— Также нет никакой необходимости становиться грубым, полковник. Привычный к плаванию в бурных водах намеков и полуправды, Мальбер знал, когда партия выиграна. У него была решающая подача, и он хотел удостовериться, что находится в сильной позиции. — То, что вы предлагаете мне, и то, что я принимаю, ставит нас обоих в то положение, когда мы оба зависим друг от друга. Это почти то же самое, что держать информаторов, как я делал в свое время. Единственное, что нас отличает, — то, что здесь можно потерять. Лично у меня всегда есть что-нибудь про запас, а вот вы рискуете загубить всю свою карьеру. С таким же успехом я мог бы сейчас сделать лужу на вашем ковре, и от этого ни я, ни вы не дали бы задний ход. А что касается грубости, расслабьтесь. Скажете начальнику, что наш разговор прошел наилучшим образом и что я свяжусь с Дамиани завтра в девять утра. На этой ноте… Он встал и вышел из кабинета. Заместитель директора Гальенн был уверен, что заполучил на службу мерзавца. Лучшего и желать невозможно: Люсьен Мальбер идеально подойдет. 24 Информацию Кост получил в течение дня. Мальбер займет место главного по программе SALVAC, остававшееся незанятым с уходом лейтенанта Обена. Комиссар Дамиани сказала ему подготовить материалы дел по двум последним убийствам, чтобы Мальбер мог поискать в компьютере, не было ли где-нибудь во Франции кого-то еще, кто развлекался бы, кастрируя или сжигая своих жертв. На памяти капитана имя Люсьена Мальбера где-то гремело, хотя ему не удавалось привязать это к какому-то конкретному времени или службе. В ситуациях такого рода у него была привычка воспользоваться помощью Новьелло — своей энциклопедии. За прошедшие семьдесят лет Новьелло провела целую жизнь в бригаде по защите несовершеннолетних на Жеврской набережной в Париже, и, помимо прекрасной коллекции педофилов, посаженных за решетку, имела особую страсть — история уголовной полиции. Она с одинаковой легкостью разбиралась в каждом из ее периодов. Бригады «тигров» Клемансо и банда Бонно начала 1900-х. Комиссар Массю, который в романах назван Мегрэ. Безумный Пьеро, его банда и ее неудачный арест комиссарами Труши и Матеем. Не отделимые друг от друга истории комиссара Бруссара и преступника Жака Мерина. Паника начальника Главного управления по борьбе с организованной преступностью при попытке задержания «банды париков». Злоключения комиссара Нейре, методы работы которого в течение двадцати лет использовались лионскими организациями по борьбе с организованной преступностью, но внезапно стали неприемлемыми, несмотря на прикрепленный к его костюму орден Почетного легиона… Когда Кост забросил удочку для ловли Мальбера, поплавок сразу же нырнул под воду. Этого господина Новьелло знала. — Люсьен Мальбер? Это самое дно уголовной полиции. — Точно. — Бывший сотрудник полиции нравов, у которого никогда не было времени сделать карьеру, несмотря на хорошее начало в восьмидесятом. Вращался в кругах игроков и торговцев порнухой восемнадцатого округа. Начал составлять адресную книжку, где фигурировали влиятельные персоны и девицы легкого поведения. Отсюда до того, чтобы устроить несколько частных вечеринок — один шаг, который он проделал с тем большей легкостью, что у него на счету уже кое-что было. За несколько лет имя Мальбера открывало все двери в преступном Париже, он же становился все менее и менее бдительным. В делишках такого рода, ты сам это знаешь, самое трудное — удержаться. Я имею в виду девиц. Одна из них захотела шантажировать министра. Девушка умерла, генеральная инспекция напала на след Мальбера и не отпустила его. Первое расследование молодого Абассиана. — Дариуш Абассиан? Начальник отдела внутренних расследований? — Да, но в те времена это был всего лишь молодой парнишка с черными, как смоль, волосами и физиономией иранского эмигранта. Ему никогда не удалось бы в полной мере привлечь Мальбера, или же он никогда не получил бы на это разрешения: субъект был надежно защищен политиками, в курсе шалостей коих был. Во всяком случае, коррупционеру посоветовали уйти в отставку ради блага национальной полиции, если можно так выразиться. А сегодня кого-то посетила прекрасная мысль вернуть его на службу… Интересно. Если хочешь услышать мое мнение, Виктор, Мальбера снова задействуют не просто так. Держись от него на расстоянии, этот тип способен забрызгать дерьмом все, что окажется рядом. — Буду осторожнее, чтобы не испачкаться. Благодарю тебя. Однако Новьелло вовсе не собиралась отпускать Коста. — Виктор, не будь невежливым. Ты же не оставишь пожилую даму вот так запросто. Расскажи немного о себе. Если не ошибаюсь, два аналогичных трупа в коридорах медико-криминалистического института… Расскажи, это ведь патологоанатом, Леа Маркван, не так ли? По крайней мере, она знает о твоем существовании? — Теперь, думаю, да. Но по работе… Зная Коста достаточно долго, женщина не могла не заметить, что тот собирается уклониться от ответа, и закончила фразу вместо него: — И ей до чертиков страшно снова подпустить тебя ближе. Тишина в телефонной трубке сделалась неловкой. — Мне известны все твои доводы, Кост, — все те же самые на протяжении нескольких лет. Но вот что: на каком-то этапе нужно позволить себе перевернуть страницу. Твоей вины нет. Она ушла, и ты в этом не виноват. — Я мог быть там на час раньше… — прошептал капитан, прежде чем разъединить вызов. Однако будь он там часом раньше, погоды это не сделало бы. Кост знал, что она просто сделала бы это как-то еще — в другом месте и в другое время. Он, может, и согласен насчет вины, но тот день до сих пор лип к душе, как смола к коже. * * * Тогда Кост вернулся после наступления темноты. Несмотря на тишину, вид белого пальто, положенного на спинку кресла в гостиной, послужил подтверждением, что он здесь не один. Капитан бросил взгляд на часы, вздохнул, приготовил фразу с извинениями. Потому что он опоздал. Потому что не позвонил. Потому что знал, что без него она не будет хорошо себя чувствовать, что она нуждается в его присутствии. Долгое время ему удавалось выходить сухим из воды и оставаться закоренелым холостяком, при этом не беспокоя свое окружение. Он не доверял любви — и всем, кто держится за руки, смотрит друг другу в глаза и заканчивает фразы друг за дружку. Любовь выходит за край, как цвет, когда ребенок малюет в книжке-раскраске. Затем на его жизненном пути появилась она. Такая хрупкая. Кост упрятал в тюрьму типа, который нанес ей вред, но этого оказалось недостаточно. Осталась метка, рана, пустота. А так как полицейский создан для того, чтобы защищать, через это он и влюбился в нее. Влюбился в девушку, которая вот уже почти два года как нашла убежище в его квартире и которая любила в жизни только его одного. На столе гостиной Кост заметил потушенную сигарету в пепельнице и голубую чашку. Это она ее подарила, попросив уделять время для утренней чашки кофе. Только одной. С ней. Он попробовал, согласился, а затем старые привычки опять взяли свое. Затем она стала время от времени подсовывать ему эту чашку, чтобы присвоить его. Окончательно. Он звал все громче и громче, заходя в каждую комнату, остановился перед закрытой дверью ванной и взялся за ручку, не осмеливаясь толкнуть или постучать. Отказываясь признать то, что уже знал. Он много раз прошептал ее имя перед тем, как решиться. С другой стороны двери в красной воде, уже ставшей холодной, плавало ее тело. Плывя в невесомости, длинные черные волосы собрались короной вокруг лица. Обращенные к потолку запястья в глубоких порезах. Он что-то кричал, это уж точно. Чтобы вынуть ее из ванны, он погрузил в воду обе руки, заведя их под спину и ноги. В состоянии неустойчивого равновесия ударился о раковину. Упало письмо. Он приподнял ее, будто спящую. Вода струилась с ее волос, с кончиков пальцев рук и ног. Чувствуя себя одновременно охваченным горем и совершенно обессиленным, Кост позволил себе соскользнуть по стене, все еще держа ее на руках. Он плакал, точно плакал. Он сжал ее — слишком сильно, как она сказала бы, — и поцеловал прямо в губы, словно у него еще оставалось время любить ее. С трудом встал, чтобы наконец положить ее на кровать. Очень нежно. Растянулся рядом, говоря с ней, прикрыв ее покрывалом, прося прощения, сам не зная почему. Почему? Он побежал в ванную, повсюду разыскивая письмо: на краю раковины, на полке с ее духами, даже на полу; затем встал на колени у ванны. Там перед ним плавали две размокшие страницы, равномерно окрашенные голубоватым. Извинения или упреки, которых он так никогда и не прочитал. Остальные его воспоминания были достаточно расплывчатыми. Он чувствовал лишь ярость и горе; эти смешанные чувства вызывали у него бешеное желание выть и рухнуть на пол, желание слушать слова утешения или избить кого-нибудь, кто случайно подвернется под руку. Когда Кост снова вернулся к ней, ему показалось, что он ничего никому не говорил, а так и лежал здесь, вытянувшись. Затем, уже посреди ночи, он позвонил Матиасу. Только попросив его приехать — остальное сообщила интонация. По дороге друг проскочил на красный свет всюду, где только возможно, сломал одно или оба боковых зеркала и меньше чем через пятнадцать минут тяжело застучал кулаками в дверь. Отказавшись подождать, он воспользовался дубликатом ключей, которые Кост ему доверил на всякий случай. Прошел по коридору, потом сунул голову в спальню и увидел два переплетенных тела. Со всей невероятной своей мягкостью, такой удивительной при его внешности, Матиас попытался их разделить. Кост не послушался, принялся протестовать, бил Обена, а тот отбивался столько времени, сколько понадобилось. Друг заставил Коста не оставаться в этот вечер одному и позвонил своей жене, которая приехала их забрать. Два дня он оставался под присмотром семьи Обен, затем решил вернуться к себе, чтобы методично все переломать. И выбросить. В разгромленной квартире он приготовил ванну и на мгновение подумал, что у него больше никогда не будет сил выбраться из этой воды. С того самого дня здесь было пусто — за исключением кровати, низкого столика и диванчика, не было ничего. Долгое время Кост получал корреспонденцию на ее имя, ничего не делая, чтобы это прекратилось. Какие-то официальные организации, какие-то косметические фирмы или интернет-магазины одежды считали, что она еще жива, и его это устраивало. Целиком и полностью. Даже сейчас он воздерживался от того, чтобы спать на ее стороне кровати. 25 Конец дня не принес, как говорят полицейские в своих рапортах, ни одной детали, которая могла бы продвинуть расследование. В районе Бельведер Ронан и Де Риттер не собрали никаких свидетельств. Прослушка телефона Бебе Кулибали спокойно шла в ожидании звонков. Что касается прессы, журналист Марк Фарель оказался единственным, кто согласился чуть подробнее поговорить об источнике, снабжающем средства массовой информации сведениями в реальном времени. Тот связался с ним по номеру, который Сэм распорядился определить и который привел их к телефонной кабине. Блок номер 14583, зона 75056, коммутатор 10681, кабина 95, улица Шевалье, Париж, 13-й округ. Фарель добавил, что информатором был мужчина. Дохлый номер. Сэм сделал вывод из последних слов журналиста: — Он настоял, чтобы я подчеркнул для тебя его «готовность сотрудничать со службами полиции в ожидании аналогичной любезности». Классическая формула вежливости для такого рода работничков, для тех, у кого главные орудия труда — адресная книжка и коллекция визитных карточек. Фарель в одинаковой мере считал себя и полицейским, и журналистом, и, как многие полицейские, был достаточно увлечен своей профессией, чтобы посвятить ей жизнь. Как и полицейские, он обладал своими информаторами — платными и бесплатными. Минимальная база для репортера-криминалиста. Как и всякий полицейский, он прятался ночами в машине. Как и всякий полицейский, расследовал. Он очень уважал эту профессию — настолько, чтобы позволить себе врасти в нее, постоянно задаваться вопросами. Профессия озадачивала его, заставляла быть лучшим, держать руку на пульсе. Он жрал вместе с «фараонами», иногда выпивал с ними, потому что профессия этого требовала, но особенно потому, что не хотел другой жизни. Существовать на грани между хорошим и плохим, созерцать очень плохих «красавчиков», крупных преступников — еще одно увлечение. У полицейских тоже такое бывает. Это не делало из него крутого парня. В Иль-де-Франс была добрая сотня таких — прожженных волков и охотников, каждый со своим методом, и единственной точкой пересечения служили контакты. Без этих контактов даже самое лучшее перо создаст лишь литературное произведение, вымысел. Без них нет журналистского расследования, и если судить о квалификации Фареля по размеру его сети, он честно заслуживал место в рядах уголовной полиции. Марк быстро ухватил, что информация становится все более и более точной по мере того, как приближаешься к сути. В его контактах смешивались все социальные слои, но невозможно было не отметить, что там больше секретарей, чем начальников, больше низших сотрудников уголовной полиции, чем заслуженных капитанов, больше тех, кто ведет записи, а не тех, кто их читает. Больше чем за двадцать лет своей журналистской деятельности он создал сеть для ловли информаторов и слухов. Однако в его записной книжке было очень мало народу из уголовной полиции 93-го департамента, и Кост не принадлежал к их числу. А вот лейтенант Обен, наоборот, был записан. * * * Когда собрание закончилось, Кост отослал свою группу немного поспать, уточнив, что завтра к 7 утра уже надо прибыть на мост. Через двадцать минут он уже был у себя. Ключ лишь один раз повернулся в замочной скважине. У Коста была привычка всегда закрывать на двойной оборот, а сейчас одного не хватало. С тех самых пор, как она ушла, он больше никогда не возвращался домой без некоторого опасения, что за дверью целая жизнь, которая может взять и покачнуться. В коридоре горел свет, в гостиной тоже. Капитан снял пальто, положил его на софу, но оставил оружие в кобуре, наполовину спрятанной под свитером, который немного оттопыривала рукоятка пистолета. Из кухни до него долетела напеваемая мелодия. Он знал этот голос. — Добрый вечер, Алиса. — Привет, Виктор. Мог бы, по крайней мере, войти как настоящий полицейский, с пистолетом в руке… А вдруг это вор сюда забрался? Кост притворился раздраженным. — Вор, у которого есть ключи и который закрывает за собой дверь? Кстати, мы обменялись ключами на всякий случай, если одному из нас будет нужен дубликат, а не для того, чтобы я обнаруживал тебя у себя бог знает в каком часу. Ты что делаешь? На первый взгляд Алиса готовила, но, обследовав содержимое кастрюли, Кост удивился, какую грязищу она развела у него в кухне, чтобы соорудить нечто изначально задуманное, видимо, как спагетти с томатным соусом. Девятнадцатилетняя Алиса, босиком, в джинсовых шортах, слишком коротких, чтобы считаться приличной одеждой для выхода на улицу, и тонком свитере, черном, растянутом, открывающим взгляду плечо. Она была его соседкой меньше года и уже начала заводить дурные привычки. — А если б я был не один? — Ты? Ты одиночка, Виктор, ты никого к себе не приводишь. И потом, между нами, как ты себе все это представляешь? Ты свою квартиру вообще видел? Здесь ни одна женщина не останется дольше четверти часа. — Она обвела взглядом комнату. — Никакой мебели — такое впечатление, что ты только вчера переехал… Нет, у меня никаких опасений: в твоей пещере ни для кого нет места.