– Интересно – кто? – Комаров достал сигареты, предложил мне. Я отказался: субординацию пока никто не отменял. – О жизни на свалке мне рассказывала девушка по имени Инга. Она до тринадцати лет жила в такой же Нахаловке, как у нас в городе. – А в тринадцать лет опомнилась и перебралась в город? – скептически усмехнулся многоопытный «граф Монте-Кристо». – В канун своего четырнадцатилетия она зарезала свою мать и была помещена в спецучилище. – Как зарезала? – опешил Комаров. – Насмерть. Мамаша уснула пьяная, тут ее Инга ножом в сердце и прикончила. – Какая отличная биография! – восхитился Николай Павлович. – Ее никак нельзя к нам на свалку внедрить? Она среди наших маргиналов будет авторитетной личностью. – Угу! – согласился я. – В юном возрасте свою мамашу зарезать – для людей свалки такой же отличительный знак, как орден Ленина на груди у почетного комбайнера. Комаров повеселел, посмотрел по сторонам. – Вот тебе мой совет, дружище! Засунь свою фронду себе в задницу и помалкивай! – Не понял, Николай Павлович. – А чего тут понимать? – засмеялся бледнолицый «граф». – Ты что, действительно не знаешь, кто у нас орден Ленина за работу на комбайне имеет? Какой, однако, у тебя пробел в общественно-политической подготовке. Хорошо, поработаю за вашего замполита. Найди стенд с членами политбюро ЦК КПСС. Фотография бывшего комбайнера там обычно в левом верхнем углу висит. Иногда, бывает, ее в центре размещают, но это уже лизоблюдство. Он, бывший комбайнер, сказал, что в политбюро все равны. – Понял, понял! Раньше на этом месте борец за мир во всем мире висел. – Вот что, Андрей Николаевич! – оказывается, Комаров помнил мое имя-отчество. – Переходи на работу ко мне в штаб. У тебя острый аналитический ум, похвальная работоспособность. Я ведь специально тебе велел справку написать в неудобное для тебя время, и ты справился. Отличный документ, не стыдно будет генералу показать. Хватит, наверное, тебе за ворами да грабителями гоняться, пора за серьезную работу браться. – Николай Павлович, честно скажу, ваше предложение лестно для меня, но я пока не готов к штабной работе. У меня еще юношеская романтика не выветрилась. Я в уголовный розыск пошел как романтик и пока им остаюсь. Как почувствую тягу к кабинетной работе, сам к вам приду. – Как знаешь! – пожал плечами Комаров. – У меня сейчас вакансия есть, завтра может и не быть. – Если бы я был женат и мне предложили перейти работать в штаб… Спокойная кабинетная работа. В девять утра в управление пришел, в шесть часов вечера бумаги в сейф спрятал – и ты свободен! Ни ночных дежурств, ни ежедневной нервотрепки, ни авралов, когда сутками не появляешься дома. В столовой управления всегда вкусные обеды. По коридорам ходят интересные девушки в коротких форменных юбках. Но было одно «но» – ласковая супруга меня в скромной комнатушке не ждала, дети в колыбельке не пищали… У Натальи скоро запищит. Интересно, кто у них родится, мальчик или девочка? Если родится мальчик, то могу поклясться на самодельной ложке старика Кусакина, Андреем они его ни за что не назовут. Хотя Андрей и Сергей – самые распространенные мужские имена. Как бы это звучало: Андрей Леонидович? Мерзко звучит. Пусть лучше сына Феоктистом назовут, чтобы все смеялись при знакомстве. Как вихрь в пыльной подворотне, на перроне появился заместитель генерала Волобуев. – Ну что, осмотрели поле боя? – весело выкрикнул он. Орехов вновь построил офицеров в две шеренги. Я занял свое место в середине строя. Волобуев прошелся перед нами взад-вперед, остановился напротив меня. – Лейтенант, иди ко мне! – ткнув пальцем в шеренгу, приказал он. Волобуев показывал, похоже, на меня, но я локтем подтолкнул вперед стоявшего рядом Горбунова. Иван, не разобравшись, кого вызывают, молодцеватым строевым шагом подошел к Волобуеву и завопил на весь вокзал: – Товарищ полковник, лейтенант Горбунов по вашему приказанию прибыл! – Не ори ты так, – отмахнулся от Ивана заместитель генерала. – Повернись к строю. Все посмотрели на этого молодца? Когда-то, много лет назад, я был таким же юным и безусым. В те давние времена в одном крупном южном городе случился националистический мятеж. Я участвовал в его подавлении и могу вам кое-что рассказать. Первыми в атаку пойдут женщины с детьми. Независимо от того, дотронетесь вы до женщины или нет, она станет благим матом визжать: «Убивают! Ребенка по голове ударили! У меня кровь по лицу течет!» После этих воплей на вас ринется разъяренная толпа, и тогда держитесь, мужики, толпа пощады не знает! «Если бы не перестройка, хрен бы он такие откровенные речи перед нами толкал, – подумал я. – А если у Натальи родится девочка, как они ее назовут?» – У вас наверняка возник резонный вопрос: почему в пекло предстоящего сражения мы кидаем не патрульных милиционеров, а офицеров уголовного розыска и руководителей структурных подразделений? Отвечу. Вся надежда на вашу выдержку и стойкость. Вы должны вынести грязные оскорбления, вонючие плевки в лицо, удары чем придется по голове и рукам. Вы должны своими телами защитить наш город, но в то же время не нанести никому из кочевников увечий. Ни одна женщина и ни один ребенок-люли не должны пострадать. Столь ответственную работу мы можем доверить только отборным представителям офицерского корпуса. Патрульные милиционеры, силы ГАИ и вневедомственной охраны будут стоять во втором эшелоне обороны, за вашими спинами. Волобуев поправил фуражку, приосанился. – Товарищи офицеры! Мы вытянулись по струнке. – Задача ясна? Желаю вам завтра всем удачи! Козырнув строю, Волобуев, подгоняемый ветром, одному ему дующим в спину, пронесся по перрону и скрылся в вокзальных дверях. Орехов распустил строй, но оставил всех на платформе. – Мать его, – подошел ко мне Сергиец, – Андрюха, с тобой уже областные боссы советуются, того и гляди в большие начальники выбьешься. Как займешь высокое кресло, меня к себе замом возьми. Я посмотрел на бывшего коллегу. Он не шутил. – Андрей Николаевич, иди сюда! – позвал меня Комаров. – Вот так и растут люди, – сказал кто-то мне в спину. Комаров и Орехов стояли на краю платформы. Я подошел, по-уставному представляться не стал. – Ты что заканчивал? – ткнул в алый ромбик у меня на груди Орехов. – Омскую высшую школу милиции, – с гордостью ответил я. – Как человек грамотный, с высшим специальным образованием, расскажи мне, что ты с такой уксусной физиономией стоял, когда я расстановку личного состава делал? Тебя что-то не устраивает? Смелость города берет! Терять мне нечего, могу и областным тузам дерзить. В меру, конечно. – Меня не устраивает вот что, – уверенно начал я. – Мы, исходя из каких-то своих побуждений, собираемся грубейшим образом нарушить права советских граждан. Люли нам соотечественники, у них, у кого есть, советские паспорта. Мы планируем ограничить люли свободу перемещения. Они законным образом приобрели билеты до нашего города, и у нас нет никаких оснований препятствовать им высадиться в пункте назначения. Но! Я показал рукой на выход из вокзала на перрон. – Предположим, в тот момент, когда состав уже подъезжает к перрону, с одним из пассажиров, ожидающих поезд, стало плохо. У него открылась кровавая рвота, он упал на землю и бьется в конвульсиях. В этом случае начальник вокзала обязан объявить карантин и блокировать поезд, чтобы не допустить заражения пассажиров и не распространить инфекцию по всему пути следования состава. – Отлично! – хлопнул меня по плечу Комаров. – Задумку понял, – усмехнулся Орехов. – У входа на вокзал валяется в кровавой рвоте гражданин, рядом врачи в белых халатах суетятся, милиция место происшествия оцепила. Какие, к черту, пассажиры! Опасной инфекции должен быть поставлен заслон! Но этот наш болезненный пассажир должен блевать очень натурально, иначе прибалтийский корреспондент нас разоблачит. – У меня один знакомый с перепоя делает так, – разъяснил Комаров. – Утром, когда его ломает и корежит, он залезает в ванну и пьет холодную воду из-под крана до тех пор, пока она из него назад фонтаном хлестать не начинает. Это он так желудок от вчерашнего водочного яда чистит. Говорит, здорово помогает. – Томатный сок, вода до упора, в нужный момент два пальца в рот, – задумчиво пробормотал Орехов. – Великолепно! Хрен эта прибалтийская сволочь чего поймет! Остальные пассажиры поезда пострадают, но это ерунда. У нас карантин, по городу может поползти опасная инфекция. Потом диагноз у больного не подтвердится, но в нужный момент мы поступим очень даже правильно и осмотрительно. Молодец, лейтенант! Надо тебя на карандаш взять. Ты откуда такой орел? – Заместитель начальника уголовного розыска Кировского РОВД! – я ответил таким гордым тоном, словно представлялся сотрудником обкома партии. – Иди, иди, заместитель, мы тут остальное сами порешаем. Орехов и Комаров посовещались минут пять и вызвали к себе Клементьева. Он подошел к боссам, мрачно их выслушал и вернулся к офицерам. Я бочком, бочком подкрался к Клементьеву поближе, чтобы послушать, что ему наговорили областники. – Вот, падла, задача привалила! – возмущался Геннадий Александрович. – Завтра нам надо организовать человека, который будет валяться в блевоте у входных дверей на вокзал. У нас сегодня в районе никаких мероприятий нет? Выловите мне мелкого хулигана приличной наружности, не старого и не больного. Он у меня завтра поутру томатный сок литрами пить будет. Распределив роли и задачи, Орехов скомандовал возвращаться по местам. На перроне я несколько раз перехватывал взгляд Клементьева, но он всем своим видом демонстрировал, что со мной не знаком. – Куда нас определили? – спросил я у Горбунова по дороге в отдел. – Второй вагон с конца поезда, вторые двери, вход со стороны подъездных путей. Цыгане над нами будут стоять. У наших дверей держим оборону я, ты, Айдар и Меркушин. Лиходеевскому достались первые двери. – Со стороны перрона ловчее было бы стенкой встать. Ваня, скажи честно, чего ты так заорал, когда тебя Орехов вызвал? – Да ну их нафиг, полковников этих! Я их с армейских времен боюсь. А с тобой чего Комаров тер, по плечу тебя похлопывал? – Работать к себе в штаб звал. – Андрей, ты нас не бросай. Придет вместо тебя какой-нибудь комсомолец-активист, мы с ним рехнемся. Мне из Ленинского райотдела ребята рассказывали, как у них был начальником такой живчик. Что ни день, так новый почин во благо перестройки, а про личное время можешь позабыть. По случаю завтрашней операции Малышев разрешил нам разойтись по домам пораньше, всего-навсего в шесть вечера. Не успели мы собраться, как в кабинете зазвонил телефон. Наталья! – Андрей, Меркушина рядом нет? Уже домой пошел? Послушай, что за новости, что за ночные звонки? Тебе что, делать нечего? – Я же не просто так звонил. Мне про Светку Клементьеву узнать надо было. Далайханов и Иван догадались, с кем я говорю, но сделали вид, что к разговору не прислушиваются и заняты своими делами. – А с чего это тебя Клементьева так заинтересовала? – Она собиралась из дома уйти, а куда ей податься, как не к землякам? У Марины ее не было, могла к тебе пойти. – Андрюша, – из трубки вместо голоса стал сочиться приторный яд, – что это ты так о Свете забеспокоился, на молоденьких потянуло? Я бросил трубку на аппарат. – Айдар, еще раз эта женщина позвонит, скажи, что меня нет на месте и неизвестно, когда буду. Если завтра или хоть когда позвонит, – повысил я голос, – то меня для нее никогда нет! Далайханов согласно кивнул. Он уже не раз выслушивал такие указания, потом я их отменял. Меркушин об этих звонках ничего не знал. Если в кабинете никого не было и трубку брал он, то Наталья делала вид, что звонит ему. Злой на Наташку, на Клементьева-отца и главным образом на Меркушина, я спустился в дежурную часть. За телетайпом сидела Оксана, моя ровесница.