– Мигом, батька! – Господин, погоди! – закричал староста. – Что такое? – гневно сдвинул брови Духарев. – Он, эта, не дастся! – сообщил староста. – При нем тоже вои, таки страхолюдны… – Староста сделал неопределенный жест. – А твои – молоденьки, дык, не побили б! Взгляд воеводы, обращенный на старосту, помягчел: ай да дедок! О его варягах обеспокоился. «Молоденьки» – это он прав. Даже у десятника щеки гладкие. Эх, дедушка! Видел бы ты этих молоденьких в деле! «Молоденькие» тоже развеселились, предвкушая потеху. – Добро, дед! Молодец, что сказал! – похвалил Духарев. – И много их, этих страхолюдных? – Да, может, с десяток. – Понятно. Десятник, возьми двоих, и тиуна этого – сюда! Дед, дай кого-нибудь – пусть дорогу покажет. Десятник! – Я, батька! – Вы там полегче, без смертоубийства. – А ежели нас бить начнут? – озаботился десятник. – Жалеть? – Тогда рубите, – разрешил Духарев. – Виру я за вас заплачу! – Добро! – Десятник сразу повеселел. – Ты, смерд, за стремя возьмись! – велел он выделенному общиной проводнику. – За мной, братья! Мы мигом, батька! Обернулись действительно быстро. Получаса не прошло. Приехали легкой рысью, все трое, даже с прибытком: через холку десятникова коня был перекинут человек. Еще один бежал за последним гриднем. Бегущий был тучен и немолод, но проворно перебирал ногами, потому что от шеи его тянулся к седлу гридня волосяной аркан. «Понахватались степных повадок», – подумал Духарев. Последним топал общинник-проводник. Десятник лихо осадил коня перед Духаревым, спихнул «поклажу». Пленник кулем свалился под ноги духаревской Метели и яростно замычал. Рот его был заткнут тряпкой, руки и ноги связаны, а рожа слегка попорчена. У десятника тоже была губа разбита. Оч-чень интересное повреждение для вооруженного человека. – Драться полез, – сообщил десятник. – Пришлось успокоить. А это – тиун ихний, – он перехватил аркан и подтянул второго вперед. Тиун с хрипом втягивал воздух, пучил налитые кровью глаза. Сразу видно, с физподготовкой у тиуна неважно. – Покойников нет? – Все, как ты велел, воевода! Да там их и было всего четверо. Трое мерян[10] и этот. Меряне, как нас увидели, – сразу на жопки. А этот, здоровый, с секирой полез. Секиру я у него забрал, так он начал кулаками махать. Ну мы ему морду легонько поправили, чтоб уважение к варягам имел. Так, батька? – Все верно. А что тиун? – Кричал много, – усмехнулся десятник. – Но это сначала, а как мы коней рысью пустили, сразу орать перестал. Теперь только пыхтит. – Развяжите их! – приказал Духарев. Освобожденный от аркана тиун без сил осел на траву рядышком со своим защитником. У того глаз подбит, борода встрепана… Но что-то смутно знакомое… – Как зовут? – спросил Духарев. – Сычок… – мрачно пробормотал побитый. – «Сычок, воевода!» – поправил его десятник, сопроводив поправку пинком. – Сычок, воевода, – покорно повторил побитый. – На кулачках дрался ловко, – заметил десятник. – Так он новгородец, – сказал Сергей. – Тогда понятно. Они на своем вече только и делают, что на кулачках дерутся! Варяги захохотали. Сычок стоял, понурив голову. Осознал, что косяк упорол. – Что ж ты, Сычок, в Киев подался? – спросил Духарев. – А почему не домой, в Новгород? – Дак это… – А Чифаня где? – Чифаня? – Сычок вскинул голову, изумленный. – Дак он же помер три лета тому! А ты… – … Воевода! – рявкнул десятник. – … воевода… – Сычок опять понурился. – Со мной поедешь, Сычок, – распорядился Духарев и строго взглянул на тиуна. – А ты как, отдышался? Знаешь меня? – Да. – Что ж не пришел, когда я позвал? – А ты мне не господин! – дерзко ответил тиун. – У меня свой боярин есть, а ты мне никто! – Позволь, батька, поучу его маленько? – попросил десятник, поигрывая плеткой. – Бей! – визгливо закричал тиун. – Сейчас твоя сила! – А потом будет твоя? – усмехнулся Духарев. – Будет и моя! Боярин мой самой княгине служит! – Ишь ты! – удивился Духарев. – А я не знал! Это, значит, тебе княгиня приказала знамено сдвинуть! – А вот у княгини и спроси! – нагло ответил тиун. – Она и рассудит, кто прав! И за то, что ты меня и человека моего побил, – тоже рассудит! Ты, воевода, ой как пожалеешь! Духарев наклонился к тиуну, сказал ему негромко: – Еще слово – и я тебе язык вырву, – потом приказал двум гридням: – Возьмите эту жердину и вкопайте во-он там, под тем пригорком. Сделаете – догоняйте. Мы в Вышгород поедем, – а десятнику велел: – Сычку – коня. – А этому? – десятник кивнул на перетрусившего тиуна. – Пешком добежит! – He добежит! – уверенно заявил десятник. – Хлипкий. До Вышгорода, считай, четверть поприща. – Ладно, уговорил. Сычок! Дуй в свою деревеньку, приведи какого-нибудь одра! – Батька, может, лучше кого из наших послать? – десятник с сомнением поглядел на новгородца. – Не беспокойся, он не потеряется! – сказал Духарев. Сычок благодарно закивал: понял, что суровый варяг на него не сердится. Он так и не признал в грозном киевском воеводе своего старого партнера по рыночному тотализатору. В Вышгород приехали ближе к вечеру. В сам городок воеводу с гриднями пропустили беспрепятственно, но позвала его княгиня не сразу. Пришлось подождать. А тем временем прибежал сам боярин Шишка. Должно быть, кто-то ему доложил, что Духарев приволок Шишкина тиуна. Увидев своего человека в плачевном положении (связанный, с заткнутым, чтоб зря не болтал, ртом, тиун только и мог, что жалобно мычать и пучить глаза), Шишка с ходу принялся орать. – Уймись, – посоветовал ему Духарев. – Пузцо от натуги лопнет. – Немедля отпусти моего холопа! – Ах это твой холоп… – протянул Духарев. – Значит, за его воровство мне с тебя следует спрашивать? – Какое-такое воровство? Не было никакого воровства! – запальчиво закричал Шишка. – Ты сам… Тут он сообразил, с кем говорит, и осекся. – Я сам – кто? – вкрадчиво поинтересовался Духарев. – Ты договаривай.