили в живых. Ты понимаешь, какой непростой выбор стоял передо мной? Женевьева что-то знала, но отказалась мне говорить. Я хотел только припугнуть ее, но она оказалась законченной эгоисткой. Я сказал, что спасу себе жизнь, только если выдам тебя, но она не стала мне помогать. – И тогда ты выстрелил ей в живот и бросил умирать? – По правде говоря, мне стыдно, что все так закончилось. – Ты – чудовище. Он отвернулся. – Я знал, что ты не поймешь. Да и чего от тебя ждать? У вас, евреев, нет будущего во Франции. А у меня – есть. И ты, разумеется, отдаешь себе в этом отчет. Ева чувствовала, как внутри у нее закипает ярость, но напомнила себе – она во что бы то ни стало должна сохранять спокойствие. – И что будет теперь, Жозеф? – Ты расскажешь мне о том, чем занималась здесь последний год. Разумеется, я все знаю насчет доставки бумаги – я рассказал немцам о бланках из Алжира, которыми снабжали нас союзники. Но как тебе удавалось делать документы такими достоверными? Я в течение нескольких месяцев пытался выведать это у Годибера и отца Клемана, но они оба были слишком осторожными и ничего мне не сказали. Годибер даже под пытками не выдал своих секретов! И все же – как вы с Реми стирали старые данные? Как у вас получалось так быстро и так хорошо подделывать печати, несмотря на то, что немцы постоянно меняли методы их изготовления и чернила? С какими еще группами вы работали? Ваши контактные лица, кто они? Немцам нужно все это знать, чтобы покончить с другими изготовителями поддельных документов на территории Франции. Если я принесу им эти сведения, мне позволят покинуть Ориньон и начать новую жизнь. – Ты идиот, если думаешь, что они сдержат свое обещание, Жозеф. Они убьют тебя. Он покачал головой: – Ты ничего об этом не знаешь. Ну так что? Доверься мне, тебе же будет легче, если ты расскажешь мне обо всем. – Почему я тебе, подлому предателю, должна что-то рассказывать? – Потому что в противном случае я отдам тебя немцам и они выбьют из тебя все сведения. Они будут пытать тебя до тех пор, пока ты не взмолишься о пощаде, пока не попросишь их пристрелить тебя. Ева, я – твой старый друг. Я предпочитаю, чтобы ты упокоилась с миром. Помоги мне, а я помогу тебе. – Так же, как Женевьеве? Что-то промелькнуло в глазах Жозефа, какое-то подобие сожаления. Промелькнуло и тут же исчезло. – Я же сказал тебе, она могла себя спасти. Мы могли бы уехать вместе. Но она любила меня недостаточно сильно. В этом некого винить, кроме нее самой. – Кроме нее самой? – Ева пришла в такую ярость, что не успела опомниться, как в руке у нее оказалась тяжелая Библия, которую она со всей силы запустила в Жозефа. Он поднял руку, чтобы заслониться от удара, и от неожиданности выстрелил. Пуля просвистела в воздухе так близко от правого плеча Евы, что она это почувствовала. Когда Жозеф снова выпрямился, над его правой бровью появилась тонкая кроваво-красная царапина. Он злобно оскалился. По крайней мере, она смогла задеть его, пусть даже это станет ее последним поступком. – Ну, Ева, ты пожалеешь об этом, – прорычал он. Она расправила плечи и вспомнила о матери, об отце, о Реми, обо всех, кого потеряла из-за этой войны. – Ты даже не представляешь, как много у меня причин для сожаления. Однако я ни капли не раскаиваюсь в том, что рассекла тебе бровь. Он снова поднял пистолет. – Расскажи мне о других людях, занимавшихся подделкой документов, иначе я силой заставлю тебя это сделать. Ты даже не представляешь себе, какое мне это доставит удовольствие, глупая ты корова. Ты сдашь мне твоего драгоценного Реми и всех остальных. – Жозеф, я скорее умру, чем пойду на такое. – О, ты умрешь, не сомневайся. Вопрос лишь в том, сколько перед этим тебе придется страдать. Если ты сейчас не заговоришь, я сначала прострелю тебе ногу. Ты будешь постепенно истекать кровью, долго и мучительно, пока не умрешь. Я позабочусь об этом. – Ты заплатишь за это и за все свои подлости. – С этими словами она плюнула в него. Его лицо помрачнело, глаза, которые когда-то казались ей красивыми, налились бешенством. – Мне не хочется этого делать, Ева, но ты не оставляешь мне выбора. У тебя десять секунд, чтобы изменить решение, – я даю тебе шанс в память о нашей давней дружбе. Но если ты по-прежнему будешь упрямиться, когда я закончу считать, боюсь, мне придется нажать на спусковой крючок. Ты поняла? Десять, девять, восемь… – Иди ты к черту, Жозеф! Пока он считал секунды, Ева закрыла глаза и принялась молиться, но не о том, чтобы Бог сохранил ей жизнь, ведь она знала, что этого не случится. – …семь, шесть, пять… Ева просила дать ей сил и стойкости, чтобы никого не выдать, прежде чем она испустит свой последний вздох. Никто больше не должен погибнуть по ее вине; такого она себе не простит. – …четыре, три, два… – Когда Жозеф закончил считать, Ева зажмурилась, вся сжалась и приготовилась – она не сомневалась, что сейчас испытает ужасную, мучительную боль, которая будет лишь началом пытки. Затем прогремел выстрел, и он показался ей громким, как взрыв. Стены библиотеки задрожали, а в ушах у Евы зазвенело. Через мгновение она поняла, что не чувствует никакой боли. Неужели он промахнулся? Она распахнула глаза и тут же удивленно раскрыла рот. На полу перед ней на животе лежал Жозеф, его голова была повернута набок, глаза открыты и остекленели, рот широко разинут, на затылке виднелась кровавая рана от пули. Над ним стоял Эрих в нацистской форме с еще дымящимся пистолетом в руке. Он посмотрел на Еву. – Ева, вы должны уходить, – сказал он. – Немедленно. Они уже идут. Еву всю затрясло, она смотрела на Эриха с ужасом и непониманием: – Но как?.. – Жозеф выдал и меня. Мое командование знает, что я сотрудничал с подпольем. Мне рассказал об этом друг, и я успел от них ускользнуть, прежде чем меня арестовали. Я пришел предупредить отца Клемана. Но не смог его найти, а вместо этого услышал голос Жозефа и затем выстрел. – Вы спасли меня. Он грустно улыбнулся: – По крайней мере, я совершил хотя бы один поступок, за который мне не будет стыдно, когда я встречусь с Создателем. – Эрих, о чем вы говорите? Пойдемте со мной, скорее. Мы убежим вместе. – Для меня уже все кончено. Но не для вас. Ступайте, Ева. Бегите, спасайте свою жизнь. И не переживайте, я отвлеку их хотя бы на несколько минут. Это ваш единственный шанс. – Эрих… – Когда-то я пришел на исповедь к отцу Клеману. Я много чего натворил, Ева, и никогда себе этого не прощу. Но теперь я знаю, что в последние минуты спас вас, и это поможет мне немного примириться с собой. Пожалуйста, пусть в моей жизни будет хотя бы один достойный поступок. Внезапно она поняла, на что он намекал. – Эрих, нет! – Она протянула к нему руку, но он попятился назад, качая головой. За дверями церкви послышались голоса, потом еще – на этот раз ближе; кто-то отдавал приказы на немецком. – Я желаю вам прожить хорошую жизнь, Ева, – прошептал Эрих, а затем сразу же закрыл глаза, приставил дуло пистолета к виску и выстрелил. Ева едва сдержала крик, когда он упал на пол, но через мгновение поняла, что ей нужно делать. Эриху удалось вызвать замешательство, и она должна была этим воспользоваться для побега. Прежде чем нацисты ворвались в церковь, она выскочила из библиотеки и спряталась под одной из скамей, стараясь не дышать. В тот же момент мимо нее протопала дюжина пар черных сапог – они направлялись к телам Эриха и Жозефа. Ева подождала, пока они все войдут в библиотеку, тихо вылезла из-под скамьи и побежала к задней двери церкви. Она в последний раз посмотрела на фигуру Иисуса, помолилась про себя о душе Эриха и выскочила наружу в холодную ночь. А затем, как и велел ей Эрих, она устремилась в темноту, спасая свою жизнь.