– Серебряная библиотека… как красиво! О Серебряной библиотеке не слыхала, – созналась Маруся. – Трудно даже представить, какие еще тайны хранит здешняя земля, – покачал головой Иван Трофимович. – Хранит и, по-видимому, не собирается нам отдавать. Как там у Мичурина? «Взять их – наша задача»? Припомнил Полевой и слухи насчет секретной лаборатории, в которой немецкие ученые якобы изучали гипноз, магию, астрологию, оккультные науки и разрабатывали концепцию психотронного оружия. – Говорили, что большая лаборатория, в которой занимались подобными вещами, размещалась в Кенигсбергском королевском замке, – поведал он Марусе. – А в Хайлишене работал ее филиал. Можно себе представить, какой толщины бронированные двери с кодовыми замками и сверхсекретными кодами доступа отделяли эти лаборатории от внешнего мира! После войны архивы мистических лабораторий исчезли так же бесследно, как и другие ценности. Возможно, перед отступлением сотрудники лаборатории успели их спрятать или затопить… По словам Ивана Трофимовича, его друг Семен Захаров был среди военнопленных, которых заставили закапывать ящики с неизвестным содержимым. Во время бомбежки он сбежал и таким образом спасся от неминуемого расстрела. Рассказанная Марусе Полевым история его спасения оказалась и впрямь чудесной. Пасмурным апрельским днем 1945 года Семена и еще троих пленных повели на работу на новый объект. Сопровождали группу двое эсэсовцев с автоматами. Через полчаса четверо пленных и двое охранников вошли во двор костела Святой Анны. Интересно, что спустя три дня этот костел был разрушен, прямо в него якобы угодила бомба. Хотя в тот день, когда он рухнул, воздушная тревога в городе не объявлялась… С тех пор на его месте – одни развалины. Надо сказать, что в целом Чкаловск и его исторический центр в годы войны пострадал гораздо меньше других городов и поселков Калининградской области. Но в те дни костел еще был целехонек, а в его дворе кипела работа: гудел электрогенератор, солдаты разгружали грузовик с досками и деревянными брусьями. Пленным выдали кирки и лопаты и приказали разобрать брусчатку, которой была вымощена улица перед костелом, поднять плиты тротуара и выкопать глубокую траншею. Приказы отдавали и руководили работами несколько немцев в серых шинелях. Им помогали два человека в штатском. Они одинаково хорошо говорили и по-немецки, и по-русски. Семен заподозрил в них соотечественников, хотя предатели Родины не заслуживали, по его мнению, чтобы их называли соотечественниками. Один из них смотрел как бы сквозь пленных, видимо, считая их всего лишь расходным материалом. Другой, напротив, сверлил взглядом холодных светлых глаз, презрительно кривя тонкие губы. Мерзлая земля плохо поддавалась лопате, к вечеру яма достигала в глубину не более полутора метров. Дело пошло быстрее, когда к пленным присоединились с десяток немецких солдат. К полуночи глубина траншеи, которую освещали аккумуляторные лампы, намного превышала человеческий рост. В конце траншеи, примыкавшей к фундаменту костела, Семен увидел проход, который вел в подземелье. Оттуда веяло холодом как из могильного склепа. Вскоре по отблескам света и доносившимся из подземелья голосам Семен понял, что там тоже идет работа – перетаскивается и перекладывается что-то тяжелое… Утром смертельно уставших пленных отвели в боковой придел костела, где дали по кружке кипятка и по охапке гнилой соломы. После кратковременного отдыха они продолжили работу: укрепляли земляные стены досками и сооружали перекрытия из брусьев. На дне траншеи, выложенном деревянными щитами, уже стояли большие ящики, обитые железом. На одном из них Семен успел разглядеть кодовый замок. Ящики требовалось засыпать землей. Затем пленным велели вернуть на прежнее место разобранные ранее брусчатку и тротуар. Справившись и с этим, они отнесли кирки и лопаты во двор костела. Из разговора конвоиров Семен, немного понимавший по-немецки, понял, что на обратном пути в лагерь их расстреляют. Авианалет начался неожиданно. Бомбардировщики летели над самой землей, их гул перекрывал залпы зениток. Завыли сирены воздушной тревоги, идущие навстречу люди заметались в поисках укрытия. Воспользовавшись всеобщей паникой, Семен нырнул в ближайшую подворотню и что было духу побежал, то и дело сворачивая в узкие переулки. Когда силы оставили его окончательно, он прижался к стене какого-то дома, пытаясь отдышаться и осмотреться… В подвале того самого дома он отсиживался до дня освобождения Хайлишена. Потом Семен и сам не раз удивлялся, что не умер тогда от жажды и истощения. Как выяснилось позже, из четырех пленных, которые копали траншею возле костела, в живых остался он один… – Невероятно, – выдохнула Маруся, когда Иван Трофимович закончил рассказ. – Думаю, ваш друг все правильно понял: нежелательных свидетелей обустройства сверхсекретного тайника хотели убить… Выходит, тогда, в апреле сорок пятого, Семен сумел спастись от верной гибели, а спустя три десятилетия на тех же, можно сказать, улицах погиб от руки какого-то бандита! Ой, простите, Иван Трофимович, я снова разбередила вам душу… – Ничего, Марусенька! – вздохнул Полевой. – Семена не воскресить, а мне надо как-то с этим жить. Об одном мечтаю, чтобы его убийцу нашли и наказали по всей строгости. – А я вот еще о чем подумала… Те ящики, которые тогда закапывали пленные, нашли? – Нет, не нашли. – И за тридцать лет их никто не искал? – Почему не искали? Искали, и не раз… Последняя по времени поисковая экспедиция приезжала лет пять-шесть назад. Насколько мне известно, их поиски особым успехом не увенчались. Костел Святой Анны превращен в руины, поросшие сорняками в человеческий рост. Прошли годы – где там что было, теперь и не разберешь. Говорю же, здешняя земля не спешит раскрывать перед людьми свои тайны… 13 Из всех домашних дел Маруся больше всего любила мыть посуду. Во-первых, вид отмытых до скрипа тарелок доставлял ей эстетическое удовольствие, а во-вторых, мытье посуды, как и вязание, давало возможность беспрепятственно предаваться собственным мыслям и чувствам. Вот и сейчас, ополаскивая чашку, она обдумывала недавний разговор с Полевым. История побега его друга Семена из плена настолько впечатлила Марусю, что перед ее глазами снова и снова прокручивались леденящие душу кадры: вот изможденные до предела люди долбят кирками мерзлую землю, греют руки о железную кружку с кипятком, сидя на гнилой соломе, бредут по улице, с тревогой прислушиваясь к вою сирены… А вот один из них из последних сил бежит по кривому узкому переулку, спасаясь от ожидаемой погони, и его сердце бешено колотится, вырываясь из груди… В этот момент кто-то сзади взял Марусю за плечи. Оглушительно взвизгнув, она схватилась за стоявшую рядом на плите сковородку. – Митька! Напугал, чертенок! А если б я тебя с перепугу сковородкой огрела?! – Сама бы потом и лечила, – хихикнул довольный произведенным эффектом Митька Кузнецов. – Марусь, а ты здорова визжать! Любой из девчонок в нашем классе сто очков вперед дашь! – Сомнительное достоинство, – хмыкнула Маруся, – но ты лучше судьбу, то есть мою выдержку, не испытывай, ладно? – Ага, – подозрительно легко согласился Митька. – Ну, рассказывай, как дела, что нового? Что мнешься? Двоек много нахватал? – Не-а, – видно было, что Митьке очень хочется что-то ей рассказать, но он по каким-то причинам колебался. Наконец желание поделиться победило. – Марусь, а ты никому не скажешь? – Могила! – торжественно пообещала Маруся. – Я видел его… – Кого? – Призрака. Ну, на развалинах, – пояснил Митька в ответ на непонимающий Марусин взгляд. – Призрака? И… как он выглядит? – Маруся закрутила кран и вытерла руки полотенчиком. – Ну как… обыкновенно, – пожал плечами Митька. – В форме этой, как ее… в немецкой. Можно было подумать, что он в своей жизни перевидал уже тьму-тьмущую призраков. Одним больше, одним меньше, делов-то! – Призрак в немецкой форме? Мить, хорош сочинять! – Ничего я не сочиняю! – обиделся Митька. – Вадька говорит, его бабка, когда еще жива была, рассказывала, что по ночам из подземелий выбирается наружу убитый немецкий офицер. И бродит, бродит… Его тридцать лет назад там, в подземелье, лопатой зарубили, вот ему с тех пор под землей и не сидится! – Ужас, – сказала Маруся. – Та не, он не такой уж и страшный, – заверил Митька. – Мы с пацанами, правда, издали его видели, близко не подходили… – Какая каша у тебя в голове, Митя! Немецкий офицер, убитый лопатой, надо же! Выбирается из подземелья! И где, интересно, вы его видели? – Так на развалинах же! На развалинах за парком, недалеко от госпиталя твоего! Пацаны рассказали, что еще летом засаду на призрака устраивали, но летом там в засаде не высидишь. – Это еще почему? – Пацаны жаловались, что там комарья много, и злющие такие, только сунься – до смерти закусают!.. Так, ладно, я пошел, мне еще надо это… уроки доделать, вот! Смотри, о призраке никому не рассказывай, ты слово дала!.. Ох, Митька, Митька. Митькин секрет, невзирая на всю его завиральность, Марусю озадачил. Она, конечно, знала место, о котором он говорил. К слову, это были развалины того самого костела Святой Анны, около которого, как следовало из рассказа Полевого, в последние месяцы войны закапывали какие-то тяжелые ящики. А если допустить, что эти развалины действительно связаны с какой-то тайной? Хорошо, но откуда там взяться… комарам? Утерянные архивы, тайные лаборатории, в которых изучались магия и оккультизм, зарытые в землю несметные сокровища, сверхсекретные коды доступа… Ивану Трофимовичу нужно романы писать – на таком-то богатейшем материале! Или мемуары. Или и то, и другое. Надо ему посоветовать, думала Маруся, сидя вечером со спицами и клубком пряжи под любимым оранжевым торшером. Перед тем, как взять в руки вязание, она долго любовалась разложенными на диване фотографиями, которые наконец-то забрала из фотоателье. Фотограф Василий Ионович Гвоздарев не преувеличивал, Маруся на его фото получилась превосходно. Взгляд, улыбка… Глаз не оторвать! Самой Марусе казалось, что лучше, чем в жизни. Несколько снимков оказались не черно-белыми, а с коричневым оттенком – кажется, этот цвет называется «сепия». Папа как-то учил Марусю тонировать фотографии: они строго по рецепту из справочника смешивали реактивы, делали раствор и вымачивали в нем готовые отпечатки, добиваясь нужного оттенка… Тонированные фотографии понравились Марусе даже больше: сепия придавала снимкам особый шарм. Папа и мама с бабушкой наверняка будут очень довольны. Процесс вязания бордового свитера продвигался, но медленнее, чем хотелось бы, пока связана лишь половина спинки. С другой стороны, зима еще только началась, поэтому торопиться особо некуда: похвастать обновкой Маруся точно успеет. Рассказ Ивана Трофимовича о его друге по-прежнему не выходил у нее из головы. Какого все же чрезвычайного напряжения сил и духа требовала от людей война! Чем больше об этом думаешь, тем больше ценишь собственную спокойную мирную жизнь, тем лучше понимаешь, почему бабушка к маминому «главное, чтоб все были живы и здоровы» часто прибавляет «и чтоб не было войны». В годы Великой Отечественной Марусин папа был подростком, мама – ребенком, бабушка пережила эвакуацию, другая бабушка умерла в блокадном Ленинграде. Оба дедушки погибли на фронте – один под Сталинградом, другой под Прагой. По семьям всех без исключения Марусиных друзей и знакомых война тоже прошлась катком. Слушая скупые рассказы родных о военном лихолетье, Маруся часто задумывалась: «А я смогла бы все это выдержать?» Трудный вопрос… Люди такое пережили и выстояли! Поставили на ноги детей, не растеряли оптимизма и вкуса к жизни. А может, потому и не растеряли, что им есть с чем сравнивать. А Марусины сверстники? Им бы жить да радоваться! Так нет же, суетятся из-за ерунды, гоняются за химерами, вечно чем-то недовольны, портят друг другу настроение мелочными придирками… Марусины мысли, описав большой круг, снова вернулись к Воронову, чтоб ему долго икалось! Тут не то что к секретной лаборатории – к человеку ключик никак не подберешь. Уже, казалось бы, подобрала, приоткрылась дверка – ан нет! Захлопнулась снова. И на все попытки один ответ: нет доступа, нет доступа… Сказать, что ли, завтра Андрею, что она на него уже не сердится и хочет, чтоб все было как раньше? А получится ли «как раньше»? Сегодня Колышкина, завтра еще какая-нибудь… Андрей никогда не останется без женского внимания. А она, Маруся, каждый раз, когда на горизонте замаячит очередная Марго, будет терзаться и мучиться. Оно ей надо? Распереживавшись, Маруся сбилась со счета петель. Ну вот, теперь последний ряд мягкого и приятного на ощупь бордового полотнища придется переделывать. Ей вдруг пришло в голову, что схема вязания – тоже своего рода код. Определенная последовательность символов – крестиков, кружочков, треугольников, то есть лицевых петель, изнаночных, накидов… Перепутаешь их порядок, наберешь не тот код – исказится узор, нарушится гармония и выйдет черт-те что с бантиком сбоку. Пожалуй, сегодня она уже устала бороться с самой собой и с обстоятельствами. Особенно с теми, которые, как говорится, непреодолимой силы. Пора ложиться спать. Завтра снова будет вечный бой, когда покой нам только снится… 14 – Ну как, Иван Трофимович, есть новости от вашего Малышева? Задавая уже ставший привычным вопрос, Маруся едва удержалась, чтобы не прибавить к фамилии следователя эпитет «противного». Она полагала, что услышит привычное «пока нет…» Однако ответ Полевого ее удивил. – Представьте, есть. Найден портсигар Семена! Портсигар кто-то отнес в ломбард, сдавшего уже задержали. Задержанный клянется, что нашел дорогую вещь на улице, в снегу. Но Борис не верит и считает убийство практически раскрытым. – Ого! А вы? Вы тоже так считаете? Полевой задумался. – Как вам сказать, Марусенька… – произнес он наконец. – Получается, преступник, зная, что портсигар может проходить по мокрому делу, понес его в ближайший ломбард. Мне это кажется странным. Обычно так не делают. – А товарища Малышева это не смущает? – не без ехидства спросила Маруся. – Даже такому дилетанту, как я, понятно, что настоящий убийца вряд ли будет светиться в ломбарде. А этот… задержанный – он кто? – Некто Панюшкин Игнат Савельевич, сорока семи лет. Работает в котельной кочегаром. Женат. По словам соседей, злоупотребляет спиртным, часто просит денег в долг. А его жена слезно умоляет ему не давать: мол, сколько ни одолжит – все пропивает. Борис решил, что он по этой причине и на ограбление мог пойти, и даже на убийство… И портсигар снес в ломбард потому, что ему на бутылку не хватало. Выпивохи, мол, когда трубы горят, обо всем на свете забывают – и уж тем более о возможном риске.