Глава 30 Шестнадцать месяцев спустя Июнь 1945 В теплом июньском воздухе над парижским бульваром Распай опускались сумерки. Ева, наверное, уже в сотый раз направлялась к отелю «Лютеция» – высокому снежно-белому зданию, архитектурному шедевру в стиле ар-нуво в квартале Сен-Жермен-де-Пре, служившему когда-то пристанищем для писателей и художников. Во время войны назначение отеля изменилось, здесь разместился штаб немецкой разведки Абвер – больших специалистов в области шпионажа и пыток. Но десять месяцев назад Париж был освобожден, и в апреле здание гранд-отеля обрело новую жизнь – теперь в нем находился центр для спасшихся из немецких концентрационных лагерей. Ева вернулась в Париж из Швейцарии осенью 1944 года через два месяца после освобождения города. Она бродила по улицам в надежде повстречать кого-нибудь из знакомых по довоенной жизни, кто бы мог ей рассказать, что случилось с ее отцом. Таких людей не оказалось, и она так ничего и не узнала. В ее старой квартире жила теперь незнакомая французская семья, и из старых соседей в доме тоже никого не осталось. Она начала ходить к библиотеке Мазарини и ждала на лестнице в надежде, что туда придет Реми. Однако шли дни, с каждым месяцем становилось все холоднее, и все чаще она думала, что, Реми, скорее всего, не пережил эту войну. Как почти все, кого она знала. Месье Гужон, старый начальник ее отца, помог ей найти работу на неполный день в мастерской по починке пишущих машинок. Теперь она занималась тем же, чем когда-то ее отец, и могла оплачивать аренду крошечной квартирки в Седьмом округе Парижа. Она пока так и не решилась вернуться в Ориньон, но была уверена, что однажды обязательно поедет туда, когда соберется с силами и когда в разоренной войной стране восстановится железнодорожное сообщение. Ева не знала, уцелели ли отец Клеман, мадам Нуаро и мадам Травер, удалось ли спастись от войны мадам Трентиньян. В глубине души она понимала, что вряд ли для них все кончилось благополучно, но принять эту суровую реальность в тот момент была еще не готова. Пока Ева оставалась в Париже, она представляла себе, что все они живы и здоровы. Кроме того, она обещала Реми встретиться с ним здесь. Отлучись она из Парижа хотя бы на несколько дней, это было бы равносильно признанию, что она потеряла его навсегда. Весной в город стали возвращаться евреи, которые провели всю войну в концентрационных лагерях на востоке, – изможденные, полуодетые. Те, у кого в войну немцы забрали родных, вглядывались в лица этих ходячих скелетов в надежде отыскать своих близких, которых считали навсегда пропавшими. Когда они только начали прибывать в Париж, для них еще оставалась какая-то надежда. Некоторым из них улыбалась удача, в большинстве же случаев выжившим предстояло узнать, что все, кого они любили, умерли, а в «награду» за свои чудовищные страдания они вновь обретали чувство утраты и отчаяния. В здании отеля «Лютеция» разместились представители Красного Креста, которые аккуратно вели списки бывших узников, а также тех, кто их разыскивал. Все прибывшие получали паек и временный ночлег, им выдавали по две тысячи франков и купон на новую одежду. Ева прикрепила на табличку драгоценную фотографию отца, под которой написала его имя, и каждый день приходила к отелю. Она надеялась, что кто-нибудь сможет рассказать ей о его судьбе. Она знала, что он умер, она была в этом уверена. Но ей нужно было, чтобы кто-нибудь официально сообщил ей о случившемся, чтобы она смогла закрыть эту главу своей жизни. Надежда, как коварный вор, крала у нее настоящее ради веры в будущее, которое могло никогда уже не наступить. Сотни людей каждый день проходили бесконечным потоком через двери отеля, и Ева вглядывалась в их лица, постепенно черствея к их слезам, привыкая к запаху запекшейся крови на полосатых лагерных робах бывших заключенных. Для себя она решила приходить сюда до тех пор, пока не найдет ответа. И вот четвертого июня она наконец его получила. Ева устало смотрела в глаза проходивших мимо нее беженцев, и вдруг услышала, как знакомый голос слабо, едва слышно произнес ее имя. Ее сердце забилось в груди, а когда она обернулась, то увидела лицо человека, который весил не больше пятидесяти килограммов. Его щеки ввалились, кожа обтягивала кости; волосы все поседели, а борода была жидкой и спутанной. Но она узнала его в ту же минуту. – Татуш? – прошептала она, но побоялась даже прикоснуться к нему – из опасения, что это всего лишь иллюзия, которая растает у нее на глазах? – Это и правда ты, солнышко? – спросил он, его голос был хриплым, напоминавшим эхо прежнего голоса. Ева лишь кивнула, а когда он заключил ее в объятия, она заметила, каким хрупким и незнакомым стало его тело, но ничто не могло сравниться с радостным ощущением того, что она вновь обнимает своего, родного человека. Она всхлипнула, уткнувшись в его плечо, а он прижался к ее. Когда же они наконец оторвались друг от друга, она заглянула в его мудрые карие глаза и увидела в них отца, которого всегда знала. – Где мама? – спросил он ее. – Где твоя мама? – Ох, татуш. – Ева снова заплакала. – Она умерла. Зимой 1944 года. Его глаза наполнились слезами: – А знаешь, я это чувствовал. Я еще оплачу ее, Ева, но сейчас я готов безмерно благодарить Бога за то, что уцелела ты. – Я… мне так жаль, папа. Лучше бы она осталась в живых, а не я. – Ох, солнышко, у Бога еще есть на тебя планы. И на всех нас. – Отец стер слезы с ее лица. – А нам нужно идти вперед. Только через неделю Ева решилась рассказать отцу о том, что случилось с ее матерью. Он заплакал и попытался убедить Еву, что она ни в чем не виновата. Она с ним не соглашалась, а он настаивал, что мамуся гордилась бы ею. – Она хотела, чтобы ты прожила счастливую жизнь, – говорил отец. – И обрадовалась бы, узнав, что ты выжила. – Папа, я принесла ей одни только разочарования. – Это неправда, Ева. – Нет, правда. Он молча выслушал ее, когда она рассказала ему о Реми: как она влюбилась в него, несмотря на возражения матери, как мамуся злилась из-за сделанного Евой выбора. – Я подвела ее, папа, – в отчаянии закончила она. – Если бы я ее послушалась, возможно, она была бы жива. – Если бы ты ее послушалась, солнышко, ты сама могла бы погибнуть. Ее советы привели бы тебя прямо в лапы Жозефа Пелетье, – возразил он мрачно. – То, что она твоя мать, не означает, что она всегда была права. – Но если бы я относилась к ней с большим почтением… – Так ты всегда проявляла почтение и к ней, и ко мне – тем, что стала хорошим человеком. Именно такой мы тебя и воспитали. Ева закрыла лицо ладонями, а отец погладил ее по спине. – Ты все еще любишь своего Реми? – спросил он некоторое время спустя. – Я уверена, что его уже нет в живых, папа. – Но ведь и обо мне ты так же думала? И вот он я, рядом с тобой. – Он замолчал. – Знаешь, родители твоей матери тоже не хотели выдавать ее за меня. Ева подняла глаза: – Правда? Он улыбнулся: – Они считали меня слишком бедным и не способным обеспечить ей достойную жизнь. Хотели, чтобы она вышла за человека по имени Симон Лозинский – сына врача. Но этот Лозинский был бездушным человеком, и, если бы твоя мать стала его женой, это разбило бы ей сердце. Мне хочется верить, что годы, которые она провела со мной, были для нее счастливыми. – Конечно, татуш, конечно. Он улыбнулся: – Я хочу сказать, что каждый родитель уверен, будто он знает, что для его ребенка лучше всего. Но мы все смотрим на вещи через призму собственного опыта, и в этом наша ошибка. Иногда мы забываем о том, что дети должны жить своей жизнью. – А как же религия Реми? Мамуся всегда говорила, что, влюбившись в него, я предаю иудейскую веру, особенно в тот момент, когда она оказалась на грани уничтожения. – Если ты следуешь зову своего сердца, ты не можешь совершить предательства, – твердо заявил отец. – И в глубине души ты это понимаешь. Ева ничего ему не ответила, а он наклонился к ней и прошептал на ухо: – Поезжай, Ева. Возвращайся в Ориньон. Может, там кто-нибудь знает, что с ним случилось. Лишь тогда твоя душа успокоится, а мы все заслужили этот отдых. – Татуш, ты поедешь со мной? – Нет, Ева, не могу. – Он вздрогнул. – Меня пугает даже мысль о том, что я снова окажусь в поезде. А ты поезжай. Я буду ждать твоего возвращения. Через неделю Ева, выйдя из автобуса в Ориньоне, с удивлением обнаружила, что город выглядит точно так же, как и в тот летний день 1942 года, когда они с матерью впервые приехали сюда. На балконах пышно цвели цветы, их аромат наполнял воздух, а золотисто-медовые солнечные лучи и запах хвои оживляли городские улицы. Ева на мгновение закрыла глаза, вздохнула и постаралась представить себе, что мамуся стоит рядом с ней – но ничего у нее не вышло. Ее мать давно уже превратилась в пепел, который развеял ветер. Церковь Сен-Альбан почти не изменилась. С тех пор как Ева была здесь в последний раз, ее покрасили свежей краской, а деревья вокруг немного подросли. Теперь их ветви свисали над входом, создавая живую арку, и солнечные лучи играли в листве. Ева подошла к двери. В церкви было тихо, и знакомая статуя Иисуса на кресте возвышалась на прежнем месте. – Здравствуй, – прошептала она, словно приветствуя старого друга. Скамьи восстановили, церковь внутри заново покрасили и отремонтировали, и все произошедшее здесь когда-то казалось сейчас лишь дурным сном. Она заглянула в исповедальню и в кабинет пастора за алтарем, но никого там не обнаружила, она оказалась в церкви одна. Ева глубоко вздохнула и остановилась у двери в потайную библиотеку. У нее до сих пор хранился ключ, но когда она вставила его в замок, открыть дверь не смогла. Она повторила попытку, пошевелила ключом, но с тем же результатом. Ее сердце сжалось. – Ева? – послышался голос за ее спиной. Она резко развернулась и в ту же секунду почувствовала громадное облегчение. Отец Клеман стоял перед ней и смотрел так, словно перед ним возникло волшебное видение. – Это действительно ты? – спросил он. Еве тоже показалось, будто она встретила призрака. Он лишь отдаленно напоминал того человека, которого она когда-то знала. Весил килограммов на пятнадцать меньше, светлые волосы стали седыми, а сутана болталась на его худом, как скелет, теле. Но он был здесь, живой, и она с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться от радости. – Отец Клеман, – прошептала она. – Ева, это и правда ты. – Он подошел к ней и заключил в объятия. – Я был уверен, что ты погибла. – Я боялась, что и вы тоже. – Она вдохнула знакомые запахи ладана и сосны. Но был и еще какой-то запах, легкий, едва уловимый, похожий на запах дыма или гари, когда проходишь сквозь пожар. – Что с вами тогда произошло? Он отстранился от нее, и на его губах появилась легкая улыбка. – Некоторое время я гостил у немцев в Польше. – Тяжело это слышать. Он отмахнулся от ее слов: – Главное, мне удалось вернуться. Пока я отсутствовал, церковь оставалась закрытой, и я рад, что смог ее отремонтировать перед тем, как она снова открыла двери для прихожан. А что случилось с тобой Ева? Ты добралась до Швейцарии? Она кивнула и рассказала ему о том, как вернулась в Париж и нашла отца. Затем Ева – сгорая от нетерпения – задала священнику вопрос, который мучил ее с той холодной зимней ночи, когда она находилась так близко от швейцарской границы и свободы.